Я капитан Крюк

– Вижу капитана Коротышку! В АТАКУ!!! - истошно вопит Питер и заливается кукареканьем, а Потерянные Мальчишки глупо вторят ему, улюлюкают и стремглав несутся в бой. «Капитан Коротышка» – такое нынче прозвище носит капитан Крюк после того, как Питер, хохоча, объявил, что враг его уменьшился в размере и росте сам по себе, и ему, находчивому Питеру, даже не потребовалось снова его «подкорачивать». Крюк стоит на утёсе у пляжа и с трудом сдерживает себя, чтобы не броситься атаковать ненавистного пацана и самолично не угодить в ловушку, которая выкопана внизу для Потерянных Мальчишек и замаскирована сухими пальмовыми листьями. Вообще-то, Питер Пэн долгое время не видел капитана близко, почти забыл, как сходился в личном бою, Крюк давно уже прячется, не показывает лицо, и, поговаривают, это потому, что ядовитые слёзы сильно испортили на нём кожу, ошпарили и разъели, словно кислотой. Мальчишки скачут, обгоняя друг друга, Питер присвистывает и напевает какую-то идиотскую песенку, капитан рычит, стонет и скрежещет зубами, но никто не слышит этого за разноцветным детским галдёжем. – Покажись! Покажись! Уродливый старикашка! - фраза, нарочно пропетая тоненьким мелодичным голоском мимо всех нот идеально вписывается в песенку про школьную промокашку, и Питер свистит, радостный оттого, что он такой умный, хотя, разумеется, он понятия не имеет о том, что такое промокашка, да и в школе ни денёчка не провёл, сбежал из дома до того, как взрослые могли бы начать лепить из него обычного, ничем не примечательного английского мальчика. Крюк поправляет широкий чёрный платок: да, лицо капитана действительно скрыто, одни глаза виднеются, и горят они не красным пламенем ярости, а белым блеском глубокой, ледяной ненависти. Потёртая шляпа с длинным чёрным пером, траурно свисающим ниже плеча, надвинута на лоб до самых бровей так, что их тоже почти не видно, и, если бы не колючий блеск холодных глаз, казалось бы, что внутри мрачного пиратского одеяния и вовсе нет живого человека: каждый участок кожи скрыт тканью. Где прежний лоск, где роскошь наряда, где стиль, богатство фурнитуры и шик образа? Нет, от легендарного пирата осталась лишь тень, платье черно, как ночь, истрёпано так, будто другие вещи Крюк почему-то бережно хранит в своих сундуках и больше не носит, вся Нетландия уж позабыла и изысканный вид алого камзола, и дорогостоящий расписной шёлк кюлотов, и струящийся атлас шейного платка, и золотые вышивки, и драгоценные камни вместо пуговиц. Хотя… нет, золото и камни присутствуют, они по-прежнему украшают гарду длинной шпаги и её перевязь, а ещё – пара золотых дублонов висит в ушах, но за лютой ненавистью глаз их блеск теряется и меркнет. Блестит и ещё кое-что: капитанские сапоги. Они высокие, выше колена, выполнены искусно, покрыты лаком, подчёркивающим текстуру каждой чешуйки крокодиловой кожи. Крюк не отвечает Питеру. Говорят, капитан больше не смеётся, не угрожает, не поёт, не льёт торжественных речей с квартердека и вообще почти не говорит, обходится сухими приказами и изредка роняет пару-тройку тихих комментариев, которые предназначены, в основном, старенькому Сми. – Капитан Коротышка! Капитан Молчун! Капитан Тень! - всё поёт Питер, но Крюк не слышит его. Ненависть наполняет пиратский взгляд, рука с силой сжимает рукоять шпаги, другая спрятана в глубоком кармане потрёпанного сюртука. – Ай! Ай! – Ой! – Мамочки!!! – Питер, спаси!!! – Помогите! Это Мальчишки, что мчались атаковать капитана по приказу своего недалёкого вождя, падают в яму один за одним. Глядя на них свысока, капитан не издаёт ни звука, ни даже крошечной усмешки, просто смотрит молча, безразлично, а потом поднимает глаза со стальным холодом ненависти