Человек огня

      Боги никогда ничего не дают, только забирают. Я это поняла с самого детства. Сначала боги забрали мать, совсем ещё молодую и красивую, затем, когда я подросла и вышла замуж, отняли отца, а потом, когда я через разрывающую тело боль привела в свет своего первенца, они лишили меня сил рожать других детей и едва не вырвали из груди мою собственную жизнь. Теперь же они закрыли небо, не давая ни дождя, ни росы, и вознамерились отнять дыхание и у моего мужа.       — Рахав, — шептал он потрескавшимися от жажды и лихорадки губами. — Рахав, воды…       Я не отвечала ему. Воды почти не осталось, а та, что есть, полна грязи и пыли, её невозможно пить. Если я дам ему воды, то только продлю его муки. А Ханнан, наш сын, ещё совсем маленький, для того чтобы до конца понимать, что такое смерть, непрестанно спрашивал меня, выздоровеет ли отец. Что должна была я ответить ему? Что должна была сказать? Как я могла объяснить ребёнку, что его отец доживает свои последние дни или даже часы?       — Родной, послушай. — Я отвела его подальше от постели отца, усадила на колени и прижала к себе. — Иногда… точнее, очень часто боги забирают то, что нам дорого. Понимаешь, сынок?       Ханнан кивнул и притих.       — Боги отберут отца? — спросил он. — Зачем, мама? Нам же он нужнее, чем им.       — Боги жестоки и несправедливы, милый, — ответила я, приглаживая кудри сына. Бедный мой мальчик, он совсем исхудал, я могла нащупать каждую прозрачную косточку в его тщедушном тельце. — Боги жестоки и алчны, берут то, что им не принадлежит.       Ханнан тихонько заплакал. Его слёзы катились по моей шее, а я не находила слов, чтобы поддержать его. Скорбь по мужу меня не тяготила так сильно. Любовь к нему никогда не тревожила сердце. Куда больше волновало будущее: у вдовы судьба и так незавидная, тяжёлая, суровая. А во время засухи, когда голод и мор гуляют рука об руку, забирая жизни сотен людей, так и вовсе невозможная. То, когда я и мой сын отправимся вслед за мужем, всего лишь вопрос времени.       И то, что я говорила сыну о богах, это правда. Они в самом деле жестоки, но я не переставала молить их о пощаде. Каждый день, каждую ночь я взывала к ним, несмотря на злость, несмотря на жгущие грудь всхлипы, несмотря на их упорное молчание.       Муж умер этим утром. Я едва разлепила веки, потяжелевшие из-за очередной бессонной ночи, и поняла, что в доме слишком тихо. Не слышно ни стонов, ни хрипов.       Странное успокоение напало на душу, и я заплакала скорее от облегчения, чем от печали. Неужели это закончилось? Я проверила постель Ханнана. Он спал, и дыхание мирно вздымало его грудь. Пусть спит, не хочу тревожить его, пугать видом синей трупной кожи и пустых зрачков отца.       Сосед и его первенец помогли мне похоронить мужа. Всё это время слёзы катились по щекам и подбородку. Мы ведь тоже скоро умрём, и я эгоистично хотела умереть вперёд сына. Моё сердце не выдержит, если я увижу и его труп…       — Соболезную, Рахав, — сказал сосед. — Твой муж был хорошим человеком, пожалуй, одним из лучших в Сарепте. Да… Эта ужасная засуха много кого уже забрала.       Мне хватило сил лишь на то, чтобы просто кивнуть.       Когда я вернулась домой, Ханнан сидел на постели отца и прижимал ко груди одеяло.       — Мама, — я почти не слышала его голос, — мама, он что, умер, да? Боги забрали его? Ты ушла, чтоб похоронить его?       — О, Ханнан, мальчик мой.       Я бросилась к нему и обняла. Что-то даже говорила, но слова бессвязной кашей вываливались изо рта, а я всё качала сына, точно младенца. Не знаю, сколько мы так просидели, но я никак не могла до конца принять одну кошмарную правду, о которой сама себе говорила уже много раз: мы тоже скоро умрём.       Ко мне прижималось хрупкое маленькое тельце, а я всей душой не желала, чтобы в нём не стало духа.       Весь месяц после смерти отца Ханнан даже не улыбался. Он не ходил играть с соседской ребятнёй и всё то время, когда не помогал мне с хозяйством, проводил сидя у окна и наблюдая за мёртвой пустыней, которая раньше была зеленью деревьев и кустарников.       В один из сотни одинаково невыносимых дней мука и масло истлели, не осталось практически ничего. Того, что у меня было, хватит всего на один день. Я не могла поверить своим глазам. Я не хотела умирать, не хотела смотреть на смерть сына.       — Что-то случилось? — Ханнан подёргал меня за подол.       — Всё в порядке, милый, — солгала я и натянула улыбку на лицо. — Не хочешь поиграть с Тамар? Ты давно с ней не играл, наверное, она соскучилась.       — Я не хочу.       Присев на корточки, я обхватила ладонями щёки Ханнана. Боги, какие же они впалые…       — Сынок, мне нужно сходить за хворостом. Ты подождёшь меня? — спросила я и, когда Ханнан кивнул, поцеловала его в лоб.       На улице жарило убийственное солнце. Я посмотрела на небо. Ни облачка, ни тучки. Всё сохнет, чахнет. На моих глазах умирает вся земля. То, что раньше было живым, теперь безжизненно иссохло. Смерть подбиралась всё ближе и ближе, и я не хотела встречаться с ней лицом к лицу. В одиночку. Прикрыв глаза, я сделала единственное, что мне оставалось: взмолилась богам. Ваал, Астарта, помогите нам, помогите, простите мне моё неверие, я знаю, что вы закрываете слух свой от таких, как я, но прошу вас, пошлите дождь! Иначе мы скоро умрём…       Я умру. Ханнан умрёт.       