Девушка с сигаретой

Стоял июнь, причём не самый простой, а один из тех июней-дилетантов, что, так и не определившись с направлением собственного погодного развития, заливают распаханный дорожными работами Петербург то дождями, то солнечным светом, а то и ради разнообразия засыпают снегом. В тот день небо было хмурое, облака медленно плыли по нему, нервно сбиваясь в стайки, и, казалось даже пресловутый их пастух — ветер, уже знал, что ливня не миновать; туман проникал в прихожие узких улочек, а город захлёбывался в этой сероватой дымке, цепляясь проспектами за окрестные леса. По тротуару, тянувшемуся вдоль проспекта к реке, шёл юноша. Он был высок, коренаст, скорее грушеподобен, чем строен, и в глазах его, устремлённых к небесам, светилось крохотным фонариком мелочное обывательское счастье. Его родители были обеспеченными людьми, нищета никогда не нависала над ним Дамокловым мечом, и, наверное, жизнь этого человека была прекрасна в подобной вылизанной простоте. «Как всё-таки величественен мир, — думалось ему. — Существуешь вот, бродишь по его материи, но почему-то всё равно не замечаешь всей прелести окружающих мелочей. На дворе нынче лето, центр распускается буйным цветом, люди улыбаются, даже моё подобие души сегодня привлекает пчёл — зачёт по психологии сдан, любовь голову не морочит, что ещё нужно для полного внутреннего удовлетворения? Не верится даже, что в такой реальности могут быть голод и холод, пересдачи, болезни, страдания, та же самая смерть… Но, наверное, пока есть на свете их заслуживающие, пусть существуют себе на задворках Вселенной. Ах, если можно было бы проживать жизнь в пресловутом дисбалансе, так, чтобы добро перевешивало зло; закупориться в бутылку счастья и безвылазно сидеть там до скончания века в объятиях иллюзий… Пусть идут войны, пусть идут годы, мне-то что? Эйфория и забытье. А явится смерть — посмотрю на неё нахально и с усмешкой проговорю: «Разве рай, куда ты хочешь меня препроводить, не хуже его филиала вокруг меня? Зачем переплачивать душой, когда всё и так под рукой?» Она точно тогда отступит и не вернётся более. Как же хорошо, что я уже почти поймал этот дзен.» Юноша улыбнулся пришедшим в голову мыслям, немного помотал головой, возвращаясь в реальность, а затем, подойдя к автобусной остановке, облокотился на поросшую редким мхом каменную стену, замерев в ожидании нужного транспорта — он ехал домой. До метро было далековато, собирался дождь, и не было, наверное, никакого резона идти куда-то по намокающим от замерших в воздухе капель улицам. Он снова погрузился в собственные думы, весь размяк от надуманной эйфории, а чуть погодя небо хрюкнуло, и тихие тонкие струи стали падать на молодое счастливое лицо. В это же время по проспекту шла девушка в лёгкой кожаной куртке и, тонкой бледной рукой придерживая у рта гаснущую от влаги тонюсенькую сигарету, пыталась сфокусировать потерянный взгляд в самой отдалённой из возможных точек — где-нибудь за пределами реального мира. Она была совершенно точно молода, но юность эта была какой-то поношенной, обрюзглой, и создавалось ощущение, что каждый прожитый год будто бы отложился на вытянутом заострённом лике несчастной траншеей трещиноподобных морщин, а остатки детства, давно законсервированные в укреплениях, уже перестали сопротивляться надвигающейся судьбе. Девушка тоже подошла к остановке, втянула в лёгкие очередного дымного призрака, отрешённо огляделась, после чего, увидев рядом с собой ещё одного потенциального пассажира, на автомате, словно запрограммировано, тихо спросила: — Вы переносите запах? — Чего? — вынырнув из потока философских мыслей, спросил стоявший рядом юноша. — Вы переносите запах сигарет? Я покурю здесь, если Вы не против. — О нет, конечно, курите… — он усмехнулся. — Думалось мне, что-то серьёзное. — Я могла помешать, вот и всё, — ответ последовал после тяжёлого вздоха, — не все могут понять, не все переносят. По началу никто не переносил, но ведь привыкли. — Вы, должно быть, опытный курильщик, — с некоторым скепсисом протянул собеседник и, приподняв брови, взглянул на неё. — Если не секрет, сколько Вам лет? — Семнадцать. — Так мало — А Вы бы дали больше? — В том-то и дело, что не дал бы. Они помолчали немного. Ненужные автобусы, хлопая раздвижными дверьми, будто голодными старческими ртами, останавливались перед ними, ждали несколько мгновений и, не