Змеи и цветы

Первое, что она увидела при пробуждении — аккуратно выбеленный потолок. С трудом принимая сидячее положение, девушка мутным взором обвела помещение, в котором оказалась: это была небольшая, уютная комната в сливочно-коричных тонах, наполненная запахами каких-то трав или цветов. Сквозь щель неплотно задёрнутых штор пробивались тонкие лучи света, и первое время девушка сумрачно изучала прыгавших на деревянном полу солнечных зайчиков. Собственное сознание напоминало ей взбаламученный небольшой пруд: словно кто-то взмахнул широкой рукой и поднял со дна весь ил и грязь, и теперь всё это никак не уляжется в прежний, привычный порядок. Обрывки каких-то воспоминаний витали едва ощутимо, на самом дне, и уцепиться за них не получалось — только протянешь руку, и оно тут же исчезает в искрящемся потоке воды. Она не помнила, как здесь оказалась. Девушка нервно оглядела комнату ещё раз, ничто здесь не казалось ей угрожающим, напротив, всё было пропитано теплом и уютом, но тревожное ощущение опасности зудело где-то под кожей. Она всё ещё не помнила, как здесь оказалась. Вглядываться сквозь толщу мутной воды было слишком сложно, сколько ни смотри — всё равно ничего не разглядишь, точно так она не могла обнаружить хоть какие-нибудь зацепки в собственном сознании. Дружелюбно скрипнула кровать — судя по её виду, этому предмету мебели исполнилось уже множество лет, но от этого она ничуть не выглядела изношенной или потрепанной. Пожалуй, вся мебель в этой комнатушке была достаточно старой, но добротной, крепкой, привносившей то самое необычайное чувство тепла и уюта, которое девушка подметила сразу при пробуждении. Все эти факты не вносили абсолютно никакой определённости в её положение. Она по-прежнему не помнила даже своё имя. Тихо скрипнула дверь, и девушка, повинуясь какому-то неясному инстинкту, попыталась перекатиться в сторону и занять оборонительную позицию, но резкие движения вызвали острую боль во всём теле. На пороге комнаты появилась плотная, добродушная на вид женщина с кудрявыми тёмными волосами. В светлых глазах застыла легкая, едва различимая печаль, какая бывает у людей, многое на своём веку повидавших, но не сломавшихся и продолживших светить ровным тихим светом. Как только она вошла, девушка вдруг с изумлением подметила, что эта женщина поразительно вязалась с обстановкой — словно была её частью, неотделимой и естественной. — Как тебя зовут? — мягко спросила женщина. Девушка прижалась к спинке кровати, затравленно глядя на пришедшую. Она уже была готова честно признать, что не помнит, как вдруг в затуманенном сознании всплыло короткое слово, и она, не задумываясь, моментально выдала его: — Хавок. Хавок. Её действительно зовут Хавок? Девушка почувствовала странную двойственность и нежелание принять это имя, ей даже начало казаться, что оно не принадлежит ей, словно было выдуманным, ошибочно выцепленным из череды обрывочных воспоминаний о прошлом. На миг мелькает мысль, что это вовсе кличка — короткая, броская, едкая, отдающая неприятной горечью на языке. Но выбирать было не из чего, к тому же, женщина уже с готовностью кивнула головой и продолжила расспросы: — Откуда ты? Хавок вновь ещё сильнее вжалась в спинку кровати, так, что она заунывно заскрипела, но очередного чуда не произошло — в её сознании не всплыло ни единой подсказки, сколько бы она ни шарила. — Не знаю. — Чем ты занималась? — Не знаю. — У тебя есть семья? — Не знаю. Хавок поджала ноги, вцепившись в одеяло и натянув его до подбородка. В сознании царил восхитительный, первозданный хаос — наверное, такой бывает у новорожденных детей, когда они впервые видят этот мир и кричат, здороваясь с ним. Впрочем, у Хавок было несколько больше знаний, чем у новорожденных — она смогла-таки вспомнить своё имя, а также, вполне могла самостоятельно справляться с нуждами жизнедеятельности и надеяться, что память к ней-таки вернётся. — Ясно, — подвела итог женщина, задумчиво поправив выбившуюся из прически прядь. — Что ж, теперь — будет. — Что? — оторопело спросила Хавок. — Семья, — пояснила женщина. — Теперь у тебя будет семья. Хавок вздрогнула. Эти слова звучали незнакомо, непонятно — словно выдернутые из иной реальности и приклеенные не на своё место. На какое-то мгновение девушке почудилось, что она и слова-то такого — «семья» — никогда в жизни не знала, но затем память упрямо свернулась в кокон сверкающей маревой воды и отказалась что-либо пояснять. Впрочем, всё это было неважно — потому что произнесённые этой женщиной слова звучали не только незнакомо, но ещё и… тепло. Уютно. Многообещающе. — Можешь звать меня Луиза, — дружелюбно произнесла женщина. Хавок судорожно кивнула. — Тебе уже