на Питера. Тот кривит лицо, что-то ещё выкрикивает, никак не может решить, хочет ли сражаться с капитаном или вытаскивать Потерянных Мальчишек из ловушки, но команда его пищит так жалобно, что он, в итоге, выбирает мальчишек. Сми протягивает капитану лук со стрелами. – Нет, - почти беззвучно отвечает ему Крюк и поворачивается к пиратскому экипажу, смиренно ожидающему указаний у изножья утёса. Но Крюк, будто, не видит и их, хотя каждый пират глядит на капитана преданным взглядом и выражает полную готовность действовать, прикажут ли им нападать, отступать, или пойти утопиться – неважно. Изящной, но тяжёлой походкой Крюк шагает мимо, вместо шпаги придерживает шляпу, ветер дует прямо в лицо, но волосы не развеваются, они укрыты под чёрным платком, а печальное перо, кажется, неподвластно порывам ветра, оно всегда свисает к плечу и смотрит вниз, в землю. – Развлекайтесь, - бросает Крюк своим пиратам, направляясь к шлюпке, и те радостно, как свора собак, кидаются к яме с Потерянными Мальчишками, каждый понимает странный приказ по-своему: кто-то решает, что дозволено нападать и ранить, кто-то, что дразнить и щекотать, кто-то, что валяться и наблюдать, но для капитана это, похоже, значения не имеет. Один только толстяк-боцман Сми плетётся за капитаном, как прикованный, он всегда держится рядом, хотя прямого приказа сроду не получал, наверное, отдал его сам себе, а Крюк – терпит, не гонит его от себя, позволяет находиться поблизости со своей персоной. – Капитан… - сильно постаревший боцман всегда теперь общается с капитаном только шёпотом, а брови его всегда хмурые, но сложены уголком не вниз, а вверх, и морщина на лбу такая же глубокая, как славный фарватер где-нибудь вдоль берега Темзы, – Вам надо бы… Он не успевает высказаться, так как Крюк останавливается и медленно поворачивает голову на своего первого помощника. И снова ничего не говорит. Снова просто смотрит. А потом отворачивается и продолжает шагать в направлении лодочки, в которой боцман должен переправить их на бриг. Зловещая тишина окружает капитана, её не нарушают даже звуки сражения у утёса, бедняга Сми опускает глаза, шепчет своё обычное «извините, капитан» и торопится к шлюпке, чтобы подать руку и помочь капитану занять место на корме. Что-то не так с капитаном. Что-то изменилось, но что – знает только Весёлый Роджер и его экипаж. Даже русалки не в курсе. Неизвестная сила отвадила их от пиратского судна, они больше не подслушивают, не могут подплыть и на милю, как будто корабль окружён невидимой сферой, как будто испускает что-то такое страшное и жуткое, что никакая леди, даже подводная, не пожелает оказаться рядом с этим кошмаром. То же самое с феями, феи, как и русалки, в отличие от Питера и Потерянных Мальчишек, внимательны, они бы быстро смекнули, в чём дело, но они ещё пугливее водного народа и вообще стараются не летать над заливом, один вид капитана наводит на них такой дикий ужас, что они спешат скрыться, чтобы только не видеть это. Нетландия ведь – волшебный остров, чудесное место, далёкий сказочный край земли, где всё должно быть непременно весело и радостно!.. Такому не место здесь… не место… Есть ещё индейцы, но с тех пор, как Тигровая Лилия удивила всех и выросла, разлюбила томагавки и полюбила одного красавца-воина по имени Болотный Змей, они вообще не интересуются ни пиратами, ни Питером, они всё больше заняты вопросами урожая и благоустройства своих вигвамов. Правда, Тигровая Лилия, будучи уже взрослой и влюблённой, видела капитана пару раз. Один – давно, застала его совершенно таким же, каким бывал с ней Болотный Змей: Крюк, напевая романтичную мелодию, рано утром бродил по острову и собирал цветы, щепетильно подсекая их своим лезвием под