Город больших огней

      Этот вечер должен был остаться в памяти навечно, как один из самых лучших за много лет.       Конечно, мир не ограничивался одним Парижем. Множество дорог ещё не исхожено, не все отгремели грозы — каждый раз разные, не все оттенки зноя познаны телом. Но, тем не менее, именно этого города Роуг было мало уже заранее.       Они с Реми обошли центр вдоль и поперёк — ни тени усталости и тяжести в ногах. Реми рвался показать ей всё по максимуму в самый короткий срок, и Роуг была согласна. А ещё любила слушать его голос, рассказывающий разные истории об этих местах покруче всякого гида.       Сегодня по плану была опера.       Роуг примеряла у зеркала чёрное платье по колено с открытой спиной и впервые за долгое время чувствовала себя по-настоящему красивой, свободной. И почти не боялась: прошла немало уроков для того, чтобы утихомирить способности, отнимающие жизненные силы за одно касание кожей к коже.       — Стоит заколоть волосы? — спросила не оглядываясь.       Уже насмотрелась досыта, наблюдая за тем, как собирается её Гамбит. Интересно, она столько же расчесывалась, выбирала наряд и откровенно тащилась от того, что за ней наблюдают?       — Боюсь, не могу быть объективен, chère.       Внутри прокатилась обжигающая дрожь. Этот французский акцент…       — Иди сюда, — позвала игриво.       Больше не желала выглядеть одинокой даже в зеркале.       Реми обнял её со спины. Сжал в замок ладони на талии и уткнулся в шею.       С ним было тепло… по-особенному. Словно глоток горячего кофе с красным перцем в снежную бурю.       Она ни с кем так далеко не заходила, но была уверена: происходящее между ней и Гамбитом с другими чувствами не спутать.       Дотянулась до его лица, прикусила мочку уха и смущённо улыбнулась. Ей ответили подрагивающие гранатовые огоньки в черных глазах. В них читались желание и невыразимая нежность.       Собственный взгляд мог превращать Реми Лебо и в совсем мальчишку, и в преисполненного мудростью взрослого мужчину. В нём стремительно менялись различные оттенки гнева, боли, страсти, любви, радости. Это было уникально. Это завораживало.       — Не опоздаем? — тихо рассмеялась она, когда Реми прижал её к стене.       Какой дикий контраст прохлады и жара тела!       Он не стал срывать одежду — Роуг и так любила. Украдкой выпустила способности и украла глоток его силы. Тот даже не дернулся.       В голове зазвучал его голос. Тихий, почти беззвучный. Мысли путались и метались. Хотя мысли ли это? Азарт, пульсирующий магнетизм, сбивающий с ног.       В груди Роуг тот же пульсар. Так тесно становится дышать в тугом корсете!       Реми кажется таким далёким, стоит прикрыть глаза. Но он здесь. Невозможно близко.       Она почти ненавидела сейчас эту его манеру медленно застёгивать рубашку, при этом, не трогая две пуговицы снизу и три сверху.       Дразнит. Как же он её дразнит! Внизу живота налилось почти до боли.       Колотится сердце, отдавая в виски, и ей казалось, встанет, если Реми отстранится. А может… это он вытягивает из неё жизнь по капельке, всё сильнее сжимая ладонями, впиваясь в нужные точки, доводя наслаждение до множества.       Вонзается жадно и резко. Она едва успевает вдохнуть и забывает выдохнуть. Закидывает ногу на бедро.       Глубже. Так хочется глубже. Так хочется продлить.       Реми целует её через ткань платья, опустив на постель. Огонь разливается по бархату, а Роуг не чувствует никакой одежды. Уверена лишь в одном — ей мало. Бесконечно мало этого невозможного человека.       В какой-то момент перехватывает инициативу, оказывается сверху, вбирает в себя до конца и тут же ловит стон жадным поцелуем.       Его голос в голове называет её ненасытной. Роуг катает это слово на языке, любуясь безбожно хитрющим и довольным прищуром.       Реми так нежен с ней и заботлив, и вместе с тем являет собой жгучее пламя, вспыхивающее в глазах и на подушечках пальцев красным светом.       Роуг кажется самой себе раскаленным воском в его крепких руках, материалом для лепки. Гладит по волосам, по плечам, по спине, по пояснице. И мысленно просит не останавливаться.       Видится мукой короткая пауза между толчками. Она жмурится, больно прикусывает губу и ловит каждый его надрывный вздох, мешающийся со стонами.       И то, что уже закончила, является лишь паузой перед новой волной. Болезненной, дикой жаждой.       Закрывает глаза, выгибаясь всем телом, когда Реми снова набирает темп, считав эту самую жажду. Дрожит каждым атомом, когда он ласкает её лоно.       Целует грудь, почти выпавшую из декольте, и, кажется, что сейчас лопнет последняя броня контроля над способностями. Собственное дыхание перестает слушаться.       Роуг мало. Роуг мало потому, что она хочет всё, хоть у неё и есть веская причина терпеть.       Она не убьет его, не убьет. Совсем недавно это было возможно сделать в одно касание… и никогда не было.       Нет. Ни за что.       Всё, что с ней делает Реми, расходится короткими разрядами тока по всему телу. Она вжимается в него, в попытке продлить наслаждение и сладко стонет.       Умоляет не отпускать, но он снова дразнит её, доводя до экстаза. Продолжает целовать беспорядочно и трепетно, горячо, заставляя искать себя каждой клеточкой, подаваться вперёд.       Внизу сладко тянет, спазмом сводит колени, когда он снова проникает в неё и запрокидывает голову.       Роуг кажется себе холодной, в то время как Реми точно соткан из огня. И млеет под тяжестью его тела, полностью растворяясь.       С последним толчком из груди вырывается крик, переходящий в протяжный стон. И теперь уже она кажется себе огнём.       Реми мелко дрожит и глубоко дышит. Медленно отпускает и улыбается одними глазами. Притягивает к себе, мягко обняв под грудью, и замирает, уткнувшись в висок.       Он всегда любил слушать её дыхание, считывать его. Будто бы исцелял невидимые прорехи в броне, которую она создавала в себе с самого детства.       Повисшая тишина превратила их обоих в преступников, едва не застуканных на месте преступления.       Роуг захотелось смеяться. Особенно, когда они с Реми посмотрели друг на друга, не сговариваясь. Чего они только не творили в этом номере!       Страшно смотреть на часы и на себя в зеркало.       Зато пришла в голову мысль о том, что же надо сделать с волосами — завить.       А после — категорически не хотелось вылезать из наполненной пеной ванной. Она пахла шоколадом и красиво переливалась в неоновых бликах.       Только сейчас Роуг осознала, что абсолютно ничего не слышит. Какое-то время постоянно меняющая температуру вода была для неё беззвучным таинством. Она целовала её, как Реми целовал.       Не могла перестать улыбаться, когда целиком и полностью прикоснулась к нему кожей.       — Ещё немного, и мы никуда не поедем, — он довольно прикрыл глаза.       И Роуг осознала, что проваливается в сон.       Всё-таки в её способности был один плюс. Каждое касание без причинения вреда было неповторимым.       Вернувшись в комнату, Роуг насторожилась, увидев идеально застеленную кровать, словно ничего и не было. Эта привычка Гамбита «заметать следы» иногда пугала. Ей точно не приснился прошлый час?       Времени было достаточно для того, чтобы одеться, пройтись перед оперой по любимому парку, даже выпить чашечку кофе в кафе. Зря переживала.       Накинула на плечи его кожаную куртку. Такую же, как он, теплую, пахнущую дорогим одеколоном. Гладкая ткань скользнула словно его ладони. В руку удобно легла покерная колода.       — Гамбит…       Собственный шёпот разлился внутри тоской.       В их отношениях не всегда всё было просто и почти никогда не возникало желания с кем-либо делиться этим. А вот сейчас захотелось. Например, позвонить родителям и сказать, что абсолютно счастлива. И ещё сказать Гамбиту, что благодарна, хотя это слово ни разу не подходило под определение её чувств — слишком маленькое. Благодарна за то, что научил касаться без последствий, дышать по-другому, не ненавидя себя. За то, что терпел, когда её заносило не в ту степь, и не уходил… когда она бы точно ушла.       — Сhère?       Будто слышал, как она звала.       — Тебе идёт.

