В тишине после Гула

И полетят черные искры. Мы как любовники — рецидивисты Скованы тишиной вокруг. Боги выключили звук. Это я. Слышишь? Это я… А. Кох       Всё давно закончилось…             Давно закончилось…                         Всё…                               Кроме одиночества.                                           И тишины. Кто сказал, что в тишине пусто? В капитанской тишине тесно. Не протолкнуться. Вот рядом, на прогретой за день морской гальке, примолкла Габи. Шумная и порывистая днём, она каждый раз замирает, глядя на закатное солнце. Габи всегда близко — стоит только руку протянуть. Другие… С ними — живыми и ушедшими — капитан только в мыслях. Мысли! Чтоб их так! Тихо, очень тихо, лезут, лезут, лезут в голову. Как посетители в лавку перед самым закрытием. Как пыль в мелкие трещинки рассыпающейся мебели. Как волна в промежутки между морскими камешками. Лезут. Наводняют. Выходят из берегов. «Море… — искалеченная рука капитана дрогнула на подлокотнике кресла, взгляд уткнулся в горизонт. — Я теперь могу просто видеть море. Хоть каждый вечер, — Леви подставил лицо лёгкому ветерку.- Я помню, как впервые услышал о нём от тебя, Арлерт. Ты, и правда, отличный парень. Добрый. Умный. Стойкий. Ты убедил меня. У тебя получилось. Я не ошибся: жить должен был именно ты. Надеюсь, Армин, ты нашёл своё место в новом мире…- скажи кто-то раньше, что такие слова найдёт для такой длинной фразы, посмеялся бы, но беседовать вот так, мысленно, с самым юным командором разведки было приятно. — Я же не говорю это вслух? Хотя… Слушать-то всё равно некому. Некому даже поржать. Ну да, поржать…— улыбка, больше похожая на усмешку, повела губы. — Не знаю, Кирштайн, кто тебе прозвище это приклеил,— снова усмешка. — Хотя догадываюсь… Казалось, что с первой же вылазки мы вернёмся без тебя. Но ты, зараза, выжил. Только знаешь, Жан, завязывай воевать… Семью, там, заведи, что ли? Картины пиши. К Конни, вон, в гости соберись. Маму его навести…— капитану вдруг захотелось ощутить руку Жана на своём плече. — Мама… Закат сегодня что ли такой? Погода? Или что? Спрингер — мелкий засранец — зачем ты был нужен в моём отряде? Ну, хоть ты — один солдат без закидонов. Смешно! — Леви поднял лицо к небу. — Теперь понимаю: мы с тобой чем-то похожи. Размышлять о великом — это не про нас. Живи честно, как воевал. Только сына не вздумай в мою честь назвать. У тебя-то он точно будет… Тц!.. О чём это я? О море… Такое большое. И так далеко. Хочется руку протянуть и сказать: «Вон там, за морем!» Всё! Крыша у меня точно подтекает, — голова упала на грудь. Капитан понимал: сейчас накроют эмоции. Не хотел, чтобы Габи видела, как перекосит лицо. - Эрен… Э-рен… Надежда, блять! Ни дня без тебя. Съебись ты, дитё озверевшее! — крик, застрявший глубоко в груди, где-то возле сердца, никогда не станет ни словом, ни звуком. Так и будет раздирать изнутри. — Ты же, кажется, получил, что хотел? Сво-бо-ду. Вот и шуруй! До встречи где-нибудь в следующей жизни. Ты ж, конечно, в каждую мою жизнь, в каждый мой мир (если верить, что они есть!) заявишься! И доверия захочешь! И поддержки. И защиты. Карма, или проклятье, или судьба. Слышал про такое? — дух бы перевести, воротник расстегнуть, просто крикнуть, выматериться, но только рука судорожно сожмётся в кулак. — Хороший был вечер! Ты ж не свалишь, Йегер? Тогда — условие: вытрахивай мозг МНЕ. МНЕ, слышишь?! Воспоминаниями, виной, взглядом своим безумным!.. ЕЁ отпусти. ОНА — живая. Я чувствую. Дай ей побыть СОБОЙ! Пусть ОНА живёт. Сними шарф этот грёбаный! Пусть, наконец, задышит и узнает, откуда дети берутся… — Аккерман, — ее фамилия, как заклинание, топит капитана в собранности и мягкости. — Просил же остаться… Что это такое, солёное? Да, море. Брызги, верно?.. И отпустил… Это был её выбор… Ты тоже отпусти! Она заслужила счастье и…свободу! Она… Снова эти брызги!.. Пора домой… Нет… Так далеко… За морем…МИ-КА-СА!». И беззвучный крик капитана повис в тишине. Кто сказал, что тишина молчалива? Девушка, одиноко сидевшая на холме под высоким деревом, точно могла бы поспорить. В жуткой духоте летнего вечера она впервые услышала голос, позвавший её… Впервые, после того, как всё закончилось. Всё, кроме одиночества и тишины. Вокруг неё — лишь трава, незабудки, далёкая речка, небо, серый камень… Сегодня воздух, повисший густым маревом, вытворял чудеса: короткие порывы слабого ветерка с моря сменялись миражами. Бездонные распахнутые глаза глянули прямо в душу: «Я никогда не убегаю». Армин? Решительный прямой взгляд и почти настоящая тяжесть руки не плече. Жан? А вот в обнимку с ним… И улыбка такая открытая. Конни? Затёкшие от долгого лежания на коленях руки Микасы дёрнулись, судорожно сжались в кулаки. А трава у её ног склонилась, зашипела почти по-змеиному и впервые показалась колючей. От камня веяло холодом. Эрен? Закат сегодня что ли такой? Погода? Или что? А голос, будоража мысли, звал из ниоткуда. Вспомнить бы ещё, чей он… Эрен и раньше не часто говорил с ней — теперь же замолчал навсегда. Значит, не он… Но над бескрайним цветущим лугом снова чётко прозвучало: «МИ-КА-СА!» И ветерок чуткой рукой коснулся её волос. Капитан? Не могла же она, в самом деле, сойти с ума! От густой и липкой тишины вокруг. Кто сказал, что в тишине спокойно? Ночью тишина накрывает с головой, населяя и без того неглубокий капитанский сон кошмарами. Сегодня это Эрвин и Ханджи. — Чего вам? Сами же отпустили. А теперь спокойно дождаться не можете? Ну, не молчите, раз пришли! Вы ж начальство: командуйте! Воздух застыл в вязкой тишине вокруг — дышать невозможно. Пока не родилась паника, хочется хоть что-то расслышать. — Вы — живые, — это Эрвин. — Мы? — привычный уже молчаливый диалог. — Да, вы оба. — Докричись! — а это Ханджи. — Куда? — Не тупи, Леви! Вскинулся, сел на кровати, смахивая с ресниц солёную каплю вместе с кошмаром. Волосы взмокли. Рубашка прилипла. Нет никого. Со вздохом снова провалился в забытьё. А там… Тишина? Кто сказал, что тишина неподвижна? Кошмар после бессонницы разметал чёрные волосы девушки по подушке. И так явственно стал слышен голос боевой подруги, что родилось опасение: всю ли еду она со стола убрала перед сном. — Чего лежишь? — звенит Саша. — Ночь же… — отвечает Микаса мысленно. А как ещё с погибшей? — Ха, ночь! Ты же можешь двигаться? — И что? — Ну, так и двигайся!.. Дотянись! — Куда? — Не на кухню точно. Микаса вскочила, вытирая лицо ладонями. В рот скатилась солёная капля. Это же пот? Правда? В комнате — душная тишина. Кто сказал, что в тишине одиноко? Душно по разные стороны моря. Небо вот-вот взорвётся, как грозное громовое копьё. Под веками у Аккерманов печёт. И пот градом — с обоих. Вот оно! Всполох! Титаны? Блеск! Клинки? Грохот! Взрывы? Шипение! Сколько газа в баллонах? Молчаливый и жуткий, кошмар накрывает обоих. Мечутся в своих одиноких жилищах. Беззвучно… Даже не стонут: не привыкли к этому ни в бою, ни