Слишком много женских костей

Принцесса. Ещё пока не принцесса, конечно, но совсем скоро… Пока ещё просто Элион Браун, девушка с голубыми глазами и светлыми словно пшеница волосами, что ошивается у его книжного магазина и без умолку болтает о своей жизни. Так, словно больше ей не с кем поговорить; больше некому её выслушать. До чего удачно. Элион утверждает, что её никто так не понимает, как он — огромный змей, вынужденный скрываться под человеческой маской. Красивый, обаятельный, готовый льстить, когда это необходимо, и сплести из слов сладкую ложь. Знай она его истинное обличие, Элион возжелала бы забыть дорогу до магазина — а, быть может, и его самого. До чего хорошо, что она не знает правды. Невинна, чиста, словно голубое небо, тонка, как ветка тростника; смеётся, улыбается, наивно верит во всё, что он ей говорит. Седрик так давно не встречал человека подобной душевной простоты, мягкости, даже нежности, что уже разуверился, что такие существуют. Конечно, сложно наткнуться на невинность, когда ты окружён лурденами, ларвеками и прочей живностью, которую Фобос ласково зовёт «своим питомником». Но Элион всё же реальна — и совершенно не похожа на брата. Если бы его Принц, его Князь, его Повелитель мог проникнуть в его мысли, ему бы не понравилось то, что он мог в них прочесть. Седрик и сам не был уверен, что эти мысли достойны того, чтобы их думать; конечно, Элион наивна, глупа, невинна — но не больше, чем любая другая земная девчонка. Вот только, конечно, она не такая, как другие земные девчонки, и никогда таковой не была. Если бы ему в голову взбрела безумная затея спасти её, сделать это стоило именно сейчас — ведь потом Фобос этого не позволит. Да, не позволит; заточит её душу в бутон чёрной розы, а Седрику, если он попросит, найдёт другую игрушку для развлечений. А может, его даже не придётся просить об этом. Да, Седрик справится и сам; просто прикинется, что ему снова нужно найти сестру Фобоса, и всё. Снова будет добрым, ласковым, внимательным, отзывчивым, готовым на лживые улыбки; и ему снова поверят. Вот только и здесь есть одна загвоздка. Сестра у Фобоса только одна. И ни одна другая девушка или женщина не вызывает подобных мыслей. Они хороши как обед, как трофей на один вечер, но Элион хочется обладать постоянно. А отобрать её у брата… Что за сладкая расплата за его высокомерие, снисходительное отношение и отсутствие должного признания. Пока Фобос сидит в замке и отмокает в горячих источниках, Седрик делает всю грязную работу. Правда, некоторые задания всё же доставляют удовольствие. Элион рассказывает ему обо всём — о родителях, друзьях, парнях, школе, подругах; когда Седрик пересказывает всё её брату, он только морщится и зовёт всё «девчачьими глупостями». Частично прав. Но разве это не важно для того, чтобы втереться к ней в доверие? Выслушать. Узнать её настоящую. Возможно, он слишком ответственно подошёл к выполнению задания. Даже принял его слишком близко к сердцу. Нет, Элион не похожа на других девчонок с Земли — да и на Меридиане таких больше нет, пора это признать. Вот только что это значит для его миссии? Должно быть, ничего не значит — не будь она столь уникальна, то и Фобосу была бы не нужна. Вот только ему ли одному нужна Элион? Нет, конечно; ему, Седрику, Элион не нужна. Это понятно, что она пробуждает в нём животные инстинкты, уж слишком лакомый кусочек; но такое с ним бывало и раньше, ровным счётом ничего особенного. Тогда почему он скалится каждый раз, когда Фобос снова отпускает зловредную шутку в её адрес? Почему его кулаки сжимаются, когда его Повелитель говорит о своих планах обмануть, пленить, ослабить, убить? Быть может, потому что Элион никогда не причиняла ему зла. И не причинит, если… Ведь у неё есть — будут — силы одолеть Фобоса. Если она займёт трон, Меридиан, конечно, превратится в царство солнца, счастья и милосердия; жалкое зрелище; но ведь она со своей наивностью и добрым сердцем не сможет… принимать жестокие решения. Даже если они понадобятся. Она всегда будет доброй, всегда будет видеть лучшее в самых страшных чудовищах. Как, например, в нём, Седрике. Увидела бы она добро в нём сейчас, раскрой он истинный облик? Она способна окружить себя предателями, потому что ничего не знает. Если бы она заняла престол, ей бы понадобился кто-то умнее. Старше. Злее. Ещё на Земле она говорит, что чувствует себя рядом с ним в полной безопасности — ей комфортно, уютно, тепло. Уходя, она спрашивает, может ли обнять его на прощание; Седрик держит её чуть дольше