корень, и даже, кажется, выбирал, подбирал их по цвету, чтобы букет вышел особенным. Второй – недавно. И она, кажется, догадалась, в чём было дело, увидела, что именно поменялось, но ей вдруг сделалось так невыносимо плохо, что она больше никогда не выходила за пределы индейского поселения. Ну, а что касается Мальчишек и Питера… все они были глупыми. Мальчишки, те так и вовсе глазели на капитана целиком, они-то, бывало, подбегали поближе, видели всё воочию, но их детские умы не связывали детали… а Питер… он хоть и забывал больше остальных, но мог бы, наверное, приметить… однако, нет, нет, ни о чём он, конечно, не подозревал. В общем, с капитаном что-то произошло, что-то было не то, что-то изменилось. Капитан больше не как раньше. Сми ведёт лодку к бригу, на лбу у него испарина, он не смеет взглянуть на капитана открыто, но тайком поглядывает, в уголках его глаз стоят скромные слёзы, однако он не позволяет себе ронять их, сдерживает, а Крюк тем временем снимает платок с лица, и – да, щёки ошпарены, кожа бледная, покрыта длинными изъеденными ядом дорожками от слёз, есть следы и на шее, множество, они уходят под воротник, есть покраснения на висках, на скулах, как будто ядовитые слёзы размазывали по лицу рукавом… Боцман, должно быть, не первый раз уже видит это безразличное и безвозвратно испорченное некогда красивое лицо с нежными правильными чертами, но он вжимает голову в плечи, словно это зрелище не перестаёт тревожить его доброе сердце. Он открывает рот, чтобы предложить – как всегда, когда капитан открывает лицо, – собрать целебных волшебных трав и сварить снадобье, он знает рецепт, он уже видел такое раньше и делал это много раз, но Крюк снова – как всегда – смотрит молча, и Сми не издаёт ни звука. Дни тянутся, как резиновые, и, одновременно, летят беспощадно. Лет десять, наверное, прошло, или чуть больше, капитану тридцать четыре, и всегда теперь будет тридцать четыре, возраст, который был выбран, тот самый возраст… Однако, Крюк не считает. Крюк думает, что прошло десять дней. Крюк меняется: глаза сильнее западают, синяки под ними темнеют, волосы становятся длиннее и капитан бережёт их, заплетает косу, прячет её под платком и под шляпой. Волосы хранят память. Когда Крюк расчёсывает их, на щеках дымятся и шипят новые шрамы, и капитан не обращает на это никакого внимания. – Прикажете подать ужин? – Подай, Уилл. Сми знает, что когда Крюк зовёт его по имени, следует ждать беды. Это означает, что капитану особенно плохо, Крюк терзается воспоминаниями, мучается и может натворить глупостей. Не убьёт себя, нет, но кого-то из экипажа проткнёт шпагой не глядя, или напьётся, или курить будет, пока не позеленеет. Больше всего Сми горюет, когда видит, как капитан курит. Выпивку прощает – с кем не бывает… даже с убийствами боцман смирился потому, что понимает, как капитану больно, и винит себя и пиратов в том, что случилось, искренне считает, что все они заслуживают смерти от старой шпаги капитана Крюка. Но сигары… это так… неправильно… неэстетично, нельзя… – Капитан… - робко предлагает погрустневший Сми, – хотите, я Вам почитаю, пока дичь сготовят? – Да, Уилл, - следует простой безэмоциональный ответ, и старенький боцман торопится подать капитану руку, проводить к личным покоям, на которых и ныне красуется золотая табличка с гравировкой. Буквы выполнены в прекрасной каллиграфии: «Капитан Джез Крюк». И, прежде чем неуклюжий Сми успевает открыть капитану дверь, Крюк снимает перчатку и трогает витиевато очерченную «Д», повторяя тонким пальцем изгиб завитушки. Ни один мускул не дрожит на исхудавшем лице капитана, даже брови не хмурятся, но с бледных губ срывается короткий вздох, и Крюк убирает руку. Дверь со скрипом