насытившись, уезжали, а дождь барабанил по железным крышам, рождая на свет подобие похоронного марша. Улыбка медленно съехала с лица юноши на бок, и он скорее из вежливости, чем из любопытства спросил: — Вы учитесь или работаете? — Учусь. Потом работаю. — И на кого же? — Юрист. — А курс? — Первый… — А разве Вы не должны были уже закончить? — Сессия только через три недели… Ах, смотрите, идёт трамвай. — Угу, пусть себе едет — Успеем? — она сказала это как-то вымученно, страдальчески, после чего с надеждой посмотрела на собеседника. А в сторону реки действительно скользил, уцепившись провисший провод, видавший виды красно-белый вагончик, и рельсы гремели под ним протяжно и гулко. Остановка трамваев была чуть дальше по улице. — Не успеем — подождут, — с напускным азартом констатировал юноша. — Тогда вперёд, — пробормотала девушка и, отточенным движением растоптав на тротуаре окурок, бросилась вслед за вагончиком. Она двигалась ужасно грациозно, ноги и руки, будто маятники, попеременно ходили туда-сюда, длинные тёмные волосы разрезали пелену дождя, куртка развивалась чёрным парусом, и казалось, что тело её вырезал из бумаги другой реальности какой-нибудь молодой Бог и вклеил в нашу, позабыв обрезать всё лишнее. Юноша устремился за ней и не смог догнать. Он ввалился в трамвай за секунду до закрытия дверей, громко раскашлялся, параллельно в попытке успокоиться и отдышаться крепко ухватившись за оранжевый поручень рукой. — Вы… Вы так быстры. Я человек абсолютно не спортивный, но… — Ничего-ничего, — стушевавшись, хмыкнула девушка, — главное, что мы добежали и едем теперь. — И то верно… Знаете, удивительно: вот я, например, прохожу по двенадцать тысяч шагов в день, плаваю три раза в неделю, а таким базовым навыком так и не овладел — не то что Вы. — Я прохожу часто по тридцать, а то и больше. Даже ноги уже не болят. — Поразительно! — Экономлю на маршрутках… — Общественный транспорт не такой уж и дорогой, разве нет?.. Вы сказали, кажется, что работаете? — О да, в колл-центре одной фирмы. Убеждаю людей поменять арендные роутеры на покупные, в рассрочку то бишь. Гораздо ведь логичнее платить за будущее своё, чем за просто чужое. — Вот это да… — Удивлены? — Нет, конечно, но в следующий раз теперь точно возьму трубку, когда позвонит провайдер, — юноша хитро ухмыльнулся. — И много платят? — Хватает. Некоторые делают и до ста тысяч в месяц… — А Вы? — А что я? Довольствуюсь двадцатью. — Мне кажется, всё ещё впереди! — на его лице отразилось праведное удивление. — Во мне просто осталось немного совести. Но да. Вдруг трамвай загрохотал колёсами, поворачивая, и собеседники невольно встретились взглядами, на мгновение лишённые из-за шума возможности продолжить диалог. Глаза юноши всё ещё сверкали искорками счастья, но было видно, что откуда-то из глубины к светильникам глазниц подбирается сероватый туман; очи же девушки были пусты, а на месте зрачков зияли две бездонные пропасти. За окном тем временем дробью сыпался ливень, и ветер играл его мелкими каплями. — Вот же погода сегодня, а? — поспешил перескочить с неприятной темы юноша. — Не находите её удивительной? — А что удивительного в дожде? — тихо спросила собеседница. — Разве что мокро везде и скользко. Завтра будут огромные лужи — Зато как прекрасен город в этой дымчатой пелене! Однотонность зданий подчёркивается серостью дождя, листья ещё больше зеленеют, прохожие спешат куда-то в самых неестественных позах — всё становится каким-то свежим и контрастным. — Это Петербург — Наш город великолепен. Живу здесь который год — многие думают, что даже тут родился, и не перестаю удивлять его изысканной красоте — Я думаю также, — она чуть приподняла брови, выражая согласие. — А сколько Вы уже у нас? — Десять месяцев… А так живу в области — Приличный срок! На Вашей малой Родине также приятно жить? — Нет, конечно. Панельки, серые леса, заброшенный завод — вот и весь пейзаж. Тухло, горько. Ну и памятник на главной площади, которой и дождь переживёт, и солнце, и нас. Тут лучше, тут точно лучше. Вдруг голос диктора вынул из глотки динамиков трамвая заветное слово «метро», и оба собеседника мгновенно встрепенулись. — Вы выходите? — Да. — И я тоже, пересяду на троллейбус, а там домой, — облегчённо промолвил юноша. — А мне на синюю ветку, на работу… — будто оправдываясь пробормотала девушка. — Не составите компанию ещё на чуть-чуть? — в его