положенного, и это становится их традицией. Касаться людей, а не съедать их, позволять их коже соприкасаться с твоей… Какие странные, какие человеческие ощущения это вдруг вызывает. Седрик почти испытывает к себе отвращение, но всё же с интересом принимает новый опыт. Касается разных частей тела Элион — её спины, плеч, живота, рук, пальцев, бёдер, лица; чувствует решительно бьющуюся жизнь рядом с лучевой артерией. Иногда её пульс возрастает, а зрачки едва не выпрыгивают из глазниц. Она его обожает — и это невооружённым взглядом видно. Бродя по своему магазину, он натыкается на человеческих авторов, читает их книги и показывает Элион как знаток — и она слушает его, развесив уши и глядя влюблёнными глазами. Да. Человеческую влюблённость ни с чем не спутаешь — она слишком явственна, слишком сильна и слишком глупа, чтобы поберечь себя и скрыться где-то в закромах души. Седрик задаётся вопросом как отреагирует Элион, если он вдруг скажет ей, что и она ему не безразлична? Должно быть, покраснеет, скажет, что он шутит, засмеётся и лишь через несколько секунд осознает, что он говорит правду. И что тогда? Обнимет его? Закричит и убежит? Или он даже не даст на это время, потому что сам склонится и оставит на её приоткрытых от удивления губах поцелуй? Холодный, пустой, бездушный; почувствует ли она это или ей будет всё равно? Нет. Элион не чувствует. Она заливается краской — так, словно он напоил её самым горячим чаем на свете. А потом начинает смеяться и бросается на шею — и теперь, кажется, это она способна придушить его, а не он её. Он нерешительно кладёт руку ей на спину, ведёт по позвоночнику вверх-вниз… Элион прижимается к нему ещё крепче, будто хочет слиться и остаться с ним навсегда. Конечно, человеческому скелету никогда не извиваться так, как это делает змеиный, и всё же тело у неё податливое, мягкое, тёплое, изящное; и губы, он убеждается, когда Элион целует его сама — нежные и очень приятные на вкус. Ему ни секунды не отвратительно. Фобос посмеивается, когда говорит, что Седрик слегка переигрывает. Седрик не уверен, что дело в его покорности князю. Всё дело в голоде. Да, несомненно в нём. Выбор земного мяса гораздо богаче, чем на Меридиане, но бывают моменты, когда свинина, телятина, курятина и рыба меркнут во вкусе, и желудок требует изысков. Фобос никогда его не ограничивал, но порой ловить людей весьма утомительно. Так что Седрик бросил эту затею и возвращался к ней только по особым случаям. Как сейчас, например. Судя по голоду, случай это не особый, а чрезвычайный. Седрик возвращается на Меридиан, навещает тюрьму; просит откормить для него парочку засидевшихся узников; съедает их; всё без толку. Наверное, чтобы найти замену девчонке, нужно тоже съесть девчонку… И Седрик пытается; благо, стараться ему не приходится; пытается раз, пытается два, три, четыре; женских костей в его покоях теперь не меньше, чем его собственной чешуи. Но мысли о том, что бы было, правь Меридианом Элион, а не Фобос, всё равно не дают ему покоя. Ему не хочется добра, мира, счастья и света, хотя с Элион они неизбежны; но и оказаться в темнице — тоже. Порой глаза Фобоса мечут такие молнии, а смех становится столь зловещ, что Седрик боится за свое будущее. Если бы он вдруг рассказал об этом Элион… Тогда пришлось бы открыть ей правду о своей истинной природе. Конечно, девчонка влюблена в его человеческий облик; в его лживую заботу, нежность и внимательность… В лживую, как он сам себя убеждает, любовь. Да, Седрик всё ещё лишь играет с ней, просто проверяет на прочность, интересуется, как далеко может зайти; и не так уж это и удивительно — не каждый день доведётся целовать наследницу Меридиана и видеть её влюблённые — в тебя — глаза. Вот только Фобосу не терпится; он уже не может ждать; он требует, чтобы Седрик открыл сестре правду о том, кто она, и где её дом. Он так и поступает, и Элион рыдает на его плече добрых полчаса, прежде чем они готовы пройти через портал и очутиться на Меридиане. Фобос продолжает его игру, превращая все мрачные краски в прямопротивоположные; Элион восторженно озирается по сторонам не в силах поверить, где очутилась — и на Седрика почти не смотрит. Тогда-то он и понимает, что видеться с ней теперь будет уже не так просто. Да и что скажет Фобос? Впрочем, что он может сказать; он может лишь похвалить преданного слугу за то, что тот готов на такие поступки. Ведь всё дело было только в этом, правда? Теперь, когда Элион в замке, Седрику не приходится постоянно бегать по порталам. И торчать