в бреду. Под его веками — упёртый, тяжёлый взгляд и развевающиеся концы красного — чтоб его!!! — шарфа. Под ёё — упрямо вздёрнутый подбородок, крепко сжатые губы и разметавшаяся длинная чёлка. А в небе, над морем, между стрелами молний — призраки, мчащиеся рядом. Кто — то зовёт это душами. Кто-то фантомами. Какая разница? Главное — в связке. Главное — рядом. Бой? Гроза? Какая? Разница? Если видят и чувствуют, то — никакой! — Аккерман! — Капитан! –молчаливое приветствие с неуютным «крк» сцепило крепче крюков УПМ. — Жива? — Жив? — мысли рвутся синхронно и шипят, как молнии в воде, как тросы в бою. — Здесь? — За морем? — так же когда-то звенели клинки. — Напиши! — одна мысль на двоих. Поток света проходит сквозь фигурку Микасы. — Ранена? — это капитан — как всегда, рядом. Она не слышит, но знает. Не слышит, но чувствует. — Держись! — он кричит мыслями, чувствами, всем своим существом. Об этом ведь сказала Ханджи? Грохот грома оглушает и тело там, в домике за морем, и мысли здесь, в призрачном полёте над ним. И вдруг… — Руку, капитан! Дайте руку! — Микаса тянется к нему что есть силы. Об этом же звенела Саша?.. Но над морем, да ещё в грозу, не за что зацепиться. Не удержат ни УПМ, ни Крылья Свободы… Полёт обернулся свободным падением к разным берегам. Туда, где в домиках больше нет духоты. Нет кошмаров. Нет солёных дорожек на лицах. Нет дыхания. Нет мыслей. Нет звуков. Ти-ши-на. Кто сказал, что тишина бесконечна?                   Всё проходит.                         Всё…                               Под шелест деревьев и шорох гальки… Оглушительный удар грома над морем поставил точку в истории их мира… И сотряс стены небольшого домика, приютившегося между лесом и морем. И сотней крохотных шариков, разрывая тишину, отскочил от стен маленькой спальни, где в ослепительном свете молнии синхронно открылись две пары глаз: её, серые — с ужасом, его, синие — с беспокойством. Хозяйка ужаса и тяжёлого серого взгляда вцепилась пальцами до боли, до синяков в его плечо и прохрипела, словно молчала до этого тысячу лет: «Дотянулась!» Хозяин заботы в пронзительных синих глазах не отстранился, не пожаловался на боль. Он молча приподнялся на локте и погладил девушку по волосам, успокаивая: «Да, знаю, боишься грозы!» Сказать что-то сразу не получилось. А когда всё-таки вышло, слова наждачкой зацарапали горло. Как будто он разучился говорить: — Что ты, Микаса? — Сон, Леви! Ужасный… страшный…дурацкий сон… как будто мы, — её голос оживал, наполняясь тревожным дыханием. — Знаю… Я тоже видел его, — слова пробивались наружу, разрывая застывшие связки, причиняя боль сильнее, чем сжавшие плечо женские пальцы. — И ты…молчал? — Да… Спи… — голос с трудом, но всё же ожил, и ладонь снова нежно прошлась по её волосам. — Говорю же…Просто гроза… Поцелуй вышел лёгким, как воздух. Один — на двоих. Её дыхание стало ровнее, пальцы разжались. Его голова снова опустилась на подушку. В ней тенью мелькнула странная мысль: «Докричался!» Кто сказал, что тишина… Да кто бы ни сказал, пусть просто заткнётся! Гроза закончилась так же внезапно, как началась. И уютную спальню снова накрыло тишиной.                                            Тишиной                                                  мира,                                                       в котором                                                             не было                                                                   Гула.