стало лучше, как я вижу, но всё равно постарайся не совершать резких движений и не перенапрягаться. Врач сказал, что у тебя сильное истощение. Казалось, кто-то провёл жирную черту между её прошлым и будущим, намеренно стёр память и позволил глотнуть свежего воздуха. Позволил начать жизнь сначала и посмотреть на окружающий мир под другим углом. Крупное, широкое зеркало, висевшее в ванной, явило взору Хавок болезненно худую фигуру и яркий всполох красных волос, походивших по цвету на запекшуюся кровь. По беглому взгляду, пожалуй, она была больше похожа на тонкокостного мальчишку, нежели на девушку, а уж смертельно уставшие глаза и восковая бледность точно не добавляли шарма. Впрочем, столкнувшись с такой нелицеприятной правдой, Хавок отчего-то не удивилась — в глубине души она была уверена, что всегда выглядела именно так. Но почему её не заботил внешний вид, вспомнить опять же не удавалось. Вновь вытянув вперёд руку, Хавок прищурилась и стала внимательно изучать собственные пальцы. Был ли в её внешности хоть какой-то намек на род деятельности? Хавок откуда-то помнила, что у людей, склонных к интеллектуальной работе, руки аккуратные и ухоженные, а у тех, кто занимается грубой работой — широкие и мозолистые. У неё же руки кажутся слабыми, тонкими, но хватка неожиданно сильная, и костяшки пальцев — сбитые, как после многочисленных драк. Хавок вдруг подумалось, что так могли бы выглядеть руки безжалостного убийцы. Она перевела осторожный взгляд на своё отражение, но не увидела там ничего, кроме своих собственных встревоженных зелёных глаз и нелепо вскинутой вверх руки. — Бедняжка, выглядишь такой потрёпанной, — тонко, хрипло прошамкал кто-то, и Хавок испуганно отскочила назад, едва не налетев на зеркало. В ванную осторожно вошла сухая, низенькая старушка с широкой улыбкой — кажется, все члены этой семьи неизменно ходили с улыбками. — Видно, тяжко тебе пришлось — даже память отшибло, — качая головой, продолжила пожилая женщина. — Ничего, не волнуйся. Мы с Луизой о тебе позаботимся. — Почему? — Почему? — удивлённо повторила женщина. — Какой странный ребёнок. Разве нужны причины, чтобы заботиться о ком-то? — Причины нужны для всего, — поколебавшись, ответила Хавок. Она мало что помнила из своей прежней жизни — вернее, прекрасное сверкающее ничто, но в этом правиле почему-то твердо уверена. — Какое холодное, некрасивое суждение, — опечаленно пробормотала старушка, отведя взгляд в сторону. — Не вздумай более так меня расстраивать и иди, Луиза уж давно стол накрыла… Кухня была тоже небольшой, но уютной и наполненной всё тем же странным, но приятным запахом трав и цветов, к которым примешивался запах вкусной еды — Хавок моментально почувствовала, что голодна. На стенах висели маленькие картины в золоченых рамах с изображением цветов; Хавок не могла различить их — кажется, в прошлой жизни она точно не была садоводом, да и знатоком растений вообще. В центре кухни стоял широкий стол из тёмного дерева, матово блестевший аккуратной полировкой. У плиты деловито суетилась Луиза, увлеченно гремя какой-то посудой — Хавок абсолютно ничего не могла уразуметь в её быстрых движениях, и порой даже разобрать, какие продукты она использует. Кем бы там Хавок ни была в прошлой жизни, было очевидно, что и не поваром тоже. — Ты садись, садись, — нараспев, тягуче произнесла Луиза. — Скоро всё будет готово. Хавок послушно села, продолжая вертеть головой и впитывать необычные для неё эмоции. Опустевшее сознание требовало заполнить себя новыми воспоминаниями, чтобы успокоить взбаламученную воду, уложить на дно ил и грязь под тяжестью новых впечатлений. Где-то позади послышался шум — Хавок моментально напряглась, на слух определив, что сюда приближаются двое. Когда же на кухню и в самом деле ворвались двое весёлых ребятишек, Хавок почувствовала себя смешно: на несколько секунд она была уверена, что должна отразить нападение. Чьё нападение — этих малышей, что ли? Хавок хотела посмеяться своим собственным мыслям, но почему-то не смогла — что-то не позволяло, словно в механизме её жизнедеятельности застряла где-то маленькая деталь, незаметная, но очень мешающая. Эта деталь блокировала большую часть её эмоций, не позволяя ощутить их и выразить в полной мере. Дети бойко пробежали вокруг обеденного стола, громко задирая друг друга и о чём-то споря. — Стефан, Роза! — одёрнула взбалмошных детей Луиза, и две мельтешащих фигуры остановились. Теперь Хавок смогла разглядеть крепенького, веснушчатого мальчишку лет одиннадцати, с копной лохматых рыже-каштановых волос и маленькую, тоненькую девочку с круглым лицом и куцыми рыжими хвостиками. На щеке мальчишки Хавок подметила тёмное пятно. И ей