Горькая серость

Горечь застряла в горле. В животе тяжесть. Вокруг – всепроникающий холод, а под одеждой жарко и потеют руки. Первые две проблемы – от отравления Кредиолисом. Желтоватая травка, которой в малых количествах прокапывают проникающие раны и лечат укусы насекомых, скапливалась у нее между пальцев, на носу, пыльца осела на небе. Зуд, онемение, нарушение работы органов переваривания – все от нее. Каждый вечер она раздевалась и дрожащими от холода руками обрабатывала зудящие поверхности слабым спиртовым раствором с белым порошком Станики. Обезболивающее средство позволяло ей в редких случаях досыпать до четырех ночи. Потом чесотка брала свое… Все остальное – последствие мерзкой вассарской осени. Постоянные дожди, сырость и мороз. Даже смазанные маслами, палатки порой не сдерживали потока воды. Под ногами скапливалась грязь. Она была повсюду. Холодная, липкая, сырая. Даже укрытый досками пол палатки утопал в ней. Скоро она поглотит его, и под ногами снова будет земля. Ничего невозможно было просушить. Тяжесть сырой одежды стала почти привычным делом. Кона стояла в дальнем углу палатки. На плечах – тяжелый серый плащ, на ногах – большие солдатские сапоги, на два размера больше. Под ними слои отмокших портянок и носков. Чесоточные пузырения на коже были ничем, по сравнению с морозом. На руках – тонкие кожаные перчатки. Лицо склонилось над склянками, расставленными в алфавитном порядке. В нос бьет терпкий горький запах. Внутри толстостенного флакона пузырится под огнем лучины густая бледная жидкость. «Горькая серость», как ее называли в академии. Ее тяжело принимать. Кона всегда считала, что на вкус она как ртуть. Она никогда не пробовала ртути, но, наверное, это оно. Горькое, густое зелье, с песочно-металлическим послевкусием, от которого жжет язык и небо. «Серость» лечит горячки, инфекции. Все что передается по воздуху, часть того, что передается с кровью и слюной. Ее тяжело готовить, ингредиентов не хватает, а больных слишком много… Она вскинула голову на поднявшийся шум. Короткие белые, а сейчас уже серые волосы, встрепенулись грязной копной. Линзы толстых химических очков блеснули в тусклом свете масляного фонаря: - Куда, Кона!? – сквозь узкий проход протиснулась знакомая крупная фигура брата Кеда. Когда-то толстый священник Леады, он заметно похудел за год службы. На руках и лице остались красные пятна от пережитой кожной горячки. Вместо бороды он теперь носит на подбородке бугристую сеть шрамов и ожогов от взрыва магнитострелы. Лекарь обернулась вокруг – широкая палатка была уставлена нарами под завязку. Раненные, укушенные змеями или ядовитыми насекомыми. Накидка из плотной ткани, удерживающаяся на месте свинцовыми грузилами, обозначала проход в инфекционное отделение. Там лежали больные горячкой и страдающие от язв. Только там было место. - Что с ним, - девушка не скрывала свой уставший голос. Она опустила взгляд на склянку с «серостью» и поспешно сняла ее с упора, увидев пузырьки. - Поймал болт в плечо, - крикнул кто-то сзади. Выбора нет. Ему не хватит места в общем помещении. - Несите его ко мне, - сказала она уверенно, - только аккуратней. Двое мужчин ввалились в палатку, хлюпая грязью. За обернутым в темную рясу Кедом, волочился солдат в синем со знаком сто пятой когорты. Он сам был ранен – кровь напитала тканевую подкладку под горжетом. Сквозь грязные очки Кона наконец углядела – надрез наискосок от лба до левого уха. Солдат умудрился его промыть и даже приложить к нему какой-никакой бондаж – вон кусок его синей подкладки лежит под шеей. Что до самого раненного: молодой блондин, та же синяя форма сто пятой. Они