Рука крепче сжала хворостину, в кожу впились занозы, а я сжалась, утыкаясь лицом в колени. Сколько я ещё смогу выдержать? Я взрослая женщина, привыкшая к лишениям, а Ханнан совсем ещё мальчик. Он не выдержит долго без еды. Там муки осталось на одну проклятую лепёшку! На одну! И вода почти закончилась.       Я не хочу умирать, я не хочу умирать, я не хочу!..       Боги, услышьте меня! Прошу вас!       Тень объяла меня покрывалом, пряча от солнечных лучей. Стало не так до тошноты жарко. На мгновение я прикрыла глаза, а затем закинула голову вверх. Передо мной стоял человек, еврей, и на миг мне показалось, что внутри него горит огонь, в глазах его — огонь, и во всём стане его — огонь. Человек огня. Но я моргнула, и наваждение ушло.       Этот человек выглядел пугающе. Окутанный в шерстяные одежды, с растрёпанными чёрными лохмами, густыми бровями и сбитыми в кровь ногами, он похож был на того, кто несёт за собой беду.       — Шалом, — сказал он. — Дай мне воды напиться. Я проделал долгий путь до сюда.       — Воды? — глупо переспросила я, и он кивнул.       Я медлила. Странный еврей просит у меня, вдовы из Сарепты, воды. Её и так мало, всего на несколько глотков. Где я возьму воду не только для себя и сына, но и для этого еврея? Ещё раз окинув его взглядом, я всё-таки пошла за водой. Я думать не думала про закон гостеприимства. Что мне до него, если мы скоро умрём? Но я готова была отдать ему последнюю воду. Пусть пьёт. Пусть…       Вдруг он крикнул мне вслед:       — Можешь дать мне ещё и кусок хлеба?       Эти слова вышибли из меня смех, больной, хриплый, утробный смех.       — Кусок хлеба! Богом твоим клянусь, что у меня всего-то горсть муки и немного масла! — Я глянула ему в глаза, и смех мой утих. Человек огня смотрел на меня серьёзно и уверенно, будто знал, что получит просимое. Усталый вздох наполнил грудь. — У меня правда ничего нет. Я дрова собираю. Вот сейчас пойду и приготовлю из последнего для себя и для сына. Съедим и умрём.       Сказала я это, и слёзы впились в глаза. Боги скоро отберут у меня последнее, что есть, а этот человек словно и не понимает. Я закрыла лицо руками. Как же, о боги, я устала! Может, и правда лучше просто умереть?       — Не бойся. — Рука человека огня упала мне на плечо. — Пойди и сделай то, что ты сказала. Но прежде приготовь опреснок мне, а после для себя и для сына. Ибо так говорит Господь Бог Израилев: мука в кадке не истощится, и масло в кувшине не убудет, пока Бог не пошлёт дождь на землю.       Я покачала головой.       — Боги никогда мне ничего не давали, — сказала я, пропустив мимо ушей его ворчливое замечание, что его Бог особенный, подняла собранный хворост и пошла в дом. — Пойдём, еврей. На улице жарко.       Ханнан выбежал мне навстречу, обнял и глянул на человека огня.       — Кто это, мама? — прошептал он.       — Меня зовут Илия, я пророк, — сказал человек огня, и сердце замерло.       Илия пророк. Не просто еврей, а еврей, служащий их еврейскому Богу. Тому, Кто ополчился против божеств Ханаана. Так мало того, этого Илию ищут воины по всем царствам Енномской долины. Царица Израиля, Иезавель, велела убить его. И он пришёл в мой дом. Мало мне было бед, так я теперь ещё и беглеца-иноверца укрывать собралась! Спасибо вам, боги, что посылаете на мою шею ещё больше бед.       — Не бойся, Рахав, — снова повторил Илия. — Делай что должно.       Он взял Ханнана за руку и повёл в сторонку, а я не могла понять, откуда он знает моё имя.       Не могла я не замечать, как горят голодом глаза Ханнана, следящие за моими руками, вымешивающими скудный комочек теста. Эх, послать бы подальше этого пророка Израиля! Очередной шарлатан, вопящий про силу своего бога, который якобы даст несметные богатства, но на деле только сжирает подношения и оставляет ни с чем.       Я было уже повернулась к Илии-пророку, чтобы сказать, чтоб он пил воду и выметался, но замерла. Возле пророка сидел мой сын — мой милый Ханнан — сидел и смеялся. Пророк что-то ему рассказывал, а он светился такой искренней улыбкой, что на глаза навернулись слёзы.       Что ж, если эта лепёшка — плата за то, что мой сын умрёт с улыбкой на устах, я заплачу. В пылающей печи хлеб быстро зазолотился, и я, достав его, протянула пророку.       — Вот хлеб, как ты просил, — сказала я, глядя на голодные глаза сына.       — Благодарю. — Илия разломил лепёшку пополам и протянул Ханнану. — А теперь приготовь для себя и для сына. Кажется, он голоден.       — Ха-ха, это даже смешно, пророк. — Я закатила глаза, подходя к столу. — Я приготовила из последнего, что у меня…       Взглянув в кадку, я вскрикнула. Она до краёв полнилась мукой. Белой, хорошо перемолотой мукой. Молнией я метнулась к сосуду, где хранила масло. Дрожащей рукой я откупорила его, и кровь отхлынула от лица. Из сосуда сочилось масло.       — Что это… — задыхалась я. — Что это такое…       — Это рука Господа Бога Израиля, — ответил Илия. — Он сказал, что не оставит дом твой, если ты дашь мне воды испить и еды наесться.       Меня трясло от восторга, счастья и трепета. Бог дал мне хлеб. Бог дал мне хлеб! Впервые в жизни Бог что-то дал, а не отнял у меня.       — Мама, я хочу есть, — голос Ханнана привёл меня в чувства.       — Да, конечно, милый мой, сейчас я, сейчас, — засуетилась я, давя облепившую руки дрожь. В кои-то веки мы наедимся досыта!       Илия остался жить в моём доме. Конечно, я знала, прекрасно знала, что мои боги будут против того, чтобы пророк враждебного Бога оставался у меня, но я убеждала и себя, и богов, что держу его лишь из благодарности, лишь потому, что он мне помогает. Не могу же я погнать его? я ведь нарушу закон гостеприимства! Да, до этого я на него плевать хотела, но лишь потому, что умирала.       