подумалось, что это похоже на кровь. В сознании чиркнула резкая картинка — кровь. Кровь повсюду, везде, на стенах и даже на потолке, на её собственных костлявых руках… — Стефан! Ты влез в буфет и взял шоколад, хоть вам и запретили? — уперев руки в боки, встала перед детьми Луиза. Она была явно недовольна, но даже её недовольство выглядело как-то мягко, округло, тепло — Хавок с удивлением подметила, что не помнит людей с таким характером. Наверняка никогда в жизни не встречала. — И даже со мной не поделился! — возмущенно запищала девочка, и её короткие хвостики забавно дёрнулись в качестве поддержки. — Неправда всё это! — покраснев, выпалил мальчишка. — Тогда вытри с лица шоколад, чтобы точно была неправда, — усмехнулась Луиза, и сама потянулась с салфеткой к лицу мальчика. Тот отчаянно стал вырываться, крича: — Я — взрослый! Я — сам! Роза тоненько захихикала: — Ты не взрослый, ты — глупый! — и торжественно показала язык. Стефан принялся брыкаться интенсивней, но Луиза наконец изловчилась развести детей в разные стороны. Хавок молча продолжала сидеть за столом и наблюдать за этой развесёлой сценой, но ей самой не было ни единой секунды весело — почему-то в присутствии детей она стала чувствовать себя неуютно. Мутная толща воды, в которую обратилось её сознание, принималось волноваться ещё больше, и казалось, где-то там, на самом дне, сворачивается в клубок и шипит змея, выжидая момента для смертоносного удара. После обеда, — как выяснилось, она пришла в себя в обеденное время, — Хавок изъявила желание прогуляться во дворе, но самостоятельно, не прибегая к чьей-либо помощи. Яркий свет моментально ослепил её, стоило только шагнуть за порог. Хавок зажмурилась — солнце казалось… чем-то неожиданным. Кажется, там, где она была до сих пор, солнца словно вовсе и не было. Или же, она предпочитала бодрствовать в ночное время?.. Дом семейства Луизы снаружи оказался таким же милым, как и внутри, помимо этого, он был окружен небольшим садом, в котором нашёлся даже маленький прудик. Обводя взглядом густой кустарник, яркие цветы, названия которым Хавок, опять же, не знала, и, вдыхая чистый, свежий воздух, девушка почувствовала себя неловко. Словно она привнесла в тёплый пейзаж нечто тёмное, мрачное, выпадающее из общей гаммы. Словно сама Хавок — лишний паззл, и ей пора убраться куда подальше. В свою коробку. Послышался треск чьих-то шагов, и девушка резко развернулась, готовясь перехватить удар — но он не последовал. Перед ней был всего лишь застигнутый врасплох веснушчатый мальчишка — его, вроде бы, зовут Стефан. — Круто! — моментально вскрикнул он. — Никто ещё не мог подловить меня, когда я крадусь, а ты сразу учуяла! Вот ведь фантастика! — Фантастика? — Может, ты вовсе из каких-нибудь спецслужб к нам попала? — прищурил светлые глаза мальчик, и в них стало плескаться подозрение напополам с восторгом. Хавок замотала головой и попятилась. Ей не нравились такие предположения. Где-то в мерцающей толще воды змея подняла голову и зашипела. Змея приготовилась напасть. — Уходи, — грубовато бросила Хавок, но из-за слабости голос прозвучал в большей степени жалко. — А, ты устала, — немного виновато отозвался Стефан. — Хорошо, отдыхай. И больше дыши свежим воздухом! Бабушка сказала, что это очень важно. Она знает, она много говорила с врачом! С этими словами ребёнок развернулся и, весело напевая что-то себе под нос, убежал обратно в дом, а Хавок осталась стоять на прежнем месте, глубоко вдыхая воздух и чувствуя, как кружится голова. Даже воздух казался неправильным. К вечеру, когда близилось время лечь спать, Хавок отвели в ту же комнату — раньше она принадлежала кому-то из их родственников, и теперь Хавок могла спокойно в ней жить. Девушка толком так и не поняла, что случилось с прежним хозяином комнаты — то ли уехал, то ли вовсе ушёл из этого мира. День прошёл странно, слишком плавно и спокойно, и Хавок вновь ощутила подозрительную иррациональность происходящего — кажется, раньше она не жила в таком ритме, кажется, раньше её носило по разным местам, без привязки к определённому месту. Знакомство с семьей Луизы, её детьми — шустрым Стефаном и весёлой Розой, а также, матерью Луизы — Паулой, всё ещё оседало в сознании Хавок, словно она не могла поверить в происходящее, и порой в памяти всплывали те или иные забавные моменты, которым хотелось улыбаться. Хавок подумала, что ей стоит чаще смотреть на членов этой семьи, — тогда и улыбаться научится. Ведь это ненормально, что бы там ни было в её прошлой жизни, нельзя вечно ходить с посмертной маской на лице. Или можно? Раздался короткий стук в дверь, а затем донесся приглушенный голос Луизы: — Ты ещё не спишь? К тебе