отворяется, Сми кланяется, и капитан скрывается в каюте. Боцману предстоит решить, предупредить ли экипаж, что его назвали по имени, за чем последует чья-то неминуемая погибель, или нет: если он проговорится, то пираты уберутся в кубрик и будут ждать следующих указаний там, чтобы не маячить у капитана перед глазами и не нарываться, а если он ничего не скажет, то капитан, коли никого не убьёт, будет курить, а это – плохо, нельзя, не должно так быть… Скрепя сердце, Сми выбирает молчать, а увальни из пиратского экипажа, он видит в подзорную трубу, уже терпят поражение и, сверкая босыми пятками, бегут к оставшимся на берегу шлюпкам. Потерянные Мальчишки швыряются в них песком и камнями, гогочут, Питер парит над ними и кукарекает. Гадкий, гадкий Питер. Всё он… – Убитые есть? От неожиданности боцман вздрагивает и роняет трубу: тихий голос капитана звучит у него в самом ухе, и Крюк наклоняется, поднимает трубу самостоятельно, прикладывает к глазу. Боцман мотает головой. Обычно Крюк не разговаривает, не интересуется. – Э-э… - скомкано отвечает он, - Чекко, кажется, хромает, ранен, видимо… – Среди мальчиков, - Крюк поглаживает свой живот. – А!.. Э-э… Сми чешет лысину толстыми пальцами, смешно сдвинув шапку вбок, а Крюк вглядывается в линзу внимательнее, загибает пальцы: – Два, четыре, шесть… семь. Нет убитых. Хорошо, - заключает капитан и, продолжая держаться за живот, отдаёт трубу помощнику. – Хорошо? - в недоумении переспрашивает Сми и тут же жалеет об этом, не по рангу ему задавать вопросы и сомневаться, но капитану опять всё равно, Крюк уходит в каюту, бросая безликое «зайди». Сми идёт. – Налей мне выпить. Капитан устраивается на софе, устало стягивает сюртук, кидает его на пол, боцман бросается поухаживать за капитанским платьем, но Крюк жестом останавливает его: – Брось. Налей мне выпить. – Есть, - понуро шепчет боцман, но сюртук не бросает, быстренько вешает его на ширмочку, что услужливо стоит рядом, прикрывая ванный уголок. В последнее время Крюк любит херес, и Сми, так как уточнений не последовало, достаёт из кладовки бутылку, ставит на стол, хочет дотянуться до кубка на полке, но капитан снова прерывает его действия, встаёт и берёт бутылку. – Гляди, - голос у капитана странный, такой, словно в нём прячется за толщей горя маленькая хитрая смешинка, та, какая давным давно тысячей лучиков украшала эти покои и делала счастливыми всех обитателей судна без исключения, а не только его хозяина, и Сми готов скулить от тоски. Лихо орудуя крюком, капитан вскрывает бутылку, пробка отлетает далеко в сторону. – Помнишь?.. - спрашивает капитан и делает глоток прямо из горла. О, конечно бедный Сми всё помнит. Помнит сабраж, и как стреляли пробки от игристого, и смешинку тоже помнит, она так часто звучит у него в ушах, что он втайне надеется быть однажды лично нанизанным на капитанскую шпагу. Кубок всё же оказывается на столе, капитан наполняет его до краёв, но на софу возвращается с бутылкой. – Тебе. Выпей со мной. Всё это очень странно. Но капитану, наверное, слишком плохо, и боцман безропотно берёт кубок. Его взгляд выражает безмолвный вопрос, дозволено ли ему сесть, и Крюк отвечает жестом, обозначающим полное безразличие. Побегав глазками по каюте, Сми, не смея занять кресло или клавесинный пуф, на который десять лет никто не садился, подтягивает к софе старый колченогий табурет, опускается чуть поодаль: не дóлжно ему находиться к капитану чересчур близко. – Я не хочу жить, - говорит Крюк таким тоном, каким можно было бы сказать «погода сегодня хорошая» или «передайте, пожалуйста, соль». – Капитан… – Видишь ли, Уилл. Я убийца, я зло, я ненависть. Но моя… природа… не позволяет мне убивать детей. Сколько было уже попыток? Я не