сняли с него весь доспех, оставив лишь кафтан, насквозь пропитанный кровью и влагой. Он тяжело дышал, нервно сжимая правой рукой плечо, из которого, чуть ниже его хвата, торчало древко арбалетного болта. Самодельные носилки кое как протиснули сквозь узкую накидку в небольшую комнату лекаря. Кед остался там, а вот солдат вышел наружу. Кона уже ждала его с проспиртованной в растворе станики повязкой. Без лишних слов она обвязала ее вокруг его головы и поспешила в свою каморку, дабы позаботится о раненом. За ее спиной, раздался размеренный грохот плохо подогнанных доспехов. Дощатый пол теперь был укрыт тонким слоем мокрой липкой грязи. Кед стоял на коленях у носилок. Он едва слышно что-то бормотал, уперевшись взглядом в темный угол палатки. - Они поймали браконьеров у чащи к югу отсюда. Пытались остановить для допроса, но те, с испугу, наверное, стрельнули в них с арбалета – пробормотал священник, подняв глаза на Кону, - я приказал ему прижать рану, кровь бежит не сильно. - А что с другим? - женщина торопливо щелкала кремнем, зажигая потрепанный временем фонарь. Спустя мгновение комнату осветил тускловато-желтый огонек. - Кажется упал на камни, пока шел в дозор. - Чего мне не хватает, так это боевых ранений. Зачем вы вообще полезли к охотникам? Год тяжелый, еды мало, - на пол у носилок упали, завернутые в плотную ткань, пучки трав, мокрые бинты. Кона зазвенела склянками и инструментами, перебирая их на поясном ремне. - Это наш долг, - прошипел солдат, - Это леса прикрепленные к нашему лагерю. Всех местных… должно опрашивать. Девушка тяжело вздохнула. С солдатами всегда так. Особенно с молодыми… - Закончил молиться? – Обратилась Кода к священнику, держа в руках пару железных ножниц, - Мне нужно будет, чтобы ты его держал. Она привлекала его, потому что он знал, хотя бы примерно, как надо лечить. Священников Леады обучают начальному ремеслу целительства, и он обладает достаточной выдержкой для того, чтобы слушать человеческие крики и не пасовать. Без лишних размышлений, он встал у изголовья носилок и аккуратно прижал руки солдата к земле. Тот задышал чаще, кажется его спина выгнулась и болт двинулся в ране. Без лишних промедлений целительница разрезала полосу синей ткани, обнажив белое мягкое плечо в кровавых разводах. Болт не задел костей. Он вошел чуть ниже ключицы и торчал совсем не глубоко. Кона облегченно вздохнула и потянулась к небольшой склянке на поясе. Даже сквозь перчатки она чувствовала знакомую стертую этикетку и деревянную крышку с отколотым краешком. Наклонившись над телом, она несколько раз ударила по склянке, позволив крохам белого порошка попасть между стрелой и плотью. Аккуратными движениями проспиртованного бинта она распределила порошок по коже. - Скажи, когда боль ослабнет. - Ты не собираешься резать? - Если это и вправду охотничий болт, то наконечник плотно прикреплен к древку. Если быть аккуратной, то я смогу вытащить его. Кед кивнул, однако все еще не был до конца уверен в этом. Он перехватился и плотнее сжал плечи парня. В мыслях он вспоминал Леаду. «Даруй ему тихую смерть в домашней постели». Ему не нравилось это посвящение богине. Сколько бы он не молился об этом, люди все равно умирали в мучениях… - Все, давай, - Кона наклонилась ниже, прицеливаясь пинцетом и удерживателем. Кед с силой вжался в плечи, наваливаясь на плечи парня всем своим весом. Две металлические скобы удерживателя впились в кожу и проникли глубже, в плоть. Легкий щелчок регулирующего колесика и две пружинки усилили напряжение, раздвигая в сторону плотную рану. Затем еще щелчок и еще. Под ухом у целительницы зашипел солдат. Она