Самый громкий голос

- Ты винишь себя? В заводском складе наступает тишина. Вдали бурчат генераторы, что-то лениво перетаскивают манипуляторы работающих из последних сил механизмов, тихонько жужжат и пиликают счëтчики показателей напора воды. Автоматическая ферма стоит. Один из множества сундуков распахнут, в чреве скопом лежит стухшая и пропахшая чем-то плесневелым пшеница. Такая только как подстилка годится, и то - только после тщательной высушки и проверки на какую-нибудь жизнь, облучëнную радиацией и вылезшей из своих предшественников - пауков и всяких паразитов. Он стоит, замерев от первых звуков за своей спиной. Широкие ладони, замершие на крышке сундука и облачëнные в грубые перчатки без пальцев, стиснули немного прохудившееся дерево. Бледная кожа рук, искусанная им самим и поблескивающая до крови отгрызенными заусенцами возле коротких ногтей, кажется, отблескивает мëртвым голубым. От звука открытия портала пальцы вздрагивают, сильнее вжимаясь в сундук. От тихого прыжка в домашних тëмно-синих тапках на бетонный, и залитый дождевой водой вперемешку с грязью пол они поджимаются, подтягиваясь ближе к ладони. От смешка и следующих слов пальцы вновь отползают дальше по пространству дерева под собой, вместе с едва слышным выдохом. - Теперь и меня игнорируешь? Мда, позорище. Он нависает над несчастной копной никуда не годной пшеницы, не моргая. Уперев взгляд единственного зрячего глаза на пробор из гнилых семян, на болезненно тонкие полосочки, которые по идее должны были быть стволами чистой и здоровой ржи. Которая могла пойти на корм коровам, овцам и свиньям. Которая могла пойти на хлеб. Он чувствует, как по телу пробегает первый импульс от неприятного звука шарканья по керамическому полу склада. Незванный, и не то чтобы прям ожидаемый гость делает пару шагов куда-то в сторону. Наверное, ещë и нос при этом задирая, как всегда, глядя на потолок через свои чëрные очки. Странно, учитывая что знает: на базе никогда не встретишь солнца. Только смог и дым от заводского факела, который перетягивает весь лазурный небосвод. - А ещë император, говорит... Ха! Да ты совсем один остался, друг! Какой же император без империи? - Что тебе нужно? Собственный голос звучит тускло и устало. И не мудрено. Посетитель завода всë-таки обращает внимание на то, как он выглядит, и тихо цокает языком. Ещë и головой, поди, качает. Мудло заносчивое. Как будто не знал, что в последние дни произошло. Как будто не видел, как он страдал, скрючившись возле собственной постели, когда его выворачивало наизнанку кровавой рвотой после лëгкого и, вроде бы, даже съедобного хлеба. Как будто не слышал его брань и успокаивающие слова Диамкея, когда его буквально свалило с ног где-то в глубине хитросплетений помещения сортировки, и единственное, на что хватило сил - это позвонить другу, и осипшим голосом пробормотать, что он умирает. Словно не видел, как после убийственного супа его скрутило с такой силой, что никаких сил на сопротивление Альцесту с его прихвостнями банально не хватило. И как будто не ощущал той пугающей пустоты, что воцарилась в голове безумца. Пустоты, которая вновь стала наполняться. Они настигали его волнами. Накатывали средь бела дня, или в глубокой ночи, обрывая нежный и глупый сон своими тишайшими криками, или оглушающим шëпотом. Они приходили к нему, наваливались всей толпой, роняя даже физически на колени, сметая все прочие мысли и замыслы. Когда-то он мог ими управлять. Направлять. Даже предлагать и рассуждать, как перед самой настоящей трибуной. Теперь это была неконтролируемая толпа, которая уничтожала всë под своими ногами, в том числе - некогда искуссного оратора, который отныне теперь сам бежит от них. Но в моменты пустоты, в моменты благоговейной - а порой пугающей и доводящей до искренних слëз страха - тишины оставался только он. Один единственный голос. Голос осуждения и порицания. - Мне? Мне ничего не нужно. Ты сам меня таким создал. Он оборачивается, с силой захлопнув несчастную коробку с не менее несчастной пшеницей. С ней уже ничего не поделаешь, только на топливо или, опять же, подстилки пускать. А с этим "другом" надо разобраться, и чем скорее - тем лучше. Тускло-лиловый глаз смотрит зло и устало. Густые, тëмные брови сведены к переносице, и между ними пролегла, кажется, целая тонна складок. Чëрная с лиловыми разводами маска натянута до самих глаз, впрочем, даже она не способна скрыть край шрама, пролегающего по стороне лица, на которой и расположен зрячий глаз. Чëрные как смоль, слегка пушащиеся волосы торчат из под капюшона толстовки, поверх которой накинута плотная и, кажется, даже чем-то укреплëнная куртка. Кажется, что это тот же широкоплечий и мощный Обсидиан. Который одним ударом как-то раз смог оставить 5-сантиметровую вмятину в стене, не говоря и о прочих физических способностях. Никто уже и не вспомнит тогда, что так разозлило Тайма. Но только оба они знают, что до той силы, которую он получил с Даром, никогда вновь не достичь. И вот же парадокс! Когда он был болен, он был в разы более здоров, чем тогда, когда "заразу" выгнали взашей из организма. Возможно, он не болен. Но он ослаб. Ослаб до такой степени, что встать на ноги без чужой поддержки и плеча смог только спустя неделю. - Я тебя не