***

      Париж подарил Роуг крылья.       Возможно, это только потому, что она никогда не была здесь раньше, но один только поцелуй на крыше Триумфальной арки в её голове потерял возможность сравниться с чем-то ещё.       А сад Тюильри с его застывшими скульптурами всех времён, изумрудной зеленью и духом древности! Роуг до последнего не была уверена в том, что явиться, образно говоря, под очи королевы Катерины Медичи в повседневной одежде — не кощунство.       Уже завтра обратный рейс… не верилось. И думать не хотелось.       — Я хочу тебя кое с кем познакомить, — сказал Реми, притянув её к себе на одной из живописных улиц. — Помнишь, ты говорила, что совсем обо мне не знаешь?       Было неприятно вспоминать тот разговор. Вроде бы безобидная и правильная фраза, да стыдно вспомнить контекст. Тогда Роуг сделала больно. Тогда Роуг поверила, что Гамбит ей лжёт.       — Это не важно, mon amour, — сказала она. — Больше не важно.       Знал он её «больше не важно». В этом была вся Роуг. Она могла ударить по щеке, затем тут же поцеловать и сказать, что ненавидит, гордо уходя в закат.       В такие моменты Реми не понимал её, и это переполняло грудь ещё большим счастьем. Игра, которая на деле совсем не являлась игрой, продолжалась. В ней Реми Лебо ежеминутно защищал любимую женщину, а та готова была обойти весь мир, чувствуя, что нужна ему.       «Больше не важно», а у самой в глазах бегали чертики. Им уже давно пора бы дать имена. Особенно тому, который тянет другого сигануть с верхушки эйфелевой башни.       А почему бы и нет?       Верно заметив её замешательство, Реми нежно улыбнулся и взял за руки.       — Подожди меня здесь, я быстро.       Ей казалось, с каждым его шагом всё гуще становилась над Парижем ночь. Она, как мудрая королева, прятала своего принца от лишних глаз, и Роуг оставалось лишь догадываться о том, какой сюрприз Реми ей приготовил.       Париж располагал к тому, чтобы писать картины. Она жалела, что не имела к этому способностей, да и как-то не захватила с собой мольберт, краски и кисти.       Пока ждала, успела немного послушать музыку в телефоне, а заодно полюбоваться вечерними огоньками города, умытого только что прошедшим дождём.       Реми всё не возвращался. В груди селилась тревога.       Что-то не так? Не оставил же он её здесь одну?       В памяти вдруг вспыхнул кошмарный сон, в котором её скрутили двое неизвестных, одетых во всё чёрное.       Она звала Гамбита. Но не видела… как он стоит и молча наблюдает.       — Говорили же тебе, не выходи за вора, дурочка, — шептал чей-то пьяный голос над самым ухом. Интонация буквально въелась ей в мозг, так была реальна.       Она не поняла, как вырвалась, как побежала, что есть мочи, под заливистый хохот.       Задыхаясь, продолжала звать Гамбита, но встретив на одном из перекрестков осознала: он её никогда не любил.       Снять перчатки. Расстегнуть куртку. Ударить по лицу. Так просто.       И так сложно… Это же её Реми, Господи! Он не виноват, его заставили. Он ведь спасет её, правда? Он всего лишь играет роль…       Роуг мотнула головой в попытке изгнать из памяти сон и, наконец, увидела, как Реми идёт к ней навстречу.       Мрачный… Напряжённый, как туго натянутый нерв, словно из того самого сна. Он проигнорировал её оклик, пошатнулся, когда обняла за плечи.       — Гамбит?       — Веришь мне? — спросил он, пронзительно посмотрев в глаза.       Конечно, верила. Никогда не переставала.       На другой стороне дороги застыла женщина. Её внимание явно было сосредоточено на них.       — Дай мне пятнадцать минут. Я сам тебя найду, — сказал Реми, и Роуг осталось лишь вновь смотреть ему вслед.       Она практически сразу пошла за ним. Покорной тенью, тихим ангелом, как он её называл.       Реми сел за столик в кафе, заказал кофе, но не спешил его пить. Затем поднялся, подошёл к какой-то девушке, сидящей в углу, поцеловал руку и протянул… её билет в оперу?       Роуг замерла, не в силах поверить. Девушка смутилась и расплылась в очаровательной улыбке. Раскраснелась.       