видела краем глаза, как он сжимает кулак, стараясь не крикнуть от боли. Если бы не станика, он бы уже вопил. Еще щелчок, рана уже достаточно широкая, она аккуратно ухватила древко пинцетом и потянула наверх. Резкое «Уф» с придыханием раздалось со стороны. Кед перехватил руки. Еще чуть-чуть. С шелестом и хлюпаньем болт начал выходить из раны. Наружу засочилась густая кровь. И наконец он поддался. Болт выскочил из раны с хлюпом, сразу же побежала кровь. Быстро. Стакан теплой воды, белый порошок и проспиртованный бинт, сначала совсем сырой, потом едва сухой. Мотать, мотать, мотать. Паренек шипел от боли, ругался сквозь зубы, истерично сжимал в руках мантию священника, пока последний торопливо помогал наматывать слои мокрой ткани. - Все, - Кона было хотела почесать вспотевшие глаза, но вовремя себя остановила и просто утерла лоб рукавом, - отдыхай. Постарайся уснуть. Бросив напоследок общие фразы, она вышла с трудом шлепая грязными сапогами по грязным доскам. Она склонилась над столом, понимая, что в ближайшие пару часов не сможет продолжить работу. Голова гудела, руки тяжелели, ноги словно налились свинцом. Рука легла ей на плечо, она развернулась. Усталые, глубоко посаженные глаза ярко горели изумрудной радужкой на фоне серого, изможденного болезнью и трудом лица священника: - Ты унесла печку к «горячникам»? - Им нужнее. Дожди идут какой день, - Кона развернулась и попыталась найти на столе что-то, что спровадит его отсюда, - Им нужно соблюдать режим, я и так посплю… Она потянула руки к флакону с серой жидкостью и торопливо отлила из него ровно три слоя согласно меркам. Она подала стакан Кеду: - Зачем мне «серость»? - Ты чаще всех тут ошиваешься, всем больным положено пить. Мужчина задержал взгляд на содержимом и задумчиво осмотрел палатку: - Каждый больной в обычном отделении получает вот такой стакан, а «горячники» - все, что останется? - Таков курс лечения, - устало выдала Кона. Священник кивнул: - А ты? Женщина неуверенно сглотнула и отвернулась, пытаясь найти в рецептах и записях о больных какой-то ответ: - Я ношу маску, окуриваюсь ароматическими травами и… Она не успела договорить, как почувствовала знакомое прохладное прикосновение морщинистой руки. Жесткая кожа уперлась в ее щеку, мгновенно даровав ей избавление и покой: - Я благословлен Леадой, я знаю, когда кто-то болеет, - Кед запустил пальцы в ее волосы, и продолжил шепотом - я чувствую боль и умею снимать ее. Она закрыла глаза, не в силах сопротивляться этому. Впервые за столько месяцев, теплота, ушли гул, чесотка, жжение, тяжесть в животе… - Когда семнадцать лет назад, она пришла ко мне во сне, отобрала мою ступню и дала мне это, я думал, что я самый сильный человек на Земле. Я питал ложные убеждения в том, что она всегда со мной. Что я способен на все, но это не так… Он вложил в ее руки стеклянный стаканчик: - Она слепа, пока звезды вновь не встанут по местам, пока не осветят ей путь к нам, к нашим бедам. Кода опустошила стаканчик в два глотка. Горечь, жжение, песочно-металлическое послевкусие… - Я так много молился. О тебе, о других. Но ей было наплевать. Она не видела и не слышала меня, - рука скользнула по ее лбу. Шелушащаяся кожа, желтые, больные ногти, заветренные пальцы, - Я понял лишь одно, пока звезды не встанут на свои места – надеяться нужно только на себя. Он поцеловал ее в лоб: - Беспокойся о своем смертном теле, наша Леада. Без тебя мы не выживем. Она слабо улыбнулась. Она не плакала. Глаза сильно сохли. Было нечем рыдать. - «Горькая серость». Почему такое жуткое название? Кода усмехнулась: - Такова жизнь. Чтобы выжить – нужно глотать Горькую серость.