можно? — Можно, — хрипло отозвалась Хавок. Ей вдруг подумалось, что такой ответ неприятно вторит её собственным мыслям. Дверь тихо скрипнула, отворившись, и на пороге возникла улыбающаяся, как всегда, Луиза. В руках у неё был зажат гребень. — У меня была привычка… — голос женщины дрогнул, и Хавок показалось это странным. — В общем, я расчешу тебе волосы перед сном, хорошо? Ты, как я вижу, не особенно над этим задумывалась, а стоило бы — выглядишь, как ободранный котёнок. Толща воды всколыхнулась, и вновь успокоилась. Хавок не смогла понять собственную странную реакцию на эти слова, но согласно кивнула. Осторожно присев на край кровати, Луиза принялась водить гребнем по спутанным волосам Хавок, и та, зажмурившись, через какое-то время поняла, что это чувство — поразительно тёплое. И знакомое. — Что-нибудь вспомнила о себе? — певуче спросила женщина. Хавок покачала головой, за что тут же получила гребнем по затылку. — Осторожней, я ведь тебя расчёсываю! — встревоженно взвилась Луиза, тут же принявшись осматривать место ушиба и проверять, насколько сильно досталось девушке. — Зачем было так делать, если можно сказать словами? — Экономия. — Что-что, прости? Хавок промолчала. Теперь она и сама не знала, зачем так ответила. Кажется, это был очередной привет из прошлого. — Ладно, бог с тобой, — сказала Луиза. — Только впредь так не делай, договорились? Хавок хотела было вновь кивнуть, но вспомнила о тяжёлом гребне и выдавила из себя: — Договорились. — Люди потому и научились говорить — чтобы взаимодействовать, — вздохнув и продолжив расчёсывать волосы Хавок, пробормотала женщина. — Взаимодействовать?.. Луиза тихо рассмеялась. — Какая же ты странная всё-таки, Хавок. А ещё ты лохматая, сколько тебя ни вычёсывай. Хавок обернулась — в её волосах перестали копаться, и странное щекочущее чувство пропало. Хавок была уверена, что вздохнёт с облегчением, но ей неожиданно захотелось, чтобы Луиза подольше повозилась с ней. В действиях этой добродушной женщины было что-то необъяснимо тёплое и приятное. Что-то очень домашнее. — Спокойной ночи, — прикрывая за собой дверь, произнесла Луиза. — Пусть тебе приснятся хорошие сны… — Сны? — эхом повторила Хавок. — Но мне не могут сниться сны… — Почему же это? — растерянно спросила Луиза, застыв на пороге комнаты. Хавок какое-то время хлопала глазами, а потом пробормотала: — Не знаю. Я, правда, не знаю, почему так сказала. Но я была уверена, что не могу их видеть. Вскоре Хавок привыкла к новому месту, смирилась с дырами в собственной памяти и прониклась особыми, трогательными чувствами к каждому из членов семьи. Порой ей даже хотелось назвать их своими родственниками — но вновь вставала какая-то преграда. Быть может, проблема была в том, что внутренне Хавок знала — она была недостойна такой тихой и мирной жизни. В глубине души Хавок казалось, что всё происходящее с ней прямо сейчас — просто светлый, добрый сон, и вот-вот её вышвырнут в суровые реалии жизни. Но пока это не произошло, девушка неуклюже, неловко пыталась помочь по дому, возилась с неожиданно проникшимися к ней симпатией детьми и придумала для себя множество мелких, но очень радостных занятий. Оказалось, было очень весело прятаться в саду и слушать шелест ветра, иногда к ней присоединялись дети; ещё было здорово пытаться помогать Луизе в готовке — поначалу Хавок вовсе была не в состоянии сварить простейшую кашу, но в результате долгих трудов наконец-то смогла сделать завтрак на всю семью; было жутко интересно в домашней библиотеке — несмотря на скромную площадь жилища, хозяева дома умудрились выделить целую комнату под книжные стеллажи, и Хавок могла целыми часами просиживать там, шелестя пожелтевшими страницами старых книг. С каждым днём взбаламученный кем-то пруд подсознания успокаивался, ил и грязь оседали на дно, вода становилась чище и прозрачней, и где-то на самом дне — там, где некогда отвратительно шипела скользкая змея, распускался хрупкий, тонкий цветок. Постепенно, Луиза даже стала полноценно доверять Хавок готовку, обращаясь к девушке с просьбой заменить её, пока она сходит в магазин за какими-то продуктами и съездит по каким-то делам. Порой она даже возвращалась с подарками — запомнив, какие именно книги пришлись по душе Хавок, Луиза находила другие книги этих авторов или нечто схожее, а ещё приносила с собой пёстрые, яркие журналы, которые было приятно рассматривать всем вместе. Хрупкий цветок прорастал и становился крепче, последние отголоски ядовитой змеи окончательно истаивали в толще воды. В душе Хавок расцветали надежды. Вспоминать своё прошлое Хавок уже не хотела — пожалуй, ей оно и вовсе не было нужно. — Хавок, а, Хавок! Можно, я заплету тебе