в книжном магазине, ожидая, пока она придёт — тоже. Теперь всё по-прежнему. Тренировка стражи. Беседы со строителями — замок нужно укреплять, ведь мятежники рано или поздно ударят. Работа с доносчиками, шпионами, лазутчиками; поиски Заветного города. Прогулки по тюрьмам, проверка и наказание стражи, если необходимо. Выход с солдатами на сражения — опять же, если необходимо. Ещё больше лжи, лжи, лжи. Всё меньше Элион, её тепла, всё больше нестерпимого голода. Элион уже не приходит к нему поплакаться, потому что счастлива. Они видятся в тронном зале, кланяются друг другу, и Седрик докладывает своей принцессе о новостях — если они имеются. Она всегда улыбается ему и благодарит — как иначе, ведь она всё ещё так чиста и благородна — но относится к нему как к подданному. Словно на Земле между ними на самом деле ничего не было. И Седрик понятия не имеет, устраивает его это или нет. И он снова выходит на охоту. Снова соблазняет, берёт то, что ему необходимо, сжирает, избавляется; снова скапливает в своей комнате слишком много женских костей; если бы только он не видел её каждый день, было бы проще; белые, твёрдые, сладкие; эти кости — ничто по сравнению с её губами. Стучат в дверь. Седрик удивлённо оглядывается — час поздний. Раздаётся голос Элион: — Седрик? Ты там? Он в обличье змея. Он нависает над ещё теплым телом очередной крестьянки. Он не может ответить. Он не может её упустить. — Да. Он готов поклясться, что слышит вскрик Элион, но ему уже всё равно; всё равно и на то, что она слышит шум его превращения, истошный вопль; всё равно, что она подумает. Седрик подходит к зеркалу, убеждается, что на губах не осталось следов крови и, улыбнувшись самому себе, всё же выходит к ней в коридор. — Что это были за звуки? — спрашивает Элион, перепуганная не на шутку. — Это? Мой домашний питон. Я бы показал его моей принцессе, но, боюсь, сейчас он уснул, и его нельзя тревожить. — Ты никогда не говорил, что у тебя есть питон. — Моя принцесса никогда не интересовалась. Элион молчит, словно размышляя, можно ли ему верить, и вздыхает. — Этого-то я и боялась. Ты не хочешь прогуляться, Седрик? Отказывать ей не стоит; да Седрику и не хочется. Всё равно знает, каково человеческое мясо на вкус. И знает, что его недостаточно. — Что-то обеспокоило мою принцессу? — Да. Мне показалось… Мне показалось, будто ты избегаешь меня. Как ни старается, Седрик не может скрыть растроганной ухмылки. Надо же. Уже знакома с Фобосом, и всё равно так доверчива и наивна. — Избегаю тебя? — Да. Я подумала… Что, если теперь, когда я принцесса, а ты — мой подданный… Что, если мы больше не можем быть близки, как прежде? И что… Быть может, поэтому мы никогда по-настоящему не обсуждали, что между нами происходило? — А тебе это было нужно, Элион? — Нужно и теперь. Они молча выходят из замка, спускаются по лестнице, ведущей в сад. Хорошо, что хотя бы это место не пришлось переделывать — в садоводстве Фобос столь же хорош, как Седрик — в военных стратегиях. Элион не заговаривает, пока не находит уютную каменную скамейку меж двух кустов — как иронично — чёрных роз. Шептунов на изгороди, кажется, нет, и Седрик облегчённо вздыхает. Неподалёку журчит фонтан. Пахнет чем-то мучительно сладким — но Седрик давно забыл названия приятным запахам. Элион предлагает сесть рядом, но он нерешительно застывает. И тогда она спрашивает: — Я всё ещё дорога тебе, Седрик? — Он кивает, не задумываясь. — И я для тебя больше, чем подруга? — Ты — моя принцесса. Ты — та, кого я в скором времени мечтаю назвать своей королевой. Разве может быть что-то больше? Элион не отвечает, но по её взгляду понятно, что она рассчитывала на другой ответ. — Значит, Фобос был прав. Он сказал, что я всё придумала, и… Я не могла тебя привлекать, ведь ты уже принадлежишь другой. До этого момента Седрику казалось, что его невозможно удивить. В этот самый момент Седрик понял, что ошибался. — Принц Фобос сказал тебе, что моё сердце отдано какой-то женщине? — Это что, неправда? — спрашивает Элион, даже не пытаясь скрыть надежду. И Седрик, понимая, что весы колеблются прямо на его глазах, и что каждый из ответов может навредить равно как ему, так и Фобосу, отвечает: — Нет. — Почему же брат солгал мне? «Потому что только этим он и занимается», — хочется ответить Седрику, но он знает, что не этого ответа ждёт Элион. И более того — скажи он так, и чаша весов с именем Фобоса окончательно бы рухнула. А вместе с ней — его надежда выйти сухим из воды… Да и поверила бы ему Элион? А может, своему