Нет, боги, я не укрываю вашего врага. Я выдам его сразу же, как вы попросите или когда за ним придут другие люди.       К тому же Илия и правда был полезным. После смерти мужа мне стало тяжело вести дела одной, а Илия оказался путным мужчиной с головой на плечах и мастеровитыми руками. Ханнан лип к нему так, словно тот был мёдом намазан.       Впрочем, я понимала, чем пророк так приглянулся моему сыну. Илия рассказывал истории. Из своей жизни и из жизни его народа. Больше всего Ханнан обожал слушать про чудеса еврейского Бога, про то, как Он вывел свой народ из земли Египетской, про войны Израиля и Ханаана. Ещё ему нравилось слушать, как Илия скитался по горам и прятался от Иезавели и Ахава, но эти истории меня интересовали меньше, чем истории о этом чудесном Боге.       Да, я тоже слушала то, что вещал Илия. Сначала у меня это выходило непреднамеренно: то мимо проходила, когда Илия вместе с Ханнаном чинил покосившийся забор, то слышала голоса из соседней горницы, пока месила тесто. А потом уже я сама с жадностью впитывала каждое слово и каждый рассказ, поведанный пророком Бога Израиля. Илия сказал, что это именно Он, Бог Израиля, запер небеса на ключ в знамение для царя Ахава.       Этот Бог в самом деле дышал такой мощью? Интерес вспыхивал во мне и всё больше креп. Кто этот Бог такой?       Я знала только одно из Его имён, Адонай, но суть Его представлялась мне размытым пятном.       Однажды вечером, когда село палящее солнце и я завершила молитву своим богам, я бросила взгляд на сосуды, наполненные мукой и маслом. Признаться честно, я так и не поблагодарила Того Бога за помощь. Страх держал меня. Если Ваал и Астарта увидят, что я молилась не им, а их Врагу-Богу, что они сделают со мной? Явно ничего хорошего.       Я косо поглядела на идолов. Неподвижно застывши в камне, они глядели на меня в ответ. Конечно, никто не думает, будто эти изваяния и есть боги. Глупости. Это лишь оболочка, всего лишь тело для бога. Как в зеркале, боги отражаются в идолах.       Но Адонай запретил делать Его идол. Зачем — мне непонятно, но Ему не нравилось, и Он на это злился. Странный Бог…       Прикусив губу, я осторожно накрыла простынёй идолов Ваала и Астарты, растворила окно — я видела, что Илия так делал, — и встала на колени. Делать то, что я собралась, перед идолами мне было стыдно. Не то чтобы покрывало убережёт меня от их глаз, но…       Я посмотрела на небо. Звёзды одна за другой вспыхивали на иссиня-пурпурном небесном покрове.       — О Адонае, услыши меня, — начала я, в точности копируя те молитвы, которыми молилась Ваалу и Астарте, но тут же смолкла.       Что-то внутри меня протестовало. В строго заученных молитвах и чётко установленных рамках я терялась. Терялась и та искра, которая должна была вспыхивать во время ритуалов, посвящённых богам. Я вздохнула и потёрла пальцами усталые глаза, вскинула голову.       — Эм… Адонай? Слышишь? Я не знаю, как Тебе там нравится, чтоб Тебе молились, поэтому я говорю как есть. — Меня перемяло от неловкости, будто я только познакомилась с новым человеком и уже наговорила тысячу глупостей. — В общем… Я тут подумала, что так Тебя и не поблагодарила за спасение. — Я заламывала пальцы, глядя на звёзды. Без идолов молитва будто бы не шла. — Так вот… Спасибо, что поделился с нами едой. Я понятия не имею, как Ты это провернул, тем более на территории… на территории… ну… других…       В глотке точно застряло что-то. Меньше всего на свете я хотела упоминать имена других богов, тем самым обращая на себя их внимание. Нет-нет, пусть эта молитва будет тайной.       — Да-а уж… — протянула я. — Ты щедрый и сильный. И, наверное, не очень разумный, ведь нормальный не полез бы на территорию врага помогать какой-то там всеми забытой вдове и её мальчишке и не притащил туда своего пророка. Кстати, за пророка тоже спасибо, мой сын от него без ума. Впрочем, мне он тоже нравится.       Я усмехнулась, опуская глаза.       — Я считаю Тебя странным, знаешь? Ты правда странный, даже отрицать не смей. На чужую землю без разрешения зашёл, гоняешь по всей долине и по горам Своего пророка, да и идолы Тебе не нужны… Чем Тебе они-то не понравились? Думаешь, мы, люди, не сможем передать всю Твою божественную красоту? Или что?       Хмыкнув, я оперлась локтями о подоконник.       — Слушай, Адонай. Ты смог пролезть во владения других, и Тебя ещё не выгнали с позором. Я знаю, что не выгнали: у меня всё ещё есть еда, а Илию до сих пор не поразили какой-нибудь смертоносной болячкой или ещё какой дрянью. Так может, у Тебя хватит силы, чтобы… ну… и меня… — Я дёрнула щекой, вновь поднимая глаза к небу. — Если я к Тебе, такому сильному, щедрому и странному, переметнусь, хватит у Тебя сил, чтобы защитить меня от…       Слова скомкались в горле, обратились тяжёлым камнем. Я не могу их произнести. Иначе они услышат!       — …от Ваала и Астарты? — прошептала я едва различимо. Я точно зачитала себе приговор, но по-другому я не могла. Если я не скажу о своих прежних богах Адонаю, то это будет означать, что я всё ещё с ними.       С надеждой я вглядывалась в блеск ярких, как сияющий жемчуг, звёзд. Я ждала ответа. Мир молчал.       Вдруг веяние тихого ветра коснулось моего лица, щёк, век, смахнуло со лба завитки распущенных чёрных прядей, и словно кто-то незримый обнял меня, наполняя до краёв вызывающим мурашки покоем.       — Это значит да? — одними губами спросила я и поняла: воистину, это значит да.       Закрыв глаза, я наслаждалась прохладным дыханием ночи, пением сверчков и шёпотом ветра. Я улеглась в постель, напоследок дав себе поручение завтра спрятать идолов куда-нибудь, и сон сомкнул мне вежды…       Адонай меня принял.       Я не знала, чему Он покровительствовал, но мне было достаточно простого осознания, что Он был на моей стороне. Остальное я могла узнать от Илии. Но это позже, позже…       Однако за всеми этими молитвами, историями, будничной мирной жизнью и неиссякаемой мукой я не заметила, как этот человек, Илия, тронул своим огнём и моё сердце, не заметила, как привыкла к тому, что вокруг царит покой, а в моём доме живёт тот, кого ищут по всей Ханаанской долине. Я вспомнила о том, что Илию ищут, когда услышала стук дверь и голос Ханнана:       — Ой, вы израильские воины?       Илия был в верхней горнице, он молился своему Богу, когда я, совершенно забыв обо всём на свете, без стука влетела в неё и схватила его за руку.       — За тобой пришли, — прошипела я. — Лезь на крышу, я тебя спрячу.       Да, я обещала богам, что выдам его. Но теперь я не с ними. Теперь я с Адонаем. Если я не выдам пророка Адоная, Адонай не выдаст меня.       На крыше хранилось сено. Я приказала пророку прятаться там, пока я не разберусь с воинами. Когда до ушей долетел плач Ханнана, что-то острое будто вонзилось в грудь. Словно ужаленная кошка, я бросилась вниз.       — Ханнан! — крикнула я. Воины держали его за руки и явно полнились недовольством. — Что вы творите? Отпустите моего сына немедленно!       — Где пророк, который живёт у тебя в доме? — пророкотал один из воинов.       Сердце подпрыгнуло в глотку и принялось тарабанить с такой силой, что даже заглушила плач Ханнана. Мурашки полком прошлись по спине, и холодный пот скатился по позвоночнику.       — Пророк? — Я нахмурилась. — Вы про того сказителя, который то и дело конопатит моему сыну ум своими дурацкими выдумками про еврейского Бога?       — Это не выдумки, мама! — крикнул Ханнан, и мне отчаянно захотелось заткнуть ему рот.       — Видите, что натворил этот ваш дурной лжепророк? Он отнимает моего сына у Ваала! Я держала этого человека в своём доме только потому, что мой муж умер. Сами понимаете, женщине одной выжить очень трудно, а сейчас засуха. И отпустите, наконец, моего сына! Я и так расскажу вам, куда ушёл этот пустомеля.       Воин прищурил глаза и грубо отпустил Ханнана, который сразу бросился ко мне.       — Эй, повежливее, — сморщилась я. — Я так и передумать могу и ничего вам не расскажу.       В ответ на этот выпад воин приставил копьё к моей шее, и холодный пот на спине стал ледяным. Ханнан пискнул и ещё крепче вжался в меня.       — Это копьё вспорет тебе брюхо и порвёт глотку, если откажешься говорить.       — Хорошо, хорошо, я и так собиралась всё рассказать. — Я отодвинула остриё от своей шеи и пригладила волосы сына. — Вы почти подоспели, чтобы взять его прямо тут. Он ушёл сегодня утром. Сказал, ему с небес говорил сам Господь Бог Израилев. Не понимаю я этих евреев. Верят в какого-то Невидимого Бога и притом только в Одного. Всем известно, что сейчас боги закрыли лики свои от нас. Ваал и Астарта не желают посещать землю своею милостью…       — Покороче, женщина, — прикрикнул воин, и я хмыкнула. — Куда делся этот пророк?       — Да вроде назад к вам побежал. В Израиль. Ему же было слово от Бога! — Я вскинула руки вверх и влила в голос столько яду, чтобы эти вояки приняли меня за брошенную женщину. — Если не верите, можете осмотреть дом.       Я махнула рукой, призывая воинов войти. В голове шумела, не умолкая, бурлящая со страху кровь. Надежда, что они не станут переворачивать дом вверх дном, с каждой секундой превращалась в прах и пепел. Но я знала, что Адонай мог спасти его. Этот Бог уже показал Себя. Мука и масло не кончались.       Дом воины всё-таки перерыли сверху донизу. Я морщилась, кривилась и то и дело возмущалась, что совсем недавно всё здесь убрала — одним словом, старалась выглядеть ненапуганной.       А внутри бесновалась душа, исполненная страха за себя, за Ханнана и за Илию. Я не могла допустить, чтобы он умер, не могла. И самой умирать не хотелось.       — Вы закончили? — спросила я, скрестив на груди руки. — Поставили дом с ног на голову…       — Мы закончили, — после недолгого молчания, исполненного презрением, сказал воин. — Уходим. Доложим Ахаву.       Они ушли, и я едва сдержала себя, чтобы не броситься тут же на крышу. Пусть пройдёт немного времени, вдруг вернутся. Вдруг они остались снаружи и следят, не соврала ли я им. Но тут Ханнан дёрнул меня за подол.       — Мама, — он чуть ли не плакал, — мама, я боюсь! Они поймают Илию?       — Нет, нет, сынок, не поймают, не бойся. — Я взяла его на руки и поцеловала. — Твоя мама постаралась хорошенько натолкать им брехни в уши. Пойдём-ка посмотрим, что там у нас происходит на крыше.       С этими словами я пошла на верх дома. Ханнан жался ко мне, а меня не держали ноги, коленки подгибались, и я боялась, как бы не упасть с ребёнком на руках.       — Они ушли, — сказала я, влезши на крышу.       По правде говоря, я не знала, тут ли Илия до сих пор или его Бог унёс своего пророка в другое место. Кажется, он рассказывал, что с ним такое бывало. В глубине души я всё ещё боялась. Но уже не воинов, нет, не воинов. Я боялась, что Илия исчез. Боялась, что Адонай в самом деле забрал его. Это не то, чего я должна бояться. Сидонянка, вдова, верующая в Ваала и Астарту… и пророк-еврей, слуга Единого Бога. Ну что это такое?       — Адонай, прошу тебя, пусть он будет там, где и был, — прошептала я, зажмурившись.       Наверное, Бог и правда забрал его.       Но в ответ на мои страхи сено зашевелилось, и из него вывалился Илия.       — Илия! — вскрикнул Ханнан и чуть не свалился с моих рук. — Ты здесь! Мама, пусти меня, пусти!       Как только я отпустила его, он тут же рванул к Илии, обнял его, едва ли не на шею ему влез, с чувством рассказывая, как он испугался израильских воинов, которые скрутили его, Ханнановы, руки и приставили копьё к моей глотке.       — Ты в порядке? Они не ранили тебя? — спросил меня Илия, я кивнула.       — Отделались испугом. Ничего страшного.       Илия улыбнулся мне, и я почувствовала разливающееся по груди тепло. Да, вне сомнений, этот пророк, этот человек огня, мне нравился.       К вечеру, когда Ханнан уснул, а я, убрав весь тот хаос, оставленный воинами, села у свечки зашить рубаху сына, Илия вошёл в горницу и присел напротив.       — Рахав, — начал он, — спасибо тебе.       — Ой, да не за что, — отмахнулась я. — В конце концов, благодаря тебе и твоему Богу мы не умерли с голоду, так что за мной был должок. Я рада, что оказалась полезной.       Илия сжал руки в замок. Я видела, что он хотел сказать что-то, но медлил. А меня распирало любопытство, но я ждала и не торопила его. Он вёл себя необычайно тихо, я впервые видела его таким, хотя он пробыл в моём доме уже около полугода.       — У моего народа есть легенда, — наконец сказал Илия. — Про женщину по имени Рахав. Она была из Иерихона.       Я оторвалась от шитья. У евреев есть легенда о девушке с таким же именем, как у меня?       — Когда сыны Израиля и Иуды вышли из Египта и пришли в землю обетованную, эта женщина помогла двум соглядатаям, укрыла их и не выдала воинам. — Он остановился и потёр переносицу пальцами. — Я чувствую себя героем той легенды.       Я убрала рубашку в сторону и посмотрела на Илию. Густые волосы падали на лицо, бросая на него глубокие тени. Взгляд его сосредоточился на трепыхающемся огоньке свечи.       — Иерихон, — повторила я. — Иерихон… Кажется, этот город недавно выстроили вновь. Так ведь?       Илия сжал кулаки.       — Да. Да, это так. Это сделал человек по имени Ахиил. — Кадык Илии дёрнулся, брови высекли морщину на переносье. — Основание поставили на костях его первенца, ворота — на костях младшего сына. Детей заклали пред жертвенником Ваала, а потом сварили, отделив мясо от…       — Стой! — взмахнула я рукой. — Я знаю, как это делается. Не надо.       Я потёрла пальцами виски. Конечно, я знала. Знала, что Ваалу приносят в жертву детей, а на алтаре Астарты жрецы растлевают девушек. С детства я видела это. Сначала сердце язвили страх и ужас при виде этого, а потом… потом стало всё равно. Все привыкли, и я привыкла.       Я бросила взгляд на дверь. Там, за нею, спал мой единственный сын, мой Ханнан, единственная родная душа, которая осталась у меня. Отдала бы я его в жертву Ваалу? Отец и муж говорили, что я должна буду это сделать, если того потребуют боги. Но я не смогла бы. Я люблю Ханнана несравненно больше, чем Ваала, забирающего всё и не дающего ничего.       Вздохнув, я взялась за гребень. Уже перевалило за полночь, нужно было ложиться спать, чтобы завтра сходить за водой. Идти далеко, почти полдня. Рука расчёсывала волосы, а я всё думала об Адонае. Могу ли я стать одной из тех, кто служит Ему? Я знала, что Он меня принял, но примет ли меня Его пророк?       — Рахав, — позвал он, чуть прикрыв глаза. — Я недолго пробуду здесь. Я уйду сразу, как только Господь повелит мне.       Сжав губы, я остановилась, пальцы впились в гребень мёртвой хваткой. И чего я замерла, глупая? Илия не муж мне. Он даже не из моего народа. Ну давай, Рахав, расплачься ещё! Пусть он тебя сопливой девчонкой считает!..       О Небо, с каких пор меня вообще волнует, что обо мне подумает еврей?       Я проглотила всё. И тоску, и огорчение, и непонятно откуда взявшуюся боль. Гребень снова гладил спутанные волосы. Со всей силы я сжимала губы и хмурилась. Молчание тянулось липкой вязью. Я не имела права отрицать то, что этот странный человек задел внутри меня никем доселе нетронутое сердце.       Поправив косу на плече, рука на миг замерла. Я очертила взглядом стан пристально смотрящего на меня Илии и коротко выдохнула. Нет. Ни в коем случае он не примет меня. Он пророк, он идёт, куда влечёт его их Бог. И пускай я и считала себя теперь сторонницей Адоная, я пришла к Нему тайно. Я не Его дочь, так только, мышь, крадущая то, что ей не принадлежит.       Я боялась признать вслух, что хотела быть с народом Адоная. Боялась, что Ваал и Астарта отомстят мне, боялась, что весь этот народ, идущий за Великим Богом, не захочет видеть меня рядом с собой.       Боялась, что Илия лишь посмеётся надо мной.       Да он вообще считает, что я верю в Ваала и Астарту, которых он так презирает. Я верю? Ха! Смешно! Они ничего мне не дали, хотя я приносила им в жертву животных и плоды дерев. Они только брали. Они брали детей, брали девиц. А взамен только боль. А этот еврейский Бог дал мне еду, хотя я не сделала Ему ничего, я даже не знала Его, пока Илия не пришёл ко мне.       — Расскажи ещё об Адонае, — попросила я. — Кто Он?       Илия улыбнулся.       — Так значит, я всё-таки не пустомеля, рассказывающий дурацкие выдумки про еврейского Бога?       — Да брось, я сказала это лишь для того, чтобы воины ушли. — Я закатила глаза и скрестила на груди руки. — Так что с твоим Богом? Или ты не хочешь рассказывать о Нём той, кто был среди поклоняющихся Ваалу?       — Нет, почему же, я расскажу. Мой Бог — это Тот, кто Он есть, — ответил Илия.       Я устроилась поудобнее и подпёрла подбородок рукой.       — А Он Бог чего? Плодородия? — спросила я и тут же помотала головой. — Хотя раз ты говоришь, что это Он заключил небеса, то, наверное, Он Бог дождя.       — Нет, нет, Рахав, погоди. — Илия серьёзно посмотрел мне в глаза, и я остановилась. В его чёрных зрачках снова играл огонь. — Наш Бог — это Бог всего, что есть на свете.       От этих слов я засмеялась.       — Это же нелогично. Как Он может быть Богом всего? Это странно! Сам посуди, вот, например, есть боги, покровительствующие рождению, они дают жизнь; а есть боги смерти, которые стараются эту жизнь отнять. И как может жизнь и смерть исходить из одного источника? Боги смерти противостоят богам жизни, это же просто! Но если судить по твоим словам, то ваш Бог одновременно Бог смерти и Бог жизни. А ещё Бог всей необъятной тьмы противоречий вдобавок. Он что, сам против себя воюет?       Я правда не понимала, что Адонай за странный Бог такой. Если есть холодное, то ему противостоит горячее, и если есть свет, то против него стоит тьма. Всё просто!       — Это сложно понять, — начал Илия, сцепив руки в замок, — мой народ тоже не сразу понял это, ему потребовалось сорок лет блуждания по пустыне, чтобы обдумать эту мысль. Но сама подумай, кто может отнять жизнь? Разве не Тот, Кто её дал?       — Правду говорят, что евреи любят всё усложнять… — вздохнула я и закатила глаза.       То, что говорил Илия, не укладывалось у меня в голове.       — Но ведь это правда странно, — снова повторила я. — Тогда ведь и процесс жертвоприношения усложнится, ведь если он Бог всего, то Ему придётся приносить жертвы в совершенно противоположных ситуациях, чтобы задобрить. Например, приносит ему жертву человек, желающий смерти врага, и мать этого врага, желающая ему жизни. И как тогда Бог поступит? Он же не будет против себя идти? Если богов два, то они борются и побеждает сильнейший.       Я снова посмотрела на Илию требовательно. Он опустил голову на сгиб локтя и, улыбаясь, слушал мои доводы о странности их Бога.       — Бог не исполняет желания, Рахав, и его не надо задабривать. Он делает то, что угодно Его воле, — сказал Илия, прикрывая глаза. — И прийти к Нему может совершенно любой человек, Он любит и принимает всех. Он не требует от нас ничего, лишь соблюдения закона. А закон Его в том, чтобы любить Господа всем сердцем и поступать с другими так, как хочешь, чтоб поступали с тобой.       — Звучит как-то… — Я потёрла подбородок пальцем. — …сказочно. Слишком неправдоподобно.       — Может быть, и так, но это правда. Когда ты с Ним, то бед в жизни не убудет. Да взгляни на меня: воины едва не прикончили меня сегодня, если б не ты, я постоянно бегаю из одного места в другое, чтобы спасти свою жизнь, у меня даже дома нет. — Он усмехнулся и посмотрел куда-то в потолок. — Но с Ним ты всегда знаешь, что Он рядом, даже когда всё вокруг против тебя. Он есть любовь.       Я мялась. Совру, если скажу, что Адонай не манил меня к Себе. Я хотела, невероятно хотела, чтобы меня любили. В этом мире меня любило лишь одно маленькое существо — мой сын. И я очень надеялась, что и этот человек, сидящий напротив.       — Странный у вас Бог, — присаживаясь рядом, сказала я. — Странный, но живой.       Усмехнувшись, Илия накрыл ладонью мою руку, и я зажмурила глаза. Ещё покойный муж посмеивался с этой моей привычки — прикрывать глаза, когда он касался меня. На самом деле, я просто не горела желанием на него смотреть и всегда представляла на его месте какого-нибудь красивого мужчину. Сейчас же я не находила сил взглянуть в лицо этому пророку, потому что он был… другим. Не таким, как пророки Ваала и Астарты, не таким, как мой покойный муж. В Илии горели правда и жизнь.       Так проходили мои вечера: я шила, а Илия рассказывал мне — уже не Ханнану, а именно мне — про Адоная. Впрочем, не только про Него, мы говорили о чем угодно. «Странно», — думала я. Пожалуй, это была самая частая из всех моих мыслей. Мой покойный муж никогда не говорил со мной так, как этот человек.       Мне нравился Адонай и нравился Его пророк. Как человек, как собеседник и как мужчина. В глазах Илии горело внимание, а мягкая улыбка цветила губы. Ещё больше мне нравилось, когда эти губы касались моих щёк и рук. Хоть я и знала, что это не навсегда, я отдавалась с головой этим моментам.       Однако же я боялась стать одной из народа Адоная. Я до сих пор вздрагивала от мысли, что мои боги, Ваал и Астарта, отомстят мне, если предам их. Уже предала. Всё-таки я с детства принадлежала им, а не какому-то другому Богу. Да, Адонай обещал мне защитить меня, но я всё равно трепетала в ожидании мести. Страх одолевал меня, а Илию наполнял покой. Илия говорил, я слишком много боюсь. Что ж, это так, страх идёт со мной рука об руку с детства.       — В моём Боге нет страха, — убеждал Илия, и я старалась поверить ему, но чувствовала, что совершаю то, за что боги меня покарают.       Нет страха? Может быть. Страха нет, есть любовь, та, которую я жаждала. И Илия давал её мне. И, наконец, обдумав всё с невероятной тщательностью, я решила кинуться навстречу Адонаю. Если Ваал и Астарта решат воздвигнуть на меня кару за предательство, надеюсь, у этого еврейского Бога хватит сил отстоять меня у них.       