косички? — смешно искажая слова и демонстрируя дырки на месте выпавших молочных зубов, пролепетала Роза. Буквально на днях она потеряла два передних зуба, и стала очень забавно говорить — Стефан отчаянно забавлялся над этим, чем вызывал бурю негодования со стороны малышки. Хавок задумчиво склонила голову, разглядывая воодушевлённую девочку. Сдаваться добровольно в эти цепкие ручонки очень не хотелось, но когда на тебя смотрят с такой надеждой… — Смотри, я уже такие красивые резинки нашла! Хавок обречённо кивнула, откладывая в сторону книгу, которую с увлечением до этого читала. Книга, в принципе, может и подождать. — Хавок, знаешь что, Хавок? А почему у тебя такие волосы яркие-яркие? — спросила Роза, ероша волосы девушки. — Они такие красные-красные… К ним на диван с разбегу плюхнулся Стефан, чуть не сшибив Хавок и Розу. — Нехорошо так поступать, — монотонно повторяя слова Луизы, назидательно произнесла Хавок. Стефан лишь скорчил рожицу, прижимаясь ближе к девушке и заглядывая в её запавшие, даже после нескольких недель отдыха, зелёные глаза. — У тебя правда волосы очень странные, — сказал Стефан и вытянул согнутую руку — не так давно он несильно ушибся, и на локте осталась запёкшаяся ранка. — Совсем как кровь, да? В то же мгновение Хавок вскрикнула, шарахнувшись в сторону от мальчишки и задела Розу; обе, не удержав равновесия, с грохотом свалились с дивана на пол. Можно было считать, что Стефану удалось-таки согнать их с дивана, пусть он того и не хотел. — Что такое? — удивлённо спросил Стефан, свесившись вниз и разглядывая судорожно дёргавшуюся Хавок, пытавшуюся принять сидячее положение. — Боишься крови? Такая большая, и боишься крови? Хавок устало закрыла лицо руками. Ей вдруг показалось, что на миг змея вернулась в её душу, приподняла голову и опасно сверкнула глазами-бусинами. Роза испуганно села рядом, сжимая в руках одну резинку — Хавок осталась с одной заплетённой косичкой и частью распущенных волос. — Простите, ребята, — хрипло прошептала Хавок. — Простите, всё в порядке. Но перед глазами всё ещё металось непрошеное воспоминание — чьё-то окровавленное, обезображенное предсмертными муками лицо. Некто, указывая ей на это лицо, равнодушно произнёс: — Не выдержал экспериментальных опытов. А ты молодец, Хавок. Всё прошло по плану, за исключением одного: произошли какие-то незначительные сбои, и цвет твоих волос стал красным. Хавок помнила, что тогда ей было абсолютно всё равно. Ей было всё равно, что изменился цвет волос. Ей было всё равно, что кто-то умер. Всё чаще темные краски прошлого вплетались в счастливую картину настоящего резкими, молниеносными видениями, и исчезали так же быстро, как являлись. Хавок никогда не пыталась удержать их, но вспоминала против собственной воли. Помнила какие-то мрачные, угрюмые обрывки, кровавыми лоскутами повисшие в сознании. Она была кем-то другим. Она была кем-то опасным. Порой её снились серые, бесконечные плиты какого-то здания, непонятные таблицы с вычислениями и люди в белых халатах, снующие вокруг. Порой, всё было куда хуже — Хавок видела белые, изуродованные лица мертвецов, что толпились вокруг неё целыми сотнями; они протягивали к ней свои руки с отрубленными пальцами и зло, гортанно шипели: «За что ты убила нас, Хавок?» Хавок неизменно просыпалась с безумно колотившимся сердцем, судорожно цеплялась в одеяло и пыталась затолкать безобразные видения в самую глубь своего подсознания — туда, откуда они и являлись. Хавок не хотела вспоминать свое прошлое. Хавок надеялась взрастить в своей душе хрупкий, светлый цветок. Хавок отчаянно шарахалась от тёмных теней в углах дома. Хавок вдруг стало казаться, что прошлое настигает её. — Предлагаю сегодня всем вместе посмотреть одну программу, — предложила за ужином Луиза. — Там будут показывать музыкальный фестиваль — правда же, интересно? Хавок удивленно подняла голову, отрываясь от своей тарелки. Как ни странно, в этой семье не очень-то любили смотреть телевизор — включали его так редко, что за всё время проживания здесь Хавок могла пересчитать эти ситуации по пальцам. И то, по большей части, включали телевизор шкодливые малыши, а взрослые к нему не приближались. Хавок даже начала думать, что у них какое-то негласное табу касаемо этого изобретения человечества. — Фестиваль? — подхватила Роза. — Там будет много красивых костюмов? Ур-ра! — Костюмы, — фыркнул Стефан. — Глупая, там будут много петь! Вот что главное! — Сам глупый, — обиделась Роза. — Костюмы-ы-ы! — А ну тихо, — мягко успокоила детей Луиза. — Вы оба правы. Главное — и костюмы, и музыка. Каждый может найти что-то своё в этих фестивалях, потому их так и любят. Дети замолчали, напряжённо переваривая слова