брату она уже верит больше? Он так обаятелен, когда хочет чего-то добиться. Так убедителен. Седрик всё же опускается на скамью рядом и мягко кладёт ладонь Элион на спину, где под тонкой тканью, тонкой кожей ощущаются её крохотные позвонки. — Быть может, он просто не хочет, чтобы сестра отвлекалась? — Если это так, то он опоздал. Ведь я уже здорово отвлекаюсь, потому что… потому что скучаю по тебе, Седрик. — И я по тебе, Элион. Глупо, но Седрик даже понимает, что не врёт, когда её губы снова жадно впиваются в его. Надо же; и когда Элион успела стать такой ненасытной? Куда исчезла та нежность, нерешительность, стеснительность, в конце концов? В том, как она хватает его за шею, нет ни толики слабости, только живая, кипучая мощь; и неумолимый, почти животный голод, с силой которого он сам знаком слишком близко. Должно быть, это влияние Меридиана. Она становится сильнее, и её чувства — тоже. Фобос не скрывает того, что знает, и того, что совершенно этим не доволен. И дело вовсе не в том, что Элион отвлекается; но если ей удастся украсть сердце Седрика, пусть в его существовании все сомневаются, то предательского ножа в спину Фобос может и не заметить. Седрик чувствует, что тучи над его головой сгущаются; понимает, что шептуны не могут пробраться в его мысли и всё равно постоянно озирается по сторонам; чаще отлучается из замка, пытается ловить мятежников, найти Заветный город, устроить засаду на Стражниц, что угодно, лишь бы убедить Фобоса в своей преданности; вот только каждый раз, хватая добычу и швыряя её хозяевам аки преданный пёс, Седрик понимает, что делает это вовсе не ради своего князя — а лишь бы порадовать Элион. И Фобос, столь чувствительный к несправедливости в свою сторону, это наверняка понимает — по крайней мере, так Седрику кажется. Его подозрения подтверждаются, когда принц спрашивает напрямую: — Так значит, ты всерьёз увлёкся моей сестрой, Седрик? — Мне… Сложно дать этому название, мой князь. — Ты перечитал столько книг и не можешь найти нужное слово? — Фобос засмеялся, не скрывая издёвки. — Перестань, скромность никого не украшает — ни змея, ни человека. Ни тем более тебя, способного быть и тем, и другим… Я лишь хотел напомнить, чтобы ты не слишком с ней заигрывался. Моей сестрице осталось совсем недолго. Иначе мне придётся заточить тебя рядом с ней. Роза… и змея. Романтично, не находишь? Элион бы точно понравилось! Вряд ли Фобос сам осознавал, где грань между шуткой и угрозой — не почувствовал он её и теперь. — Да, мой господин. И он уходит, оставив Фобоса в одиночестве, думая о том, что никогда не посмел бы назвать его по имени. А вот Элион… Как давно он не называл её своей принцессой? Она просит обращаться к ней только по имени, особенно когда они одни; Седрику непросто, но он справляется; она говорит, что в такие моменты возвращается домой, на Землю, в книжный магазин, где они встретились, сблизились, стали отдушиной друг для друга… Так она говорит, а Седрик задаётся вопросом: чувствует ли она опасность, раз так стремится укрыться в его объятиях? Не может же она быть столь слепой, не может же не видеть, что происходит вокруг? Не может оставаться той же наивной девочкой, какой он её встретил однажды в Хезерфилде? Элион много спрашивает его о нём самом — и это вызывает странные ощущения. Совсем не такие, как при общении с Фобосом, ведь принца интересует только он сам. Элион спрашивает, откуда Седрик родом, кто его семья, как он попал на службу, как работает с армией. Седрик замечает за собой, что время, проведённое вдали от Элион, он тратит на выдумывание разных историй, которые он мог бы ей рассказать — и в них нет ни Фобоса, ни мятежников, зато есть десятки вымышленных братьев, сестёр, друзей детства; и все они — люди. Седрику не нравится проводить в человечьем обличие больше времени, чем в змеином, но впервые за долгое время он чувствует, что кому-то, кроме него самого, важно, что с ним будет и что с ним было. Если Элион исчезнет, её забота уйдёт вместе с ней. А Седрику останется Фобос — его Князь, Повелитель; тот, кто дал ему место, признал его способности, силу; и тот, кто с тех пор не раз угрожал ему темницей. Тот, кто всегда закрывает глаза, если с кухни пропадают служанки. Да, если Элион займёт трон и узнает о его приступах голода… Если узнает. Это самое странное из всего, что произошло за последнее время — рядом с ней он забывает, что он такое. Элион видит в нём только человека; могучего, умного, сильного; она без устали им восхищается, и это делает его