создавал, говорил же столько раз. И вообще, уходи, ты мне сейчас мешаешь. - Мешаю чем? Смотреть на плоды своих трудов и бичевать самого себя? Очередная дрожь, прошедшая по телу. И без того слабо держащие его ноги слегка подкашиваются, а к горлу подтягивается тугой комок. Он поджимает губы, хмурясь только сильней и с злобой пиля взглядом силует в нескольких метрах от себя. А он такой же. Альтер Эго никогда не меняется. Каким бы он ни был, куда бы не приходил - этот засранец будет всегда одинаковым. Длинная кофта, чëрная футболка, домашние штаны, тапки, коричневые кошачьи уши и чëрные солнцезащитные очки - всегда такой. В какой бы далëкой пещере, в каких бы глубинах или на какой высоте Обсидиан бы не находился - этот саркастичный придурок всегда придëт, чтобы поглумиться над ним, и подпихнуть под зад дальше, "на свершение подвигов". А теперь он устал от этого. Теперь ему нужно время, которое вписано даже в его фамилию. И отказываться от него он не намерен. - Я же сказал, не мешай. Кучу раз тебе это говорил. - Правда что ли? По-моему ты меня умолял, скуля и стоя на коленях, пытаясь не задохнуться в собственных слезах. - Не пора ли тебе заткнуться? Альтер моргает, удивлëнно подняв брови. Он на несколько секунд замирает, не веря собственным ушам, которые вмиг оказались развëрнуты в его сторону. Кажется, даже растворяться в воздухе начал, как обычно исчезал. Но заметив это тут же рванул на несколько шагов вперëд, с искренним восторгом отмечая тихое кипенье в своëм "носителе". - Ооо, неужто я нащупал мягкое местечко? Неужели тебе НАСТОЛЬКО стыдно за свою слабость, и за то что не можешь противостоять бухтению каких-то там людишек, находящихся по ту сторону? - Я сказал, не трогай меня! Обсидиан не кипит. Обсидиан жмëтся в сторону, отшагивая дрожащей ступнëй пол шага назад. Тëплый воздух резко выдыхается через нос, а в ушах начинается едва-едва слышный, далëкий звон. Сердце бьëтся быстрее, как запертая в клетку, истерично бросающаяся на прутья птица. Пальцы стискивают воздух, мнут рукава толстовки и куртки, впечатываются до боли в ладонь. Следы оставлять там нечему: ногти давно сгрызены вместе с заусенцами, отгрызены от волнения и тревоги. - Ты же винишь себя во всëм этом, Обси. Признайся, винишь же. Что устроил это всë здесь. Что люди не могут нормально жить. Что опять приносишь всем проблемы. Что Душеньке пришлось бежать. - Заткнись!! Он упирается в ящики. Тело начинает трястись к его ужасу, а гул вперемешку с звоном наростает в глубине сознания. Как перед землетрясением, или снежной лавиной, когда что-то крошечное и незначительное начинает наростать, как снежный ком. Когда из тихого, чуть заметного писка в ушах выростает громогласный гул и треск, предшествующий очередной волне. Волне, от которой сердце ухается куда-то в пятки, из-за которой кровь стынет в жилах, а его самого складывает пополам от страха и головной боли, которая каждый раз ощущается, как удар кувалдой по голове со всей силы и нескольких метров. - Скажи, Обсидиан Тайм. Ты винишь себя? - Обси? Он не видит. Он не слышит. Он не говорит. Он только сдавленно втягивает воздух через зубы до боли, чуть ли не до хруста стиснутые зубы. Сквозь треск и вой, хохот и плач, крики и шëпот он слышит тихие, привычные шаги вампира. Ему плевать, что сейчас будет. Ему главное не опрокинуть сундуки, сжимаясь в ком возле них, зажимая уши ладонями и молясь кому-то, лишь бы это поскорей закончилось. - Об-.. БЛЯТЬ, ЭТО ЕЩË ЧТО?! - Ооо, ты, должно быть, Диамкей? Приятно-приятно познакомиться! И я не "что", я "кто". На бледном лице - страх и непонимание. В тонких пальцах - в тот же момент револьвер, направленный на странное существо с кошачьими ушками. В сердце - ужас и жгучее желание нажать на курок как можно быстрее, не разобравшись, и отыскать друга. Друга, который вновь скорчился в агонии от вновь пришедших голосов. Обсидиан рассказывал, что когда-то это ощущалось слаженной командой, которая последует за своим предводителем, шепча ему советы и "дельные" идеи. Теперь это ощущалось, как чëртова мясорубка, перемалывающая его голову в отвратительно воняющий фарш, который готовы были растощить до последней крошки мяса или пылинки костей, но допытаться и узнать что-то. Узнать, почему же рядом больше нет Душеньки. Заставив вновь пережить боль, страх, позор и унижение. Пережить ужас своей бесполезности, оживший кошмар и тошнотворную приторность супа, который ему влили насильно, предварительно заломав руки за спину, и сжав голову. Хватая за челюсть, и насильно вливая мерзкую субстанцию в горло. Снова, и снова, и снова. Это убивало. Именно поэтому вампир поудобнее перехватывает оружие, упираясь взглядом в совершенно расслабленное и спокойное существо, которое совсем не обращает внимания на тихо всхлипывающего и ужасно тяжело дышащего Обсидиана в углу склада. - Ты кто, блять, такой?! - Я? Я - Альтер Эго Обсидиана Тайма. Шаг. - Олицетворение всех его самых тëмных сторон. Второй шаг. - Его Тень, можно сказать. Второе "Я". Третий шаг. Диамкей очень хочет выстрелить. - То, что никогда не должно было явиться ни одному из существующих миров. Прыжок. Револьвер перехватывается и швыряется на пол. Чëрные очки слетают, а голос, кажется, звучит отовсюду. - Я - его самый громкий голос из головы.