матери. Хавок подумала, что табу — результат её глупой, больной фантазии. Никто из домочадцев не выглядел обеспокоенным этой затеей. Но оказалось, это не так. Ребята сидели перед мерцающим телевизором до тех пор, пока не стемнело. Они забавно переругивались, отчаянно споря, какая именно часть праздника была лучше, какой наряд — ярче, какое выступление — увлекательней, порой их весёлая суета задевала и остальных: Луиза всерьёз размышляла, какой наряд она смогла бы пошить, и что изменила бы в нём, Паула в шутку вздыхала, что в годы её юности фестивали были лучше. Хавок ничего не говорила — только лишь наблюдала, и порой улыбалась уголками губ, искренне мечтая, чтобы такие вечера бывали как можно чаще. Когда фестиваль закончился, Паула с энтузиазмом погнала детишек спать, а Луиза осталась на месте, с каким-то странным выражением лица созерцая мелькающие на экране телевизора картинки. Хавок несколько удивилась: обычно именно Луиза укладывала детей спать, но не стала ничего говорить вслух, а просто осталась рядом. Прямо здесь и прямо сейчас ей было тепло и уютно. Хавок осторожно положила голову на колени Луизы. Ей захотелось полностью зарыться, укутаться в это изумительное тепло, который излучал каждый в этом доме. — На самом деле, мы не очень-то любим смотреть телевизор, — тихо подала голос Луиза, мягко проведя рукой по волосам Хавок. — Вот как. — Есть ещё кое-что, о чём мы умолчали. У Стефана и Розы была старшая сестра, — со вздохом продолжила Луиза. — Она жила в той комнате, в которой теперь живешь ты. Знаешь, Хавок, ты удивительно на неё похожа, поначалу я даже почти поверила, что ты — это она. — Что с ней случилось? — глухо спросила Хавок. Ей было неудобно расспрашивать о подобном, но любопытство жгло сильнее. — Она стала контрактором. И оставила нас, когда увидела по телевизору, что идёт набор контракторов в специальные войска. Хавок замолчала, чувствуя, как собственное сердце начинает выбивать бешеный ритм. Что-то в этих словах резало ей слух. — Её звали Камилла. Хавок закрыла глаза. — Она выглядела почти как ты, только была улыбчивей и не такой тощей. И волосы у неё были рыжие, густые, а у тебя… очень странные для человека волосы. Красные. Наверняка, ты тоже не была человеком в прошлой жизни, верно? Хавок ничего не ответила. Наверняка. Это ведь очевидно. — Когда мы нашли тебя, измождённую и без сознания, у порога нашего дома, поначалу я не хотела оставлять тебя дома, Хавок. Но потом я подумала, что где-то там это зачтётся. Если я помогу сейчас тебе — кто-то обязательно поможет Камилле. И я не жалею об этом поступке — я жалею лишь о том, что сомневалась. Хавок ничего не смогла произнести в ответ. Она просто смотрела слезящимися глазами на въедливо-яркий экран телевизора. Тонкие, костлявые пальцы перебирали солнечно-яркие мандарины. Хавок любила их, и почему-то знала, что в прошлой жизни никогда не пробовала. Теперь, словно надеясь наесться за все пропущенные годы, она ела их чуть ли не килограммами. Ей казалось, что эти оранжевые шары — словно брызги солнца, попавшие на бренную землю, и уж они-то точно помогут ей избавиться от тьмы внутри. — Смотри, смотри, Хавок снова мандарины берёт! — задорно завопил Стефан. — Прекрати так кричать, — укоризненно покачала головой Луиза. — Хорошо ведь, что берёт — раньше она вовсе ничего не выбирала. — Это правда, — всё ещё шепелявит Роза. — Хавок теперь совсем живая! — Глупая, — снова начал дразнить сестру Стефан. — Она и так живая — ну не мёртвая же она до этого была? — Сам глупый, сам глупый, — сердито замотала головой девочка, бросаясь с кулаками на брата. — Нечего дразниться! — Она права, — сухо обронила Хавок, сжав в руках мандарин. — Раньше я была мёртвая. Хавок сжала мандарин ещё сильнее, и он взорвался яркими ошмётками мякоти и брызгами рыжего сока. Хавок вспомнила, что некогда точно также убивала людей. Хавок вспомнила, что точно также, их разрывало на части — чуть менее яркими ошмётками плоти и брызгами багряной крови. Дети встревоженно посмотрели на Хавок — прямо сейчас они с трудом её узнавали. В зелёных глазах, всегда грустных и уставших, появился незнакомый им опасный огонёк. Загоревшийся в глубине души цветок стал увядать. Змея свернулась тугим клубком, довольно ощерившись. Хавок разлила чай по кружкам, поправила скатерть и поставила тарелку с горячими пирожками на стол. Дети моментально налетели, с восторженными воплями расхватывая пирожки и расхваливая Хавок — наконец-то она научилась готовить так, что её стряпня всех радует, а не пугает. Тьма понемногу отступала, но Хавок точно знала — это ненадолго. Хавок старалась прислушиваться к незатейливой болтовне детей, отбросить лишние тревоги, но