значительно счастливее, чем обсасывание костей до последней кровинки. И он должен потерять это. Потерять её. Должен, потому что поклялся Князю Фобосу в верности… Должен, потому что с Элион на троне мир превратится в счастливое, отвратительное царство света, благодати и добра. Впрочем — не плевать ли ему на этот мир, каким бы он ни был? Добрый этот мир или злой — что это для него меняет? В злом мире для него, конечно, больше места, но это лишь доказывает, что он бы пригодился Элион в её царстве света. И тогда… Тогда она могла бы принадлежать ему без остатка. Да, ему бы больше не пришлось делить её с Фобосом; не пришлось бы бояться, что одна ошибка приведёт его в тюремную камеру; не пришлось бы гадать, что останется, когда тепло от присутствия и самого существования Элион исчезнет. Да, он, конечно, без неё справится; но хочет ли он — справляться? Решено. Седрик скажет ей, что Стражницы всегда были правы, и Фобос никогда не желал ей добра; а когда она спросит, почему он говорит об этом только сейчас, он… Глядя на себя в зеркало, Седрик хмурится — он и сам не знает, что сказать. Снова скормить романтическую байку о любви? Нет, от этой нежности ему и самому уже тошно. Ему хочется предстать перед ней в образе змея, хочется заявить на неё свои права и сказать прямым текстом, что она никому, кроме него, не может принадлежать. «Даже своему народу?», — спросит тогда Элион. Даже своему народу… Быть может, решение проблемы в том, чтобы попросить Фобоса не убивать свою сестру, а отдать ему, Седрику? Остаться с её телом, слишком слабым и непостоянным; съесть его, увидеть самую суть и почувствовать сладость этих костей… И остаться без её бесконечного тепла, слов, восхищённого взгляда; любви, в конце концов. Необязательно же любить человека, чтобы наслаждаться его поклонением — Седрик-то знает, что любить не способен, хотя ей об этом знать необязательно. Он просто берёт то, что ему причитается. Потому что имеет право. Потому что Элион, в конечном счёте, даёт ему то, о необходимости чего Фобос даже не задумывается — чувство безопасности. Какое-никакое, и всё же тепло. Чувство собственного достоинства — это странное знание, что кто-то видит твои поступки и признаёт их значимость для всего государства. Элион не сознаёт, что мятежники на её стороне, но знает, сколько труда Седрик приложил, чтобы преуменьшить их успех. И она утоляет его голод, просто будучи рядом — а когда её нет, он становится просто невыносим. И, что самое страшное — утолить его не может уже ничто. То, что прежде казалось деликатесом, вызывает отвращение; всё вызывает, если не имеет к Элион никакого отношения. Седрик решается открыть правду Стражницам. Он знает, что однажды они нападут — и у них будет шанс поговорить. Он отсылает прочь отряд, он выставляет перед ними ладонь и просит не атаковать. Он рассказывает, когда коронация, и говорит, что Элион не выйти из неё живой. Те висят в воздухе ошарашенные и не могут понять, ловушка это или нет — но Седрику всё равно. Своё дело — предательство — он и так уже совершил. Остаётся поговорить с Элион, и как можно быстрее — ведь время уже поджимает. Но найти нужный момент Седрику никак не удаётся. Либо она слишком быстро засыпает в его объятиях, либо слишком много болтает. Он ждёт, что она заговорит о будущем; выстраивает диалог в голове и, не дождавшись, наконец спрашивает: — Элион, что ты сделаешь в первую очередь, когда займёшь престол? Она хихикает. — Я же говорила об этом сотню раз! — Да, обрывками, — Седрик сохраняет серьёзность. — Ты хочешь провести электричество, накормить всех голодных… сделать всех счастливыми. — Конечно. Разве не для того Боги избирают королей и королев, чтобы они помогали слабым и нуждающимся? Он берёт её за руку, и только теперь Элион замечает, что его лицо превратилось в каменную маску. — Элион, ничего этого не будет. — О чём ты говоришь? — Она пытается вырваться, но Седрик держит крепко. — Ты не станешь королевой, ведь твой брат этого не допустит. Ты знаешь, зачем он хотел найти тебя? Думаешь, он хотел воссоединиться с пропавшей семьей? Седрик резко стягивает её с кровати, не выпуская руки, и Элион даже вскрикивает, но потакать её слабостям сейчас он не намерен. На кону — её жизнь. Его удовольствие. Его покой. Он хочет показать Элион одну из тех комнат, которые Фобос велел запереть; она должна увидеть, как замок выглядит в её отсутствие; должна увидеть хотя бы одно доказательство того, что Фобос ей лжёт… Стражники провожают их недоумёнными взглядами, пока Элион просит