Наваждение

Калле шел вдоль плетня, спускаясь вниз по склону. Река вдалеке, стога сена на лугу, домики по обоим берегам, а дальше лес до куда хватает взгляда… Пасторальный пейзаж так контрастировал с тем, что творилось у него на душе, и он окончательно пришел в себя только у самой воды, где было совсем мелко. Калле вошел в нее по щиколотку и, напрягшись, заставил себя сделать несколько шагов и обернуться на родную деревню. Усталые ноги увязали в иле, но, как ни странно, это его немного успокоило. Приближалось утро, скоро должно было взойти солнце, а он давно уже чувствовал, насколько шатким и ненадежным было все то, на чем зиждилась его уверенность в завтрашнем дне. Наверное, у каждого человека есть такое место, куда он время от времени приходит, чтобы ненадолго забыться. У каждого, но не у Калле. Слишком много воспоминаний одолевало его здесь. Вот и родительский дом, и одновременно — время главного его унижения и позора. Дом, который никогда не был его настоящим домом. Следом дом Сампсаа — когда он в последний раз видел своих племянников? Лет десять назад. Калле всматривался в покрытые зеленью склоны холмов, усыпанные огородами и заборами, в крыши покосившихся домиков и хотел бы увидеть себя самого, живущего среди этих людей, хотя бы на короткое время. Было тихо. Где-то в чаще кричал коростель, за рекой ухала сова, чуть слышно шуршал камыш. Все было так мирно и покойно, что именно это пугало больше всего. Йонне говорил, что именно в такие моменты, когда задумываешься о вечном, разум играет с тобой странные шутки. Иногда Калле становилось грустно, иногда он ощущал себя очень счастливым. А в это утро ему было страшно. Он вдруг почувствовал, до какой степени все это далеко от реальности. Дома, которые он помнил, были совершенно другими. Его родителей не было в живых — почему-то единственное, что он осознавал ясно — а остальное было как во сне: все вокруг текло, менялось, и в этой смене было что-то угрожающее. Из-за тумана, скрывавшего реку, вода казалась сизой. Краски вокруг стали ярче, запахи — острее. Звуки доносились приглушенно, словно источник их находился где-то очень далеко, только щелчки птиц в кронах деревьев были различимы. Йонне рассказывал, как люди попадают под лесное покрывало и по нескольку месяцев блуждают в нем, а то и остаются там навсегда. Калле попытался стряхнуть это наваждение, да и Йонне для него теперь тоже был только призраком из прошлого, он не видел его, не мог до него дотронуться, обнять, поговорить по душам. Его окружила неестественная тишина. Калле не слышал пения птиц и плеска волн, вообще ничего, даже собственного дыхания. Остались только он сам и эта странная звенящая пустота вокруг. Ее можно было хоть потрогать руками, она казалась такой плотной, почти осязаемой, что у Калле закладывало уши. Он бесцельно брел по колено в воде, уже не разбирая дороги. На другом берегу в тумане смутно вырисовывались контуры деревни — Калле точно знал, что в его понятной реальности там ничего нет. Ему почему-то захотелось пойти туда, но умом он понимал, какой это бред, — ведь это место даже не настоящее, просто игра его воображения, происки лесных духов или, может быть, он просто перегрелся? Он вышел на отмель. Песок лип к босым ногам, прохладные струи воздуха ерошили волосы, но он не слышал и дуновения ветра. Пройдя с полсотни шагов, Калле вдруг заметил возле самой кромки воды силуэт человека. Йонне. Он стоял на мелководье, сложив руки на груди, и его фигура четко вырисовывалась в туманной дымке. — Иди сюда, — первый звук долетел до ушей Калле, и он замер, как вкопанный. От реки его отделяла узкая полоска мокрой земли, дальше были только камни и вода. Еще один шаг — и он уже сидел на земле напротив Йонне, а тот все так же недвижно стоял в полосе тумана. Их взгляды встретились. Потом они обнялись. Йоннe был с ног до головы мокрым и склизким, в дредах у него запутались мелкие кусочки водорослей, от него пахло тиной и гнилью. «Как от утопленника», — осознал вдруг Калле и отшатнулся. Настоящий Йонне сейчас должен быть на фестивале с группой, но кто тогда сейчас сидит рядом с ним? Калле вскочил на ноги и кинулся к берегу, не оборачиваясь. Туман будто преследовал его, и каждая секунда казалась часом. Он просачивался между камней, окутывал лодыжки, цеплялся за одежду и больно хлестал по лицу. Калле бежал и не мог сдвинуться с места, сколько бы ни старался. Он повторял про себя: «Это всего лишь иллюзия. Просто иллюзия», но паника постепенно овладевала им, и мысли в голове все больше путались. В конце концов ему пришлось остановиться, чтобы перевести дух. Сперва он решил, будто наваждение исчезло, но деревня на другом берегу по-прежнему была видна, хоть и была гораздо дальше, чем в прошлый раз. Он не слышал собственных шагов, по его ногам стекали капли воды. Было очень тихо, все словно замерло, притаилось в ожидании. Неужели все это происходит наяву? Калле выбежал из тумана, споткнулся и, наконец, остановился, переводя дыхание. Его лицо вновь освещало яркое солнце, он опирался на плетеный забор и отчаянно моргал. Впервые в жизни Калле хотелось не к Йонне и музыке, нет, теперь ему хотелось бежать от самого себя, прочь от собственного разума, который так предательски подвел его. Что это? Сон или все-таки явь? Он сел на землю, прислонившись к забору… Вдалеке раздался крик петуха. Калле очнулся по шею в воде, отплевываясь и кашляя. Прислушался к пению птиц и чуть не заплакал от облегчения. Жив, он жив! Вокруг переливалась чистая голубая вода, мальки заинтересованно сновали между его волос, а неподалеку на хлипком причале дремал рыбак. К неописуемому восторгу Калле, гулкий звук его собственного голоса разнесся по реке, отражаясь от далеких камней и постепенно затихая. Он отпустил столб, за который почему-то держался, и позволил воде отнести себя к берегу. Родная деревня теперь была правильной и знакомой. Все было, несомненно, настоящее, поэтому он смог позволить себе успокоиться и улыбнуться. Встав на скользкий булыжник, торчащий из воды, Калле бросил в реку камешек и повернулся к виднеющемуся вдалеке лесу. Все было так, как и должно быть.