раз за разом сделать это оказывалось труднее и труднее. — Смотри-смотри, Хавок! — довольно воскликнула Роза, тыча пальцем в какой-то очередной пёстрый журнал. — Там такой тортик! Сделаешь нам, ну сделаешь, а? — Конечно, — кивает Хавок. И, кажется, хочет больше убедить саму себя, чем кого-либо другого. Чай горячий-горячий, и пальцы обжигало даже через толстые стенки кружки, но девушку словно морозило. Она никак не могла унять дрожь, и прихлебывала напиток крупными глотками, лишь бы поскорее согреться. Тёплый плед, в который укуталась Хавок, давно не спасал. Солнце медленно заходило за горизонт, и закат выглядел пугающим, кроваво-алым, какого Хавок ещё никогда не видела. Вернее, видела, но не здесь, а в той, другой жизни, которая была полна крови, тьмы и грязи. О ней Хавок совсем не хотелось вспоминать. Но, кажется, что тьма всё-таки настигла её — вместе с этим удручающим, багряным закатом. Кажется, тьма шаг за шагом подступает ближе, отнимает все светлые моменты этой жизни и оставляет всё меньше кислорода. Смыкает в кольцо — медленно, безжалостно, неумолимо. Хавок не хотела вспоминать своё прошлое. Но кто сказал, что от него можно убежать?.. Даже если ты зажмуришься, закроешь уши руками и спрячешься в тёмном углу, тебе не избежать этого. Твои ошибки вернутся за тобой, потому что им больше некуда идти, а тебе — некуда бежать. Ночью, когда все уже давно улеглись спать, Хавок никак не могла успокоиться. Обожжённые нервы требовали прямо сейчас двинуться куда-то, заняться чем-то успокаивающим и отвлечься от тревожных мыслей. Беспорядочно шатаясь по дому, Хавок вдруг вспомнила, что однажды, когда она только-только попала в их дом, Луиза мимоходом показала, где лежат альбомы с фотографиями. Тогда, девушка не очень-то заинтересовалась, но сейчас в ней волной поднималось волнение. Перебирая альбом с фотографиями, Хавок с оторопью вглядывалась в те, на которых помимо двух весёлых детишек, виднелась ещё одна фигура — крепкая, жизнерадостная рыжеволосая девчушка. Кажется, она давно покинула этот дом — фотографиям больше пяти лет, и Стефан с Розой там совсем ещё малыши. Хавок придирчиво изучала улыбку, сверкающие глаза, эмоциональные жесты. Изучала и не могла понять, куда же у неё всё это делось. Наверное, хорошо, что Луиза её не узнала. Наверно, хорошо, что Стефан и Роза не узнали её. Хавок закрыла глаза. И окончательно вспомнила всё — от начала до конца. Кем она была, какую жизнь предпочла, и с каким хладнокровием сражалась у Южных Врат. Вдуматься только, её платой было пить кровь детей. Теперь Хавок наконец-то поняла это странное, леденящее кровь ощущение, что где-то внутри неё пробуждается и начинает опасно шипеть змея. Хавок не могла правильно реагировать на детей — в той, прошлой жизни, они были неё лишь расходным материалом. Инструментом, необходимым для выполнения заданий. Мешками с мясом и кровью, которые можно было выпотрошить в любой момент. Ей было достаточно взгляда, чтобы создать идеальную, первозданную пустоту в абсолютном её проявлении. Вакуум. Хавок гордилась своей способностью, считая, что подобный способ убийства — самый оригинальный и оставляющий наибольшую возможность разнообразия; никто из контракторов не мог похвастаться этим. Желала ли Хавок мучить человека постепенно, или же уничтожить его мгновенно, поместив целиком в поле вакуума, зависело от её настроения. Но, пожалуй, ещё больше Хавок забавляло, как от неё шарахались напарники, когда она выходила им навстречу, с ног до головы искупавшись в крови. Старательно сдерживаемые контракторами эмоции, волей-неволей отражавшиеся на их резко бледнеющих лицах, были лучшим доказательством её силы. Чудовищной силы. Хавок почувствовала, что её тошнит. От самой себя. На этот раз, встретившись со своим отражением в зеркале, Хавок разозлилась. Впервые пергаментно-белое лицо, запавшие глаза и неестественно яркий цвет волос вызвали у неё такую реакцию. Хавок разозлилась — так отчаянно, что даже руки задрожали и брови сошлись на переносице. Она и забыла, что когда-то испытывала такую ненависть к чему-либо. Не отдавая себе ни в чём отчета, сжав до рези в суставах кулак, Хавок с отчаянием и яростью ударила прямо в сверкающую поверхность зеркала, прямо по нечеловечески бледному лицу, невыразительным глазам и кроваво-алым прядям. Хавок била с остервенением, свирепой яростью, диким криком и всхлипами — она ненавидела образ, что стоял перед взором против воли. Зеркало уже разбито, Хавок не видела собственного отражения, но продолжала разбивать руку о жёсткую поверхность. Смазанное пятно крови, оставшееся на стене, показалось ей самым правдивым отражением собственной сущности. Спотыкаясь, Хавок прибежала в