его отпустить и говорит, что ей страшно. «Наконец-то», — мелькает в голове Седрика, но он всё же останавливается и говорит: — Тебе нечего бояться. Ведь я рядом. — Этого-то я и боюсь, — отвечает Элион, и только теперь Седрик замечает, что она плачет. — Фобос мне всё о тебе рассказал. И он рассказал, что ты — хищный змей, который хочет меня съесть. — В самом деле? — спрашивает Седрик, даже не пытаясь казаться удивлённым. — А он не рассказал, зачем нанял такое чудовище на службу? — Он дал тебе второй шанс. Но теперь и сам понимает, что не стоило этого делать. И что некоторым просто не суждено измениться. Чувствуя подступающий гнев, Седрик склоняется к самому лицу Элион: — Складно придумано, ничего не скажешь. За исключением того, что я столько дней, вечеров, ночей и рассветов лежал с тобой рядом, и даже пальцем тебя не коснулся против твоей воли. — Твоей заслуги в этом нет. Ты просто боишься гнева Фобоса. Вот и всё. — Гнева Фобоса?! — как странно, если не глупо, эти слова звучат из её губ! Оказывается, безупречный принц Меридиана способен испытывать злобу! Седрику сложно удержаться, и он хохочет, держась за живот, — громко, заразительно, едва ли не на грани с истерикой. — Если бы я боялся его наказания, я не посмел бы даже вывести тебя из спальни. Пойдём со мной. Если меня всё равно настигнет правосудие, что ты теряешь? Меня всё равно накажут. Но Элион так и стоит, бесстрашно взирая на него снизу вверх. — Элион, твой брат врал тебе раньше. Разве ты не помнишь? — Он соврал лишь однажды ради моего блага, хотя я сама поступила глупо и не послушала его. Но ты врал мне всегда. Почему ты не сказал, что ты вовсе не человек? — Я не хотел пугать свою принцессу. Мой облик — это… Не то, кто я есть на самом деле. — Ты не хотел, чтобы я знала, что ты ешь людей. Женщин, ничего не подозревающих, женщин, которые тебе доверяют. Если бы ты не боялся моего брата, ты бы давно и меня слопал, не так ли? Ох и не так Седрик всё себе представлял. Чувствуя, что его хрупкое человеческое тело уже не в силах вместить ярость и зная, что терять уже нечего, он перевоплощается — Элион кричит, и её страх почему-то придаёт ему больше уверенности. Её тело исчезает в его гигантской тени. — Не буду врать, я об этом думал. Я это представлял. Ведь ты прекрасна, чиста, твой вкус не отравляют зависть или ненависть; ты — лучшее, что ещё способно предложить человечество, ты близка к идеалу; к тому же, ещё так юна и многого не знаешь об окружающем тебя мире… Но я могу лишь грезить о твоём теле, ведь даже возможность вкушать твой запах уже наполняет меня неудержимым восторгом. Ты хотела знать, каков я на самом деле? Вот — полюбуйся, таков тот, кого ты полюбила и кто готов тебя защитить. — Ты никогда не желал мне добра, — бормочет Элион сквозь слёзы. — И я любила вовсе не тебя, а то… Человека, которого ты создал, чтобы обмануть меня. — О нет, принцесса, ты полюбила именно того, кого твой любимый брат подослал, чтобы заманить тебя на Меридиан, — он захотел положить ладонь на её плечо, но оно поместилось под двумя его пальцами, и Элион вздрогнула. — Он сделал это, прекрасно зная, кто я, рискуя и тобой, и твоей безопасностью. Он знает, что мне нравится. И знает, что я бы не прошёл мимо такой, как ты. Элион неверяще качает головой. Её губы дрожат, а лицо блестит от дорожек слёз. Седрик гадает, что происходит позади этих разочарованных глаз, в этой светлой головке, в этой хрупкой черепной коробке. Решается его судьба — ни больше, ни меньше. Элион шмыгает носом и опускает взгляд — смотреть на него она больше не может. — Я так долго ждала твоего признания, но… не такого. Фобос опередил тебя. Ты думал только о себе и своём ненасытном голоде. Я не имею для тебя никакого значения. Я всего лишь особенно вкусный деликатес, не так ли? — Даже если и так, я был рядом, когда ты во мне нуждалась, и я снова здесь тогда, когда ещё способен что-то изменить. — Был рядом, но не из любви ко мне, а из страха перед моим братом. И ты хочешь «спасти меня», только потому что теперь боишься кого-то ещё. Кого-то… из мятежников? — Не будь такой дурой, Элион. Кого я могу бояться? — Чудовище ещё более страшное, чем ты? Я всего лишь пытаюсь рассуждать здраво. Ты меня не любишь, а значит… Седрик раздражённо рявкает, не позволяя ей договорить. — Ты просишь от меня глупых слов, игнорируя всё, что я для тебя сделал! — … значит, тобой движет что-то ещё, — договорила Элион, невзирая на его возглас. — Только любовь может сподвигнуть к истинному самопожертвованию. Разве не