могу. Толку от меня никакого. Я – боль, но больно только мне. Я хочу убить его… но он – ребёнок. Ты понимаешь, Уилл? Ребёнок… Сми понимает, он точно знает, о чём именно говорит капитан. Раньше Сми думал, что самое страшное – это огонь, морской дьявол, пушечный залп, кораблекрушение… но когда с капитаном случилось то, что случилось, Сми понял, что хуже горя не может быть. А потом понял, что может. Ещё хуже было – остаться жить. Сми был почти уверен, что Крюк наложит на себя руки, но Крюк… Крюк. Капитан. Несчастная одинокая душа… Как же вышло, что ей досталось столько страданий? Светлая, лучезарная душа… Как же так… Скупые мужские слёзы-таки катятся из водянисто-голубых глаз старого боцмана, попадают в морщинки и бегут по их руслам до самого подбородка, где теряются в седой бороде. Он не знает, что сказать. Капитану тридцать четыре – а впереди вечность похуже ада. А, может, это и есть ад. Неизвестно. Все они здесь в аду, наверное… но для капитана этот остров был когда-то раем. Было всё: прекрасные наряды, книги, музыка, великолепные произведения, написанные лично… исполненные лично… предназначенные только для капитанских ушек, но слушал их весь экипаж… украшения, драгоценности… это было нужно капитану в наименьшей степени, разумеется… и… любовь… любовь такая огромная, что в глазах-незабудках утихло красное пламя ярости, любовь такая великая, что в Нетландии появились правила, строго соблюдаемые и по сей день: запрет на атаку пиратского брига, запрет на битвы не по расписанию, запрет на похищения, запрет… запрет, запрет… десятки запретов! Фантастическая любовь. Долгая, наверное… Сми не знал точно, когда всё началось, никто не знал, кроме капитана. И – короткая. Непозволительно короткая! Непростительно! Вспышка..! И… всё. Трагедия. У боцмана усы намокают от хереса, он комично вытирает их засаленным манжетом, но выглядит очень печально, смеяться над ним не хочется. Хочется обнять. А Крюк… Крюк все эти годы выглядит так, что ни у кого не возникает желание обнимать капитана. Капитана окружает вечная безутешность. Никто не способен помочь, никто не сможет облегчить эти страдания, и – никто не пытается, все сторонятся капитана, кроме Сми, Сми слишком добросердечен. Он молчит, не знает, что отвечать капитану, но догадывается, что ответ не требуется. Крюк пытается определить на просвет количество хереса в бутылке, взгляд у капитана уже пьяный, и Сми спрашивает разрешения откланяться. Капитан повторяет безразличный жест. На палубе парочка только что прибывших пиратов осторожно интересуется, как настроение у капитана Крюк, и Сми отвечает, что с капитаном Крюк всё, как обычно. Так и проходят резиновые дни. Крюк пьёт, курит (Сми вздыхает), убивает. Питер Пэн и Потерянные Мальчишки отбивают атаки, но с капитаном лично не сражаются. Русалки и феи обплывают и облетают Весёлый Роджер за милю. Об индейцах все вообще позабыли. Настроение у капитана всё более и более скверное, белый ледяной огонь ненависти в глазах горит всё ярче, но исхода нет, Крюк всегда уходит от сражения, а Питер всегда хочет преследовать капитана, но, занятый другими делами, всегда забывает. Однажды только получается у него догнать и пнуть капитана до того, как Крюк исчезает с поля битвы. Крюк падает, и Пэн тогда взлетает в воздух винтом, улюлюкая: – Треска! Треска! Треска! Коротышка! Коротышка! Трусишка-Коротышка! Чем-то капитан и впрямь напоминает треску: барахтается на песке бесформенной кучей, путаясь ногами в собственном непомерно длинном чёрном сюртуке. Питер хочет спикировать вниз, он уже достаёт ножик, чтобы вонзить его врагу в глотку, но в мгновение ока происходит сразу несколько вещей: капитан переворачивается на спину, молниеносным движением выхватывает