голосе сквозила надежда. — А почему бы и нет? — они вместе спрыгнули со ступеней вагона на пористую каменную губку асфальта, перебежали дорогу, не обратив внимания на сигналящих автомобилистов, и медленно побрели в сторону здания станции, прикрываясь от дождя капюшонами. — Вы хоть спите иногда, с таким-то плотным графиком, — поинтересовался юноша, сутулясь от уколов падающих капель. — Тяжко, наверное. — Сегодня дремала часа два, завтра, может, чуть подольше получится. Привыкла. Бабушкиной пенсии ни на что не хватает. В могиле за себя отосплюсь — С моими-то девятью и говорить не о чем… А сейчас отсыпаетесь за неё, получается? — Это личный вопрос, — девушка посмотрела на собеседника с лёгким укором. — Оу, простите. Я не… — Ничего, ничего-ничего. Когда-нибудь и на него отвечу, — она впервые усмехнулась, а потом, скосив глаза в сторону, задорно продолжила. — Может, возьмёте мой телеграмм? — Ааа, да? Возьму, — юноша совершенно не ожидал такого поворота событий. — А зачем? — С тобой приятно говорить, — её губы сложились в милую улыбку. — Запомнишь, или записать куда-нибудь? — Может быть, проще будет тебе найти себя самостоятельно? — он извлёк из кармана смартфон, разблокировал и протянул ей. — Так будет проще. «А мы же теперь на ты?», — общая мысль повисла в воздухе. — Я отправлю точку, хорошо? — Да, если хочешь. Она чуть повозилась с незнакомой сенсорной клавиатурой, ввела заветный набор латинских букв, пробормотав что-то в процессе, напечатала в поле для сообщения указанный знак препинания, а через мгновение в кармане её куртки уже звякнуло уведомление. — Ну вот и всё, — вздохнула девушка, возвращая гаджет владельцу, — ты пиши, если что. — Безусловно буду писать, куда я денусь! — Да никуда. Только не забудь. — Не забуду, обещаю! — Мы увидимся ещё? — Точно увидимся. Прощай! — До встречи! — и она растворилась в дожде, помахав напоследок худенькой рукой. Юноша прошёл несколько метров до ближайшей скамейки в парке у метро, плюхнулся на деревянные перекладины, отчего те немного прогнулись, а после обхватил голову руками и громким шепотом произнёс: «А я-то думал!» Его обуяли самые противоречивые чувства. «Забудь про голод и холод, закройся в бочке собственного счастья, пока другие умирают от горя, да? Законсервируйся и хранись веками, пока не попадёшь в выдуманный для таких же как ты раёк! Как же я мелочен и глуп. Передо мной стоял сейчас человек, такой же живой, такой же мыслящий, но несущий на плечах куда более серьёзное бремя. В её разуме нет радости, трудности убили душу, и осталась только оболочка из пепла отросших волос мечты — химиотерапия жизни была беспощадна, но была вообще болезнь? Не высовывался бы из бутылки собственного счастья и существовал себе припеваючи… Так проще жить! Выживать, по крайней мере! Выжиматься соком и ужиматься в химически идеальный спирт… И не проблем, и не любви, и не сострадания к незнакомцам! Но вылез, и вот он какой, окружающий мир! Вот они, все его неприглядности, выстроились передо мной, ухмыляются, тыкают пальцем. Что скажешь им? Как защитишься? Даже самая толстая скорлупа не спасёт, когда существует такая идеальная приманка! Наверное, все консервы рано или поздно портятся, даже те, где изначально микробов нет. И я, наверное, тоже…» А небеса всё рыдали косым дождём, облака, обнявшись, брели по небу в сторону распахнувшего свои сырые объятья горизонта, и серо-серебряные струи падали из них на свежую землю блестящими новогодними дождиками. Начиналось холодное лето. Юноша промок, его мозг покорёжило обилие странных мыслей, но он сидел на том же месте ещё часа полтора, силясь воскресить в памяти лицо девушки, пытаясь понять степень и сущность своих чувств. Ему вспоминались огромные пустые карие глаза, криво подведённые стрелки, крохотный курносый нос и аккуратный, будто выполненный из гофрированной бордовой бумаги, ротик — ничего выдающегося, ничего святого, ничего недостойного. Так выглядела «смерть», пришедшая за ним прошлым, совсем юная, с тлеющей сигаретой в руках и тяжким бременем житейских проблем; смерть, даровавшая перерождение. Он точно напишет ей завтра или послезавтра, или послепослезавтра — в день, когда станет другим человеком. Она ответит ему нескоро, будет занята работой, но судьба рано или поздно снова сведёт их вместе: из точки родится многоточие, из бездушия — душа, а из случайной встречи — целая новая жизнь.