так было во всех тех книгах, что мы читали на Земле, Седрик? Так. Именно так — отвратительно, слащаво и приторно, как никогда не бывает в реальности. Правду сказать он не может — ей всё равно не понравится. А если солжёт — то уже не поверит. — Я знаю, что ты заманиваешь меня в ловушку. Поэтому не пойду с тобой. Если попытаешься взять меня силой, мне придётся сделать тебе больно. Не вынуждай меня, пожалуйста, мне этого не хочется. Элион стоит в паре шагов от него, но Седрику кажется, что они оба — на двух противоположных обрывах, и между ними пропасть, глубины которой не видно, а хлипкий мостик только что рухнул. И поблизости никакого дерева, которое можно свалить и использовать как переправу. И она на том берегу — всё ещё такая красивая, изысканная, желанная, крохотная… Седрик знает, что другого шанса не будет; он готов рискнуть; он бросается к ней и хочет обвить хвостом, схватить и уползти куда-нибудь далеко, где ни Фобос, ни Стражницы не найдут их; но Элион сдерживает обещание, и электрический заряд сотрясает его мышцы от хвоста до самого затылка. И Седрик вопит от боли, бессилия, унижения; и того, что его хрупкая беззащитная Элион, если захочет, сможет сравнять его с землёй. — Браво, сестра, — слышится знакомый голос, и из темноты появляется Фобос. Седрик лежит на полу, его грудь тяжело вздымается и сердце бешено колотится, будто уверено, что смерть наступит через три, две, одну… — Правда, мне кажется, что изменнику его уровня полагается наказание посерьёзней. — Наказание? — спрашивает Элион аки невинная овечка. — Разве тюремного заключения недостаточно? — Конечно, нет. Не для врага с его силой… Скажем… Представь его не большим и страшным змеем, а жалкой, безобидной гусеницей. Столько ненависти и презрения звучит его в голосе, что Седрик понимает — именно так теперь Фобос к нему и относится. А, быть может, относился всегда. Но его это уже мало волнует. Он проиграл и проиграть больше уже не может, даже когда Элион поднимает дрожащую руку и направляет на него растопыренную ладонь. Сейчас хлынет боль. Сейчас хлынет боль, но она закончится. Унижение — вот, что невыносимо. Проигрыш. Жалкая гусеница, змей, более неспособный поднять хвост и смести врагов, минуту назад бывших его единственными друзьями. Рука Элион трясётся, словно заряд энергии проходит от её предплечья к ладони. Но не сила заставляет её колебаться, а слабость. — Фобос, я… я не могу. Тяжёлый вздох. И вот тогда-то наступает невыносимая боль. Давит всё окружающее — череп, кости, каждый мелкий позвоночек, язык, всё уменьшается, давит, теснит, теснит, теснит, хочет уничтожить, унизить, убить, в ушах шумит, в глазах темнеет, мысли беснуются и складываются в одно протяжное «А-А-А-А-А-А», горло разрывает хриплый вопль, грудь опаляет огнём и всё горит, горит, горит… Решаясь открыть глаза, Седрик удивляется, что от его тела не исходит дым. Решаясь открыть глаза, Седрик замечает, что Фобос и Элион теперь гораздо больше. И это он перед ними — слабая мошка, а не наоборот. Слёзы ручьём текут по лицу Элион, когда она спрашивает: — Разве это было необходимо? Мы бы заключили его под стражу, и он… Никогда бы не смог выбраться! — Порой только так можно чему-то научить предателя, — назидательно замечает Фобос. — И его примером показать другим, к чему приводит бунт. Ты слишком добра, Элион. Некоторые могут использовать это против тебя. Её он уводит и кивает страже, чтобы те разобрались с Седриком. И они, повздыхав над его тельцем секунд пять, легко его подхватывают и несут к темницам. Больше ничто не имеет значения. Больше ничто не имеет значения. Теперь это Элион предала его, а не он её. Одно радует — желудок стал меньше, а аппетит исчез вовсе. Но всё взаимно — она отплатила ему той же монетой; предала, ведь он никогда не желал ей добра. Больше это не важно. Седрик не знает, вспоминает ли она о нём на собственной коронации. Находится ли среди её криков несколько секунд, чтобы закричать «Седрик был прав!» или «Седрик, помоги!» Только чем он ей теперь поможет, даже если и хочет. Всё тело уменьшено в тысячу раз, и только ум прежний. И гнев — сильнее. Сердце, если оно было у него прежде, теперь уничтожено вовсе. Больше ничто не имеет значения. Больше ничто не имеет значения. Седрик не знает, являются ли Стражницы по его зову. Не знает, спасена ли Элион. Даже если и да — какое ему дело до этого? Он теперь в темнице и питается одними только червями. Больше ничто не имеет значения. Больше ничто не имеет значения. Фобоса бросают в соседнюю камеру, но