крюк из кармана, где вечно прячет руку, резкий порыв ветра срывает шляпу с траурным пером, платок, скрывающий лицо, скатывается набекрень… и Питер тормозит в воздухе прямо у капитана перед носом, он вытаращивает глаза, удивлённо пищит, едва ли успевает увернуться от крючковатого лезвия, которым капитан бьёт наотмашь. – Что… - мямлет он и трёт зелёные глазёнки, не до конца доверяя им. Что-то не так с капитаном. Что-то поменялось. Лицо действительно меньше, чем было, и оно, испещрённое жуткими шрамами, – гладкое. Видно линию челюсти, узкий подбородок. С глазами тоже что-то случилось… нельзя сказать, чтобы Питер помнил всё точно, но он чувствует подвох, ощущает какой-то обман. Глаза не голубые. Они серые. И плечи не такие широкие… вообще не широкие… и рост маленький… и… фигура… другая… – Ты не капитан Крюк… - бормочет Питер и задумчиво взлохмачивает чуб. – Я капитан Крюк, - холодно отвечает капитан и приглаживает лезвие своего крюка. Теперь-то мальчик видит! У капитана две руки. Обе затянуты в перчатки, в одной кисти капитан держит крюк, у которого имеется рукоять, как у ножика Питера, а другой теребит его изгиб. – Нет… ты – не Крюк… - ещё тише прежнего говорит Питер. – Я – Крюк, - повторяет капитан и встаёт, отряхиваясь, – а ты как был невоспитанным босяком, так и остался. Мальчик пропускает это усталое замечание мимо ушей, он не понимает, угрожают ему, или нет, стальные глаза полны ненависти, но капитан отчего-то не атакует, просто смотрит и скрежещет зубами. – Не Джеймс Крюк, - Питер выглядит так, будто очень хочет разобраться, а ещё, будто он напуган. – А вот это правда, - отвечает ему капитан и совсем снимает платок с лица. Из-под чёрной ткани появляется длинная русая коса, виднеется тоненькая шея с ошпаренной кожей, и Питеру почему-то тошно смотреть на всё это, он поёживается, пытается спрятать голову в плечи. – Помнишь, как меня зовут? - спрашивает капитан и делает шаг навстречу, а Питер отлетает по воздуху немного назад – боится. Ему кажется, что он помнит, однако произнести он ничего не может, просто прячет ножик за пояс, но капитан не убирает крюк, глядит ледяным взглядом. – А её помнишь? - тут Крюк пристукивает каблуками сапог, сияющих лакированной крокодильей кожей. Питер сглатывает, присматривается, моргает. – Да-а-а… - болезненно протягивает капитан, – Да-а. Я мечтаю убить тебя, ты знаешь? Всё, о чём могу думать: вспоминать его и мечтать убить тебя. Но ты, выходит, как бы и не виноват, да? Это она убила Джеймса. Разорвала на куски прямо у меня на глазах. Ты видел когда-нибудь, как человека съедают заживо? Это намного хуже, чем одна отсечённая рука. Это… месиво. Человек, которого ты любишь, превращается в месиво. Но… ты ведь счастливчик, не слыхал о любви, да? Я беременна была, вот-вот должна была подарить ему малыша. Упала в обморок. Неудачно. Наш малыш погиб, но я всё равно его родила, мёртвого. Это была девочка. Ты помнишь, ты когда-то дружил с одной девочкой? Помнишь, как её звали? Не замечая, что ползёт по воздуху вниз, Питер мотает головой: не помнит никаких девочек. – Моё имя Венди, - хладнокровно произносит капитан, – Я Венди Крюк. Капитан Крюк. Мама ангела и вдова ангела. Я отменяю запрет на атаку моего брига. Раз уж я не нахожу сил убить тебя, может, ты убьёшь меня. Отправишь меня на тот свет. Меня там ждут… На палубе всегда стоят бочки с порохом. А пистоль можно отобрать у любого олуха из моего экипажа. С равнодушием, от которого становится хуже, чем от брани и выговоров, капитан отворачивается и уходит восвояси, пряча по пути старый крюк Джеймса в карман, а Питер достигает земли и долго стоит на месте, потерянный. Говорят, урожай индейцы в тот год собрали отменный – было много дождей.