Роуг опустила глаза. Предательство не было для неё в новинку. Уже не в первый раз она вот так смотрит в окно и наблюдает за тем, как рушится её счастье и иллюзорная вера в людей и добро.       Прежняя Роуг ушла бы, не оглядываясь, придумала бы справедливую причину, но, увидев, как Реми вернулся за столик и замер, уронив голову на руки, не смогла остаться безучастной.       Реми не обратил внимания, когда она погладила его по волосам. Таким мягким и шелковым, пахнущим шоколадом и кофе. А когда, наконец, взглянул, глаза его горели каким-то больным алым пламенем. Он задержал её ладонь возле щеки и поцеловал почти неощутимо, будто бы не имел права.       — Что случилось?       Реми молчал. Молчал так тяжело, что Роуг забыла и о чужой женщине, сидящей в уголке, и о билете в оперу, и вообще о том, что они туда собирались. Всё внимание сосредоточилось на Реми, который просто не хотел делиться с ней болью.       Она хорошо знала этот взгляд. Она тоже всегда была такой.       — Тебе нужно побыть одному?       Он моргнул и слабо улыбнулся.       Роуг не ушла. Роуг молчала вместе с ним и пила горячий кофе, мельком поглядывая на незнакомую женщину в углу. Она всё ещё рассматривала билет в оперу и выглядела крайне удивленной.       — У меня было три билета, — нейтрально произнес Реми и коротко усмехнулся. — Я её не знаю.       Роуг непонимающе нахмурилась, но решила не вступать в разговор.       — Ты — всё, что есть у меня. Мне больше никто не нужен. — Реми заговорил тише, обняв ладонями остывшую чашку кофе. Та тут же нагрелась. — Но я не знаю, сможешь ли меня понять сейчас. Какое-то время назад я впервые почувствовал, что не один. А оказалось, что показалось.       — Ты меня пугаешь.       — Ты помнишь свою семью? До того, как они от тебя отказались.       — Помню, — задумчиво произнесла Роуг. — Мы любили друг друга. А потом мне пришлось бежать потому что… — слёзы подступили к глазам, но она не позволила им выйти наружу. — Потому что я оказалась «уродкой и душегубкой», которую даже поцеловать на ночь противно. И больно.       Реми глубоко вздохнул и сделал глоток. Она обожала смотреть ему в глаза сквозь ниточки ароматного кофейного пара. Будто весь остальной мир неумолимо таял.       — Я своих родителей вообще не знал. Маму чуть-чуть. Она как… мираж. Моя выдумка, — в черных омутах снова блеснул алый огонек. — А пару лет назад, на этих самых улицах, меня окликнула по имени худенькая пожилая женщина. Одни глаза. Не знаю, почему я тогда остановился. Она сказала, что я напоминаю ей её дочь. Очень сильно напоминаю.       Роуг поймала себя на том, что улыбается, а Реми продолжил:       — Может быть, она обозналась. Но я поверил. Не знаю, почему поверил. Проводил до дома, она поблагодарила, угостила чаем. Показала толстый альбом с фотографиями, а в одну из наших встреч подарила его мне… и мамин дневник.       — И что ты узнал? — шёпотом спросила Роуг.       — То, что мой мираж, где меня она любила, далеко не мираж.       — Её… — Роуг проглотила свой вопрос, и он застрял в горле иголкой.       — Нет. Мамы давно нет, — покачал головой Реми и ненадолго замолчал. — В последнюю нашу с бабушкой встречу я обещал, что достану билеты в оперу. Она так смешно скривилась, сказала, что современные постановки мало на что тянут. Ни в какую не соглашалась.       — А ты улыбнулся бы, как мне, — обронила Роуг.       — Пробовал, — лицо Реми чуть посветлело. — Она сказала, чтобы я убирался со своими фокусами. А когда я действительно собрался уходить, попросила меня всё-таки достать билет. Пойти в её любимое кафе, сесть за этот столик, и подарить девушке, которая по моим ощущениям похожа на неё в молодости.       Роуг снова взглянула на женщину в углу: аккуратные руки, длинные пальцы, короткие каштановые кудрявые волосы, уложенные «шапочкой», тонкие брови, выразительные глаза, строгий элегантный костюм. Напротив неё весело болтал ногами маленький сын.       — У тебя есть фото?       — Не здесь. Как-нибудь покажу, — ответил Реми и мрачно улыбнулся. — Я хотел вас познакомить, но опоздал. Бабушка умерла месяц назад.       — Соболезную, — тихо сказала Роуг, сжав его ладони.       Глупая. Она ведь чуть не решила…       — Я знал её несколько дней. Потратил время на сомнения и прочий бред. Однажды едва не сказал, что являюсь ей не более чем никем. А теперь она ушла и… будто часть меня отрезали. Соседка спросила, кто я умершей, — Реми пригубил кофе и виновато улыбнулся, поднимаясь, — а я не знаю. И не знаю, почему не знаю, хоть и успел поблагодарить за то немногое, что у нас было.       — Давай никуда не пойдём, — Роуг изо всех сил обняла его в упор.       Какой же крепкий и в тоже время хрупкий, теплый…       Они не имели права не прийти в оперу. Золотые вензеля, красный бархат… Реми сказал, что, должно быть, эта встреча должна была состояться именно так: Роуг, Реми и та, какой бы он мог знать свою родную бабушку.       Ольга, так звали ту женщину, очень много благодарила Реми за столь дорогой подарок. Чуть не опоздала: пришлось вернуться в отель и оставить сына в номере. Он ещё слишком юн для произведений уровня «Кармен».       — Пятая ложа пустует, видишь? — шепнул Реми перед началом. — Это ложа Эрика. Здесь верят, что герой романа Леру до сих пор живёт в этих стенах. Приходит на спектакли. Горд и молчалив.       — Мне жаль его, — обронила Роуг. — Его называли уродом, он никогда не снимал маску. Никогда не знал родительской любви, но полюбил. А это уже не делает его уродом.       — А полюбил он ту, что видела его глаза под этой самой маской, — прошептал Реми, поднеся её руку к губам. — Смотрела в его сердце и видела в нём свет. Она разожгла в нём чувство, которое испытывала сама, но к другому человеку.       — А я мюзикл видела, — невольно подслушала Ольга. — Пронзительная вещь, правда?       — Весьма, — улыбнулся Реми.       В зале погасили свет. Мрак спрятал богатства оперы Гранье, но не отнял красоты и величия.       Сколько чувства можно выразить в одном лишь танце… Сердце Роуг сжималось. Музыка, жесты, страсть, любовь и дикая ревность — всё там, на сцене. И у неё внутри.       Она уткнулась Реми в плечо, вцепилась в руку, чтобы никто не увидел, как слёзы текут по щекам.       Не права была бабушка Реми, ох, не права. Ещё живо настоящее искусство! Впрочем, что же за магию видела в молодости эта худенькая старушка с большими глазами, если была так уверена, что этому балету её не тронуть?       Роуг дрожала, но не от озноба. Она не запомнила имён артистов, они стали для неё живыми иллюстрациями. Танцевали, боролись, веселились, любили по-настоящему. И в конце… совсем по-настоящему остановилось пронзенное сердце пылкой Кармен в руках ревнивого Хозе.       Роуг не обратила внимания, в котором часу они вернулись в отель. Зато кое-кто из местных точно запомнил надолго звуки «новогодних хлопушек» в закрытом парке и «летающие фонарики, похожие на покерные карты».       — Мороженого хочу, — ни к чему не обязывая, сказала она. Просто хотела разбавить вновь нависшую тишину.       Эйфория ночи дрожала и таяла, как ледяные узоры на стеклах под солнечными лучами. И так не хотелось терять чувство праздника.       Гамбит молча встал и направился к телефону. Скоро в номере появилась настоящая карусель с множеством разных шариков, венчанных взбитыми сливками, вишней, клубникой, виноградом.       — Заранее продумал? — она повеселела не столько от вида угощений, сколько от того, что Реми улыбнулся в ответ почти так же, как утром.       Откупорил бутылку белого вина, наполнил бокалы, притушил свет. Гранатовое пламя переливалось в его глазах, манило в плен, в который Роуг с удовольствием падала.       Боль утраты, казалось, поутихла. Или он просто умело играл, решив не останавливать ни на миг бегущую вперёд жизнь, которая, как ни крути, а не рухнула.       — Гамбит, не надо, — она серьезно посмотрела ему в глаза, зная, что он прочтет по чувствам правильный смысл.       Играть. Притворяться. Через силу изображать перед ней счастье. Она любила его не за подарки, а за то, что был с ней настоящим и делил с ней пополам не только радости.       — Ты бы ей очень понравилась, — тонко улыбнулся он, изящно подавая бокал.       — Я не хочу домой. Давай опоздаем на самолёт, — полушутливо перевела тему Роуг. — Останемся ещё хотя бы на день.       — Или сядем на другой. Я знаю, как, — прищурился Реми.       Его глаза пьянили не хуже любого алкоголя. Она отставила бокал, сделав всего глоток, и зажала во рту кусочек ананаса, который Реми благополучно «увёл», поцеловав.       — Запрещённый… приём, — произнесла она, неохотно пробуя оторваться от любимых губ.       И мазнула по носу взбитыми сливками.       Глаза Реми хищно блеснули. Не прерывая зрительного контакта, он медленно собрал указательным пальцем «следы оскорбления» и отправил эти самые «следы» себе в рот. Посмаковал с видом кулинарного эксперта и томно ответил:       — Чего-то не хватает…       В воздухе читались запахи апельсина и корицы, исходящие от зажжённых ароматических палочек. И губы Реми ощущались на вкус такими же.       Он рисовал на её теле шоколадно-вишнёвым сиропом — сводило с ума, как тот плавился от прикосновений и поцелуев.       Один рисунок или сменялся другим или трансформировался, прежде чем исчезнуть. Стебель, цветок, солнце, сердечко… Последнее выложила Роуг из клубники у Реми на груди и с жадностью съела.       Реми застонал, будто всё всерьёз. Роуг на мгновение осеклась, вспомнив о способностях, но те мирно спали. Свобода дурманила, время замирало. Роуг и не предполагала, насколько сведены мышцы у неё на спине.       Теперь чувствовала. Каждую отдельно. Они поддавались скользящим по шоколаду ладоням Реми, его тонким и нежным пальцам. Растягивались и сладко ныли.       Роуг проделывала то же самое. Внутри ей хотелось кричать от контраста запахов и соприкосновения замершего молока с горячим сиропом. Реми будто угадывал, где ей становилось больно, и припадал губами, вынуждая извиваться змеёй.       Он исследовал по миллиметру её тело. Каждую впадинку. Собирал половинки вишен, винограда и фисташек под солнечным сплетением и оставлял на их местах горячие следы. Спускался ниже, и тело наливалось приятной истомой.       Она перебирала и путала пальцами его мягкие волосы. Глубоко вдыхала апельсиновый аромат и сквозь пелену счастливых слёз наблюдала, как переливается гранатовым блеском от его способностей потолок.       Реми чувствовал перемены её настроения. Всегда чувствовал. Поэтому она прижалась к нему отчаянней, гоня абсурдные мысли.       Так много… быть наедине вот так. Для неё много. Она не любила себя, когда об этом думала.       Но стоило Реми найти очередную точку у неё за ушком, обдать горячим дыханием, и она уже улыбалась. Мысленно смеялась в лица тем, кто в них никогда не верил.       — Мне показалось, что разум со мной играет, — тихо сказал Реми, повернувшись к стене и прижав к сердцу ладонь Роуг. — Звоню в дверь, почти говорю о том, что достал приглашение на её любимый балет, что внизу нас ждешь ты — самый главный человек после неё и мамы. Ничего не изменилось… только живут уже там чужие люди, не имеющие понятия, кто я. Не предполагающие, что у одинокой старушки когда-то был внук, да и что жила она там, наверное. — Он горько засмеялся. — Соседка и вовсе проследила за тем, чтобы я ушёл. За мной пошла. Мерзкое чувство… Липкое.       Роуг не ответила, лишь крепче обняла.       Вода в душевой смыла последние следы. Казалось, в водосток улетели даже воспоминания о Париже. Каждая минута, каждый миг.       Завтра они проснутся, ещё раз прогуляются по парку, а потом в небо вспорхнёт их самолёт.       Роуг накинула халат и ещё раз взглянула в зеркало. В отражении на неё внимательно смотрела совсем незнакомая, взрослая, чуть строгая, красивая женщина. Любимая… Сильная.       Реми уже крепко спал. Роуг вошла бесшумно и осторожно легла рядом. Коснулась его глаз практически невесомо, запечатлела на губах такой же поцелуй. Реми мягко улыбнулся.       — У Гамбита красивые ресницы, — прошептала она.       В окно виновато взглянул рассвет.