больше это не важно. Больше ничто не важно, больше ничто не имеет значения. Каждый день Фобос развлекает бывших подданных байками о том, как вырвется отсюда, но Седрика это мало волнует. Это не Элион его предала — а Фобос. Это Фобос сделал из него жалкую гусеницу, но сейчас это не имеет значения. И больше ничего не имеет. Даже Элион. Даже Элион. Элион. Элион… Кажется, это Элион стоит перед его тюремной камерой. На её голове корона, позади — бывший глава мятежников и Стражницы. Элион. Больше она не важна. Больше она не важна. — Мы пришли освободить тебя, Седрик. Он едва поднимает голову — не уверен, что именно это ему необходимо. Понимает, что нужно ответить, хотя бы что-то саркастичное; но на ум ничего не приходит. Он только забивается вглубь своей камеры — во тьму, где никто не увидит, каким он стал. — Будь я на твоём месте, я бы воздержался, сестрица, — комментирует Фобос из своей камеры. — Седрик — мой слуга. Он лгал тебе по моему приказу и сделает это снова. — Он делал это, лишь потому что боялся тебя, но нашёл в себе силы сказать мне правду. Я готова дать ему нечто большее, чем страх, если только… Он захочет этого сам. — Мне не… — Седрик говорит, но собственный голос слишком страшен, и он замолкает. Даже Элион, кажется, не верит своим ушам. — Мне не нужна твоя жалость. — Мной движет вовсе не чувство жалости, Седрик. Ты говорил, что готов быть рядом со мной как верный друг и советник. Мне не хватает таких друзей. — Какая грубая ошибка в слове «предатель», — шипит Миранда, но Элион не обращает на неё внимания. — Мне нужен человек, который знает Меридиан со всех его хороших и не очень сторон. Мне нужен тот, кто сможет принимать решения… — Жестокий и бессердечный, — добавил Калеб с неприкрытым презрением. — Насчёт бессердечности я бы не была так уверена, — произнесла Элион и подняла руку. — Хотя если он начнёт спорить, мы подержим эту клетку свободной. Нет. У Седрика были планы выбраться — но не так. Седрик мечтал о мести… но не о втором шансе. Элион в его грёзах даже не появлялась… слишком хорошим казался такой исход. Незаслуженно хорошим. Совершенно неуместным наряду с теми унижениями, что Седрик перенёс в последнее время. Но он всё же выползает из тьмы, не собираясь терять то, что уже отчаялся получить, и оковы спадают. Вместе с ними исчезает и хлипкое тело. Вновь вырастая ввысь, Седрик смело расправляет мышцы, вдыхает полной грудью, издаёт громкий и отчаянный рёв. Да, этого ему не хватало. Элион смотрит на него с решимостью, достойной восхищения. — Боюсь, нам придётся обсудить твой рацион. — Ничего не нужно обсуждать. Если мне будет дозволено охранять покои королевы, этого будет достаточно. — Ну уж нет! — восклицает Калеб. — Мы освободили тебя не для того, чтобы положить королеву прямо тебе в пасть! — Нет, Калеб, — произносит Элион спокойно. — Ты не знаешь, почему он об этом просит. Возможно, он и сам не знает… Зато так он всегда будет у меня на виду. И Седрик улыбается — впервые за долгие-долгие месяцы. Он держит обещание — он не выходит на охоту. Ему больше не хочется. Элион держит его на расстоянии, старается казаться холодной, но когда он принимает человеческий вид, не может смотреть на него слишком долго и взволнованно отводит взгляд. Не верит ему, и правильно; этого он не заслуживает. Но её дыхание учащается — ведь он был прав, и её любовь никуда не ушла. И зрачки всё так же норовят вылезти из орбит, даже если губы сдержанны и не спешат ему улыбаться. Седрик не давит, ведь теперь им некуда торопиться. Он готов ждать, сколько необходимо, если её чувство вернётся с полной силой; он готов забраться Элион в душу и вскопать покрытое копотью сердце; копать, копать, копать, разбрасывая вокруг грязные комья обиды, чувства предательства, одиночества и отчаяния. Он проводит в человеческом теле почти всё время, потому что знает, что таким он нравится Элион больше. И только таким он способен не напугать её, но всё равно нарушить душевный покой и приблизить сладкую победу хотя бы на ещё одно мгновение. И всё же, шансы доказать верность у него появляются. Мстительная кучка приспешников Фобоса всё ещё на свободе; Седрик встречается с ними, ведёт себя так, будто всё ещё верен Князю, но предаёт бывших товарищей с удвоенным сладострастием. Когда предательство становится твоей второй натурой — разве есть иной выход? Правда, своему слову Седрик всё же верен. И Элион — тоже. Как и она ему, даже если пока бежит от этих воспоминаний. Но только пока. Однажды ему уже удалось — удастся и снова.