Одуванчики

      Вечер неуклонно сбавлял жару от палящего летнего солнца. Парк ожил, тут и там встречались радостные люди: старики, в тени наслаждающиеся погодой; дети, беспечно бегающие по бетонным дорожкам; взрослые, отдыхающие после работы; влюблённые парочки, мило курлыкающие друг с другом и тонущие в своей любви — все вкушали свободу, дарованную концом тяжёлого жаркого дня.       Наконец-то разобравшаяся с недописанной ранее статьей Теодора открыла себя спокойствию и вдохновению, которые исходили от нежного ветра, умиротворения вечернего парка и Лоуренса, составившего жене приятную компанию на прогулке. Его улыбка ласкала и согревала не хуже солнечных лучей, а глаза также нежно смотрели в глаза напротив, цепляя чувствительные струны души и играя на них родную и тёплую мелодию.       Родной и тёплый — такими словами можно описать профессионального журналиста, вступившего коричневыми туфлями на ярко-зелёную траву осторожно, не задевая ногами растущие одуванчики — коих в Зелёной зоне было множество — и все белые, практически невесомые красивые шарики. Мужчина нагнулся и сорвал несколько стебельков, собирая пушистый букет так, чтобы не одна пушинка не улетела; безмятежно посмотрел на слегка удивлённую Теодору, затем подошёл к ней на расстояние вытянутой руки и мягко дунул на цветы.       Эйвери отошла на шаг, но и без этого ветер сыграл на руку: отважные белые парашютисты изменили направление и попали отпустившему их в полёт капитану на грудь. Тео ухмыльнулась с победной искрой в глазах. — Вы немного промахнулись, мистер Баркли. — Ненадолго, миссис Эйвери.       Уголок губ журналиста ехидно природнялся; в прочем, журналистка не отставала, следом ступив на траву и сорвав одуванчик с той же целью — атаковать.       Что ещё может так молодить, радовать и успокаивать, как не старая добрая детская игра? Теодора, бдительно поглядывающая на готовившегося к бою мужа, как можно быстрее и осторожнее набирала в руку пушистые снаряды, однако быстрость и осторожность никак не могли найти общего языка и снаряды разлетались в стороны, оставляя Тео с надкушенными резкостью шариками одуванчиков. Лоуренс к тому моменту уже набрал несколько цветов в руку и с весельем в искрящихся глазах подошёл со спины, замерев от жены в полуметре.       Эйвери взвизгнула и отпрянула в сторону, крепко сжимая в руке растрепавшийся букетик. С каждым движением снарядов оставалось всё меньше, но Тео и не думала об этом: задор и радость, жизнь «в моменте» наполнили разум женщины, и она поспешно сдула оставшиеся парашютики прямо на подоспевшего Лоуренса; Засмеялась и отбежала, когда он отплатил ей тем же действием, но с куда большим радиусом поражения.       Белые хохолки одуванчика осели на одежде, некоторые запутались в волосах, ещё часть плавно приземлилась обратно в невысокую траву. Двое журналистов окончательно поддались детской игривости и с азартом ринулись срывать многочисленные одуванчики и догонять друг друга, осыпая себя и всё вокруг белоснежным пухом. Задорный смех заставлял кого-то из прохожих недовольно закатить глаза и про себя пробурчать что-то про солидность и приличный возраст, но всё же многие расцветали в улыбке и с теплом думали о той беззаботной и тёплой любви, что царила между двумя супругами несмотря на несколько лет брака. Люди были полностью правы, ведь сколько бы времени не прошло, Теодора всегда будет любить искренне, легко и нежно: также, как любит её один из самых популярных журналистов в США, за которым бегают толпы влюблённых фанаток, но женился он лишь на одной из них.       Уставшая, но счастливая пара вскоре остановила беспроигрышный бой, бросая пустые стебельки на землю. Оба возлюбленных напоминали одуванчики: парашютики украшали одежду и в особенности голову белым пухом, внося коррективы в повседневный образ. — Одуванчик ты мой любимый, — Лоуренс подошёл к жене и чмокнул в нос, вызывая на и так счастливом лице ещё большую улыбку, — Давай помогу.       Было весело дурачиться, но выражение трепетной заботы после игры породило более сильные эмоции, от которых Теодора боялась расстаять как масло на солнце. Баркли бережно вытаскивал застрявшие среди тёмных прядей волос хохолки один за другим, внимательно проверяя, ничего ли не упустил из виду. Эйвери от осторожности его рук готова была обмякнуть, но пока что уверено держалась и с той же заботой и нежностью убирала результат их общего задора с его пиджака и очень мягких да кудрявых волос, от которых оторваться стало проблематично. Пересилив себя, Теодора в последний раз завела руку в уже очищенные волосы и погладила, сопровождая этот жест тёплой улыбкой.       Лоуренс отряхнул верх лёгкого платья и прижал Тео к себе, утыкаясь в её макушку. Пробубнил что-то, что женщина не услышала; Эйвери вопросительно подняла голову, однако вместо ответа получила короткий поцелуй в губы. — Дурманишь меня, — низко проговорил Лоуренс и снова поцеловал, увлекая за собой в водоворот нежности. — Взаимно, — сказала чуть погодя журналистка практически переходя на шёпот, но быстро возвращаясь к реальности и ко всем людям, что сейчас их окружают.       С горящими от прилива эмоций щеками Теодора взяла покрепче Лоуренса за руку и вывела его обратно на дорогу, обронив нежное, но настойчивое: «Идём домой». Баркли не противился, и остаток освежающей вечерней прогулки всё думал о Теодоре: её яркой улыбке, сверкающих глазах и парашютиках одуванчика в длинных растрепавшихся волосах, которых так сильно хотелось вновь коснуться.