Двоедушники

      У реки было так тихо и спокойно, что Лоуренса это немного испугало – будто он по глупости снизил градус спиртного, из-за чего впал в неприятное аморфное состояние. Его порадовало, что Теодора не отказалась поехать с ним, чтобы хоть немного развеяться.       Поднялся ветерок. Он приятно трепал кудри Лоуренса, которые придавали ему несколько дурашливый вид. По небу лениво ползли редкие облака, небо градиентом переходило из лазурного цвета в персиковый. Деревья, окаймлявшие реку, отгораживали пару влюбляющихся от всего остального мира и служили им надежной защитой.       Теодора снова подставила лицо теплым лучам солнца и зажмурилась от удовольствия. Лоуренс посмотрел на нее и мягко улыбнулся – совсем не так, как обычно.       Еще в детстве, в приюте, он нашел удивительным эффективность шуток в человеческом взаимодействии. Тогдашние озлобленность, начитанность и отстраненность становились идеальными мишенями для местных задир, которые не упускали случая выпустить пар. Когда к нему снова пристала одна из таких шаек, он как-то неловко пошутил над их главарем. На пару секунд обидчики впали в ступор. Ему тогда крепко досталось, но тот эффект навсегда отпечатался в памяти.       По мере взросления Лоуренс совершенствовал искусство шутки, которое податливо открывало ему новые грани. Удачная шутка могла легко разрядить атмосферу, уместная улыбка – расположить к себе важного собеседника. И жизнь понемногу становилась легче: обрастая приятелями, у Лоуренса постепенно уменьшалось количество желающих повыяснять отношения на кулаках. С такими умениями было нестрашно выходить в большой мир: ведь всем известно, что тот, кто хочет обидеться на шутку – занудный глупец.       Ведь нет ничего оружия страшнее, чем улыбка, рука об руку идущая с хорошей шуткой. И это подтверждалось из раза в раз. Как например, совсем недавно, когда Рональд решил поддеть Теодору. Она, в своей манере, парировала прямолинейно и резко.       Разумеется, шутя он смог успокоить Рональда и подбодрить Теодору.       Но ответить так, как это сделала она, никогда бы себе не позволил.       Лоуренс крайне редко разрешал себе вдумчивость и то – только наедине с собой. Признаться честно, он даже и не помнил людей, с которыми не натягивал на себя маску компанейского парня.       А с Теодорой вышло. Причем настолько спонтанно и естественно, что он не уставал этому удивляться.       Сегодня Теодора была серьезной даже для самой себя.       – Теодора, – немного грустно спросил он. – Что случилось? Поговори со мной.       Ее рассказ о раненом солдате показался ему одновременно избитым и необычным. Тео говорила сбивчиво, мягко касаясь висков, запястий, предплечий – будто не могла согреться.       Лоуренс не знал, что отвечать.       Попытался успокоить, дать добрый совет опытного товарища по ремеслу.       И искренне, без шутовства признаться:       – К этому невозможно быть готовым. Думаешь я был готов, когда оказался в гуще восстания? Я потерял сознание при виде крови. Меня потом полчаса откачивали.       Чтобы после беззлобной подначки Теодоры вернуться к привычному:       – Ну… Это намеренное умалчивание. Художественный прием, не слышала никогда? Очень полезно, когда хочешь казаться смелым и мужественным.       После разряжающего смеха на двоих, Лоуренс на секунду задумался.       Он так бы оставался в амплуа легкомысленного и немного ветреного парня, если бы не решил посвятить жизнь военной журналистике. Когда он сказал Теодоре, что ему не хватало целеустремленности, то немного соврал. Выбор профессии был одновременно спонтанным и выверенным, будто, хоть и не зная, он шагал уже по протоптанной тропинке из собственных чувств, стремлений, желаний и эмоций. Будто одновременно хотел дать выход накопившейся злобе, и при этом подарить людям что-то важное.       Будто он хотел жить и умереть.       Недолгий разговор, короткое наставление, и его лицо оказалось в миллиметрах от лица Теодоры. Несмотря на то, что ее дыхание немного щекотало кожу, он оставался предельно серьезным.       Подавшись вперед и приподнявшись на носочках, Теодора поцеловала его. Поцелуй-поиск, поцелуй-надежда, поцелуй-защита… Все это казалось Лоуренсу таинством, из уважения к святости которого остальной мир приглушил звуки – пение птиц, шум колышущихся листьев были где-то там…       Лоуренс и Теодора растворились во времени.       Они отстранились друг от друга, чувствуя странную неловкость. Податливость уступила место собранности, серьезность – весёлости.       Пока умиротворенность не сменилась криком, ознаменовавшим приход немцев.       И Лоуренс, и Теодора напряглись, в готовности надеть прочные доспехи и взять в руки лучшее оружие: Теодора боролась прямолинейностью, граничившей с грубостью, а Лоуренс – быстрой и точной шуткой.       Ведь для Тео остроты — тяжелые кастеты, а для Лоуренса — лезвие катаны.