Останьтесь

— Двенадцать минут до моего поезда. — говорю я, расчерчивая грань между нами еще сильнее. Гэтсби прожигает меня своим пронзительным взглядом, пытаясь этим сказать мне что-то такое, что ни за что не стоит говорить простыми словами: порежет, напугает и прогонит, если хотя бы попытаться. Но я игнорирую этот взгляд, вместо этого отворачиваясь от него еще сильнее в сторону покрытого тонким слоем пожухших листьев бассейна, в который он так настойчиво звал меня купаться. Бедный, бедный Гэтсби, насколько же одиноко жить в такой роскоши, да без кого-либо живого, дорогого рядом. Я почти осязаемо чувствую его грусть, но когда поворачиваюсь, на его губах играет подобие улыбки. Он силится вернуть себе прежнюю уверенность, вновь стать непоколебимым, коим никогда вообще-то не был, и швы на его болящем сердце расходятся в разные стороны, открывая, казалось бы, давно зажившие раны. Я понимал, как ему, должно быть, обидно и грустно, но не собирался ничего с этим делать. Я думал о Джордан, разглядывая растянувшиеся почти до ушей уголки рта с залегшими в них морщинками. — Вы сменили прислугу. — говорю я, чтобы заполнить установившуюся тишину; мне не нравится, что он тоже молчит, по всей видимости ожидая чего-то от меня. Он ожидает, что я сдамся, поддамся его жалобному взгляду и останусь с ним (на самом деле в какой-то момент в моей голове в самом деле промелькает такая мысль, но я быстро отбрасываю ее в сторону, вспомнив, зачем именно я переехал сюда). Конечно, мне самому тоже было не очень-то приятно оставаться в стороне, зная, что именно с ним творится, а тем более зная, как этому помочь. Гэтсби видел во мне надежду, своего единственного друга, и считал, что, стоит только подойти с правильной стороны, и у него появится хотя бы один якорь, чтобы зацепиться за эту жизнь. — Вулфшим просил меня куда-то пристроить их всех. Я не мог ему отказать, старина, он все же мой друг. — отвечает спустя пару минут Джей, посмотрев куда-то за деревья, откуда едва-едва заметно проглядывал почему-то горевший в такое время зеленый фонарь. И по этому грустному, но осознанному взгляду я все понял: он знает, что Дэзи сейчас где-то там с мужем, которого любит больше, чем его. Сколько бы клятв она не давала, сколько бы нежных слов и ласковых прикосновений не подарила — Гэтсби давно в ее прошлом, таком, о котором вспоминают лишь под старость лет, сидя в круге любящих детей и внуков. Да, вот тогда-то она точно вспомнит несчастного Джея, искавшего ее целых пять лет, ну а пока она будет радоваться лишь крепким объятиям мужа, совсем позабыв, что где-то там есть он, ожидающий от нее звонка. — Простите, мистер Гэтсби, но мне надо-… — Останьтесь, старина, прошу вас. — я оборачиваюсь, чувствуя, что его пальцы слабо схватились за мое запястье. Стоит лишь поднять взгляд, и я встречаюсь с такой плещущей через край тоской, смешанной с осознанием и пониманием, что меня самого эта волна ненароком захлестывает. Он не впивается в мою руку до боли, до побеления, а лишь едва касается, будто боясь меня сломать, и смотрит-смотрит-смотрит. Кажется, еще секунда, и из его глаз брызнет наружу море: огромное и утапливающее. Не видя от меня никакой реакции, кроме широко раскрытых глаз, он добавляет чуть шепотом, будто боясь, что последующие слова могут меня разозлить. — Вы же знаете, кроме вас… Кроме вас у меня никого нет. Ожидаемая правда бьет под дых, выбивая из меня весь воздух: я, неожиданно как для себя, так и для него, рву руку назад и отшатываюсь на пару шагов, неуклюже качнувшись в сторону. Сердце больно ухает где-то в ушах, а я не смею отвести взгляда от не менее испуганного Джея, который вот-вот да выдавит из себя свою фирменную улыбку и скажет пару заготовленных фраз. Мысленно я поклялся сам себе, что если он попытается, то я тут же ударю его, но вместо моих предсказаний он вдруг неразборчиво зашептал: — Простите, старина, не знаю совсем, что это на меня нашло. Знаете, у