свою комнату, лихорадочно оглядывая всё, на что падал взор. Здесь не должно было остаться ни единого следа её пребывания, ни единой зацепки, даже самого факта существования существа по имени не то Кармин, не то Хавок. Торопливо собирая немногочисленные пожитки и минимум, необходимый ей, чтобы скрыться, Хавок мысленно молилась, чтобы не оказалось слишком поздно. Быть того не может, чтобы Синдикат уже не отправил группу на её поиски. Что вообще произошло там, у Южных Врат, что ей отшибло память и способности? Как она вообще оказалась здесь, на другом континенте, перед домом своей родной семьи? Хавок остановилась, переведя дух. Что бы там ни произошло, она была бесконечно благодарна тем, кто все это организовал — и плевать, что замыслы у него были отнюдь не самые радужные. Как бы то ни было, Хавок получила возможность вернуться домой и осознать никчёмность решения, принятого совсем ещё сопливой девчонкой. Но что она могла поделать, став контрактором, став безупречной, идеальной машиной для убийств? Хавок резко выдохнула. Главное, уйти вовремя. Главное, уйти до того, как тьма сомкнёт над ней свои сумрачные, костлявые пальцы. Если способности вернутся к ней прямо сейчас, кто знает, что может натворить Хавок? Отныне она не могла ручаться за саму себя. — Уходишь? — прошелестел знакомый голос, и Хавок застыла на месте. Это была Паула. — Эх, молодёжь, — покачала головой бабушка. — Мало того, что никакого уважения к старшим, так ещё и удрать норовят вечно… Что, в первый раз не набегалась, а, Камилла? Хавок дёрнулась, словно от удара хлыстом. — Так ты не спала? — только и смогла рассеянно произнести она, проигнорировав тот факт, что её, оказывается, узнали. — Спала, — недовольно цокнула Паула. — Какое там спала, глупая. Старость не в радость, знаешь ли — то бессонница, то радикулит замучает, то глупые дети из дома сбегают. Какой уж тут сон? Хавок обиженно замолчала. Ей не понравилось, что в списке проблем её поставили в один ряд с бессонницей и радикулитом. — Ну, — прокряхтела бабушка. — Что, так и будем столбом стоять? — Мне идти нужно, — хрипло отозвалась Хавок. — Очень нужно. — Нужно, значит, — вздохнула Паула, вглядываясь в глаза девушки. — Вечно тебе что-то нужно. По-человечески попрощаться нельзя было, нет? Хавок молча стояла на месте, вцепившись в собранную сумку. — Ну, для чего-то же ты должна была вернуться, Кармин? Что-то же ты должна была понять? — тоскливо протянула Паула. — Да, я очень многое поняла, — хрипло ответила Хавок. — Мы — семья. Я навсегда запомню это светлое чувство, я обещаю. Хавок низко склонила голову — и дёрнулась от сильного подзатыльника. Кто бы мог подумать, что Паула всё ещё в силах так хорошо наподдать? — Вот же плутовка! — беззлобно произнесла Паула. — Ладно, иди уже. Быть может, в третий раз вернёшься, и наконец-то поумнеешь. — Может, — сбивчиво прошептала Хавок. В глубине души она точно знала, что не вернётся. Эпилог. Хавок не сопротивлялась, когда её обнаружили агенты из МИ-6, и в какой-то степени было забавно, что они всё ещё боялись — к примеру, светловолосый красавчик в очках, с довольно странным чувством юмора, точно трясся, как осиновый лист на ветру, только виду старался не подавать. Через какое-то время её передали Пандоре, и там к ней отнеслись с тем же ужасом и подозрением, как и в МИ-6: заковали в наручники и вели исключительно под строжайшей охраной. Мелькали безликие, серые коридоры, из каждого угла слышались перешёптывания и дикие байки — а может, и не такие дикие. Внутри Хавок плескалось безумие чистой воды — ей было смешно, до одури смешно от таких жалких, перепуганных людишек. Хавок флегматично отметила про себя, что правильно сделала, когда решилась уйти из родного дома. Хрупкий цветок давно сгнил под напором грязи и ила. Нельзя, чтобы её — именно такую, какой она была сейчас, — видели дома. Видели Стефан и Роза. Да уж, плохой из неё вышел пример для младших. За очередной дверью Хавок встретил серьёзный, сухой и наверняка ужас-какой-умный не то учёный, не то врач с прожигающе-изучающим взглядом — как если бы он увидел какой-то ценный товар, а не живого человека, — и принялся задавать глупые, очевидные вопросы, порой ежась от пустого, безразличного взгляда зелёных глаз. Хавок было всё равно. Она говорила монотонно, чётко, словно машина, в которую заложены нужные ответы. Вопрос-ответ, вопрос-ответ. Ничего лишнего. Что бы с ней ни сделали, Хавок всё равно. — Мы будем проводить над вами опыты на территориях Врат. Вас это не беспокоит? – почти с ласковой улыбкой, склонившись к лицу девушки, произнёс учёный свой последний вопрос. Хавок позволила себе внутренне усмехнуться. — Беспокоить это должно только вас.