Когда я сказала об этом Илии, тот счастливо улыбнулся и сказал, что точно попал в легенду о Рахав и соглядатаев. Он совершил надо мной гиюр, и это была первая моя жертва Адонаю, Богу Илии, теперь и моему Богу.       Однако спустя несколько недель мои страхи воплотились…       Я сидела во внутреннем дворе дома, шила и тихонько напевала себе под нос, когда Ханнан, бегавший вместе с другими детьми, вернулся домой.       — Мама, — его голос походил больше на стон, — голова кружится.       — Голова? — Я обхватила руками его щёки. — Должно быть, ты перегрелся. Пойдём-ка в дом, милый, я дам тебе воды.       Я взяла его за руку и повела в дом, но ноги Ханнана подогнулись, глаза закатились, и он упал.       — Ханнан! Сынок! — Я подхватила его на руки и кинулась в дом.       Его мучил жар до самого вечера, а я всё сидела рядом с ним и молила Бога не лишать меня моего единственного сына.       К вечеру в груди Ханнана не стало дыхания, сердце не билось. Я разрыдалась, прижав к себе бездыханное тело сына. Мысли взбесились и, сталкиваясь друг с другом, слились в кипящую кашу. Мой сын не может умереть, мой сын не может умереть, он не может!       Я схватилась за голову. Всё это потому, что я посмела предать своих богов и отреклась от них? За это боги отняли у меня сына. Боги ненавидят меня. Все! И Адонай тоже! Они забрали у меня всё, обобрали до нитки.       Да, Адонай защитил меня, но на моего сына Ему было плевать. Он отдал его Ваалу и Астарте.       Ну почему Ты, Бог всего, почему Ты дал забрать Ханнана, моего славного мальчика Ханнана, не сделавшего ничего плохого никому, ни Тебе, ни другим богам? А вы, боги, неужели вы не могли убить меня? Вам потребовалось губить ребёнка?       Ногтями я впивалась в плечи, до боли терзая их. Всё смешалось вокруг, будто весь свет увял вместе с моим мальчиком.       Мой сын, мой сын, мой сын, зачем вам мой сын, жестокие боги?       — Рахав? Что случилось? — Илия коснулся моего плеча, и гнев выплеснулся из меня.       — Зачем, зачем ты пришёл сюда? — кричала я, прижимая к сердцу тело Ханнана. Я так и не нашла в себе силы закрыть его нежные карие глаза, остекленевшие теперь навсегда. — Зачем ты пришёл, Илия? Чтобы из-за моего предательства боги забрали у меня сына?       Зрачки Илия сузились, он прикусил губу, заходил из стороны с сторону.       — Дай мне его, — сказал он и взял тело Ханнана.       Он внёс его в свою горницу, а я не могла заставить себя войти следом. Зачем, зачем, зачем, зачем? Сквозь рёв крови в ушах я слышала, как Илия спрашивал у Адоная почти то же самое. Зачем Он сделал мне зло, забрав сына? Да, правда, лучше бы убил меня. Ханнан не виноват, я клянусь тебе, Адонай, мой сын любил Тебя и Твоего пророка. Я тоже любила Твоего пророка.       Растерев лицо руками, я подползла к двери в горницу и чуть приоткрыла её. Илия стоял у постели, нагнувшись над Ханнаном. Лицо моего мальчика отдавало трупной зеленью, а я понимала, что мне больше не для чего жить.       Слышите меня, боги? Я искуплю мой грех перед вами, смою его не кровью моего сына, как делали это жрецы Ваала, а своей. Я отвечаю перед вами! Я, а не мой сын! Я сама отдам то последнее, что у меня осталось, ни вам, ни Богу всего даже утруждаться не придётся, чтобы взять моё дыхание, сама, сама отдам.       Мне вдруг показалось, что щёки Ханнана порозовели. От слёз, размывших мне глаза, я уже не видела и не соображала: мне казалось, что мой сын снова дышит. Краем сохранившегося рассудка я поняла, что сошла с ума от горя. Прекрасно! Легче будет лишить себя жизни. Я вцепилась в свои волосы и закрыла глаза, словно наполненные песком.       Илия присел рядом со мной, провёл рукой по моей голове.       — Рахав, смотри, — его голос дрожал, — сын твой жив.       Я подняла голову, чтобы попросить пророка не издеваться над убитой горем женщиной, но встретилась глазами с моим мальчиком. Илия, бледный как полотно, держал Ханнана на руках, и тот улыбался мне так счастливо, как в день прихода этого человека огня.       Ни рукой, ни ногой я не могла шевельнуть. Бог всего, неужели Ты вернул мне сына?..       — Мама, не плачь, — сказал Ханнан и обнял меня. Я приложила ладонь к его груди. Сердце билось быстро-быстро, совсем живое, и я подняла глаза на Илию.       — Ты человек Божий, — прохрипела я, глядя в чёрные зрачки пророка, подёрнутые прозрачной пеленой слёз. — И слова Бога твоего истинны.       Всхлипнув, я крепче прижала к себе сына и обняла Илию. От слёз щипало глаза и болела голова, а я никак не могла успокоиться. Ханнану пришлось принести мне воды в чаше, половину которой я расплескала, пытаясь поднести к губам. Нет, определённо, я хочу быть с этим странным Богом, хотя Он и творит, что Его Душе угодно.       Илия жил у меня три года. Всё это время он втолковывал мне все их законы, помогал, был мне почти как муж, даже больше мужа. В глубине души я хотела, чтобы так оставалось всегда. Но в третий год Адонай всё-таки проговорил к Илии. Он хотел, чтобы Илия показался царю Ахаву, ищущему его души, чтобы убить.       — Я предупреждал, что так будет, Рахав, — говорил мне Илия, когда я вцепилась в него мёртвой хваткой. Он гладил мои волосы, наматывая их на пальцы.       — Но ты не говорил, что Бог пошлёт тебя на верную смерть!       — Не волнуйся, если что, я быстро бегаю, а Бог умеет воскрешать, взгляни на Ханнана. — Илия осторожно вытер скатавшиеся в уголках моих глаз слёзы и прижался губами ко лбу. — Через полмесяца бери сына и приходи на гору Кармель. Я принесу Богу жертву перед всем Израилем. И я хочу, чтобы ты тоже была там.       Я кивнула и, в последний раз поцеловав, отпустила его. Он ушёл, а через полмесяца и я, собрав пожитки и взяв под руку сына, отправилась в путь. Всю дорогу я пыталась довериться Адонаю. В конце концов, этому меня и учил Илия.       — Адонай, прошу Тебя, будь милостив, не надо ещё и Илию убивать, пожалуйста, — сказала я Ему однажды. — Зачем Тебе мёртвый пророк? Мёртвые бесполезны, ну согласись же?       Гору Кармель заполнили люди, тысячи людей. За их головами я не видела Илию, но слышала его голос. Я крепче сжала руку Ханнана и протолкнулась вперёд. Меня окрикивали, но я, несмотря ни на что, должна была увидеть Илию.       И я увидела. Он стоял на большом камне, волосы и полы его милоти развевал ветер, а в глазах горел огонь. От души отпал груз. Ну слава Тебе, Боже, не помер!       — Один я остался пророк Господень! Один! — крикнул он, и голос его прокатился по склонам горы. — А пророков Ваала четыреста пятьдесят! Рассудим, кто истинный Бог — Ваал или Бог Израилев.       Илия спрыгнул с камня. Чтобы видеть его, я вытянула шею. Ханнан цеплялся за меня, ноги болели от долгой ходьбы, но я не обращала внимания на это, лишь напряжённо глядела вперёд.       — Вот что сделаем: пусть дадут нам двух тельцов, и пусть жрецы Ваала выберут себе одного, рассекут его и положат на дрова, но огня пусть не подкладывают; а я приготовлю другого тельца и положу на дрова, а огня не подложу; и призовите вы имя бога вашего, а я призову имя Господа Бога моего. Тот Бог, Который даст ответ посредством огня, есть Бог Истинный.       В ответ народ согласно загудел, а я взволнованно втянула носом воздух. Глаза мои видели, на что способен Бог всего. Живой Ханнан прижимался ко мне, и я чувствовала его тепло. Я верила в Бога всего, знала, что Он живой. Но вдруг Ваал окажется могущественнее? Вдруг он победит моего Бога?       Тем временем на жертвенник Ваала уже водрузили тушу тельца. Кровь сочилась из плоти струями, стекала к основанию жертвенника и впитывалась в сухую землю. Жрецы выли, вопили, кричали, призывая имя Ваала. Я сжала губы. Сколько раз видела я жертвоприношения? Сколько раз сама приносила жертвы? Память отказывалась говорить это, всё сливалось в один сплошной гул, наполненный страхом и пропитанный запахом гниющей плоти.       — Мама, что они делают? — прошептал Ханнан.       — Не бойся, сынок, всё хорошо, они просто приносят жертву, — сказала я. — Видишь, Илия же не боится.       Ханнан кивнул. А жрецы Ваала вопили до самого полудня. Устав, я выбилась в первый ряд, присела на камень и усадила сына на колени. Илия поймал мой взгляд и улыбнулся.       — Громче кричите, — вдруг сказал он жрецам. — Истинно Ваал есть бог, просто он в дороге, вот и не слышит. Или он занят. А может, он спит, так кричите громче, он проснётся!       Да он издевается над ними! Но жрецы впали в ещё большее неистовство, резали себя мечами, и кровь текла по их телам так же, как и по жертвеннику. Однако ничего не менялось. Не было ни ответа, ни слуха, ни духа. Ханнан, привыкший за весь день к громким воплям и утомлённый духотой, уснул у меня на руках. Сон и мои веки тяжелил, но я держалась ради Илии.       Солнце уже падало за горизонт, когда Илия сказал:       — Достаточно. Люди утомились ждать, пока Ваал соизволит послать огонь и доказать, что он бог. А теперь подойдите ко мне.       Я встала рядом с ним, держа на руках Ханнана. Илия потрепал его волосы и снова повернулся к народу:       — Принесите двенадцать камней! Я восстановлю жертвенник Бога Израиля.       Смотреть, как Илия работает, я любила ещё со времён первого года засухи. И, вспоминая эти дни, я улыбалась сама себе. Илия воздвиг жертвенник, вырыл вокруг него ров и довольно оглядел проделанную работу.       — А теперь полейте жертву водой, — сказал он.       — Ты спятил? — крикнул кто-то из толпы. — Воды и так нет!       — Я сказал, полейте жертву водой!       Люди повиновались. Водой поливали до тех пор, пока ров не наполнился ею полностью. Утомлённая, я хотела спать, на небе уже зажглись звёзды и взошла луна, но я гнала всякий сон от себя. Я жаждала, чтобы Бог Илии, мой Бог, явил Себя.       Илия воззвал к нему. Слов его молитвы я не слышала, только видела его напряжённую спину. Средь толпы прошёл шёпот, что и этот Бог не сможет поджечь жертву, тем более так обильно политую водой. Я комкала край платка, а проснувшийся Ханнан хмуро смотрел на Илию.       Вдруг всю гору озарила вспышка, небо, точно треснутое пополам, разверзлось, и огненный столп с силой ударился в жертвенник, испепеляя и тушу тельца, и камни, и даже воду во рве. Я вскрикнула, вскочила на ноги, подхватив сына. Горячий ветер неистово бил в лицо, а я всё смотрела на ревущее пламя, на эту могучую силу и на Илию, человека огня.       Вобрав в грудь побольше воздуха, я со всей силы закричала:       — Господь есть Бог!       И за моею спиной откликнулся громогласный вопль народа, вторящий моему крику:       — Господь есть Бог!       Я подняла глаза к небу, туда, откуда из разлома сочился пламень. Воскресивший моего сына уже давно доказал мне, Кто Он. И даже до воскресения сына я уже знала Его.       Не было ни Ваала, ни Астарты. Был только Один. Тот, Кто был в начале, и Тот, Кто будет в конце.       Пара капель дождя упали мне на лицо. Засуха кончилась.