меня такое случается, когда совсем упаду духом или что-то в этом роде, что так и тянет сказать какой-нибудь несуразный бред. Пожалуйста, старина, не обращайте внимание. — он выдавливает из себя нервный смешок, а я фокусирую взгляд на его лице и замечаю, что в его глазах в самом деле скапливается море по одной слезинке, каждая из которых рискует вытечь наружу и побежать по бледной щеке. Его губы опасно дрожат, и он все ниже опускает голову, почти прижимая подбородок к груди, как провинившийся мальчонка, а я, как последний дурак, так и стою, прижав руку, к которой он прикасался, к груди. — Пожалуйста, старина, я прошу вас… Правда не знаю, с чего это я вдруг заговорил. Нет, конечно нет, у меня много друзей, вы и сами видите, сколько вечеринок я устраиваю, сколько людей здесь собирается! Я не одинок, нисколько… Человеческая жалость и нежность были мне всю жизнь чужды, но теперь я, в непривычном резком порыве, сократил между нами расстояние и сжал его в своих объятиях: неуклюжих и холодных, уперев подбородок в чужое плечо. Сбившееся дыхание свистело прямо над ухом — кажется, он и сам не ожидал, что я смогу сделать что-то подобное — и в конечном счете большие руки наконец сомкнулись вокруг моей спины. Почти ощутимо стучали наши с ним сердца где-то глубоко в груди то ли от страха, то ли от необычности ситуации. — Она не позвонит. — все же озвучивает свои мысли он, приглушая свой полный разочарования голос в складках моей одежды, и крепче-крепче прижимает меня, словно боится, что еще секунда, и я выскользну наружу и вновь скроюсь где-то в серой бесформенной толпе, из которой Гэтсби никогда и не сможет найти себе достойного друга. — Она и не думала, не хотела, не-… — Вы один стоите тысячи таких, как она. — шепчу я, и этим, по всей видимости, заставляю его испуганные мысли перестать болезненно биться внутри головы. «Ему нужна та, которая сможет поставить его на ноги, вернуть ему привычный человеческий облик. Сейчас он — монстр, эксперимент, в ходе которого с человека сняли кожу и надели чужую, заставив сменить все внутри. Дэзи так не сможет; она сама едва ли что-то понимает о его жизни, никогда ею не интересовавшись. Так лишь, офицер на один вечер, коим он однажды и стал», — думал я и корил себя до невозможности, что вновь выставляю его единственным несчастным. Но ничего было не поделать, видя страдание его глаз, я старался хотя бы подражать жалости и поддаваться ей. — Вы один стоите тысячи таких, как они. — продолжаю я, пока его пальцы все сильнее впиваются в ворот моего пиджака, до неприятного скрежета ткани. — Ник… — он впервые зовет меня по имени. Три знакомые мне буквы теперь звучат необычно, оттого мне слышатся в них ласковые, слишком близкие к моему сердцу ноты. Джей отстраняется, заглядывая мне в глаза с грустной улыбкой, и лишь кивает головой, продолжая сжимать своими руками мои плечи. — Спасибо. Я улыбаюсь ему следом (на самом же деле лишь немного приподнимаю уголки губ, выражая немую благодарность в ответ) и торопливо смотрю на свои часы. Четыре минуты. Если попробую бежать, то может и успею. Поднимаю взгляд, надеясь извиниться перед Гэтсби, но от него и след простыл. Обороты вокруг своей оси никак не помогают мне найти хозяина большого дома, и я, передернув плечами, на которых оставалось тепло чужих рук, торопливым шагом, а после и бегом, направляюсь прочь. Потом окажется, что Джей провожал меня внимательным взглядом из окна. Но это тоже теряет свое значение так же быстро, как пролетает пуля, — или же пули, я так и не смог выяснить — лишившая его жизни. И лишь стоя у гроба в окружении его отца и скучающего священника я понял, как много слов не досказал, как много не успел ему объяснить. И лезвие зла на самого себя резануло по самому сердцу, открывая большую и болящую рану. Я позволил себе лишь одну скупую слезу, после чего навсегда его покинул, пробормотав: — Останьтесь, Гэтсби. Кроме вас у меня никого нет.