Там, где небо встречается с морем

После отпевания Джимми протягивает руки для объятий. Чак смотрит на него так, будто он только что закурил сигарету в онкологическом отделении. Остальные члены семьи вернулись в главный зал. Тетя Филлис надушилась настолько сильно, что с ней невозможно находиться на расстоянии вытянутой руки. Кузен Нэд навязчиво пытается быть полезным хоть кому-нибудь, избегая подходить к гробу, чтобы попрощаться. У матери Чака и Джимми случился очередной нервный срыв, шестой за день, на этот раз из-за отсутствия дальнего родственника («Операция? Ну, он мог хотя бы позвонить!»). Чаку нужна передышка, поэтому он решает укрыться в туалете. Джимми следует за ним. — Что? — лицо Джимми напоминает мордочку побитого щенка. Это его лучшее оружие. Как можно затаить обиду на это личико? Объятия Джимми все еще открыты, как будто одного этого достаточно, чтобы заставить Чака броситься в них. — Я просматривал бухгалтерские книги, — говорит Чак. Он старается, чтобы его голос звучал равнодушно. Но это тяжело. — И? — Джимми невинен, как мальчик-служитель при алтаре. Этот взгляд он оттачивал на протяжении всего детства, но только сегодня Чак по-настоящему ощутил его остроту. — Оно того стоило? — спрашивает он, не в силах сдержать нотку горечи в голосе. — Это помогло тебе поладить с тем сбродом, с которым ты ошиваешься? Замешательство омрачает лицо Джимми. Его руки опускаются обратно по бокам. Костюм плохо сидит на нем, ведь это один из папиных поношенных костюмов. Внезапное осознание этого накрывает Чака волной холодной ярости. — Что ты сделал? Ты спустил все на выпивку с этим отбросом Марко? — Эй! — закричал Джимми. Его первый залп в обороне. — Марко — хороший парень. Что ты, черт возьми, несешь? Чак прожигает его ледяным взглядом. Папин костюм сминается на плечах и по внутреннему шву. Ночь на вешалке могла бы разгладить его, но Джимми никогда не знал, как обращаться с костюмами. И все же именно он получил его. — Я просматривал бухгалтерские книги, — повторяет Чак. — Я видел, что ты сделал. На лице Джимми появляется озарение — наконец-то! — и он заикается что-то сказать. Но Чак не дает лжи вылиться из его рта. Он должен задушить ее в зародыше, пока она не переросла во что-то более уродливое и непоправимое. — Воровал деньги? Из кассы собственного отца? Господи, я не думал, что ты способен так низко пасть! Джимми поник и притих, снова переходя к обороне. — Что? Что в этом такого? Все так делают, это же неписаный закон ведения бизнеса. — Не настолько много, Джимми, — Чак сдерживается, чтобы не закричать. — Не настолько много, и не у семьи. Боже, ты бы видел лицо отца, когда я рассказал ему… — Ты рассказал ему?! — Джимми в ярости. — Черт, Чак… Если бы ты пришел ко мне… Я работал над тем, чтобы все исправить! — Это не имеет значения, Джимми. Ты воровал у отца! В течение стольких лет! Ты хоть представляешь, сколько он вложил в этот магазин?! — Уж я-то представляю! И Джимми правда хватает наглости выглядеть обиженным. — Я живу здесь, помнишь? Я видел его каждый день, пока ты учился на юриста, добивался успеха, — последнее слова, как яд, стекает с его языка. — В книгах указано, сколько времени я потратил на помощь, а? Все те усилия, которые я приложил, пока ты пресмыкался перед преподами? Это страница из классической маминой пьесы «Переложи чувство вины на другого», но Чак готов к этому. — По-твоему, раз ты приложил так много усилий, то заслужил немного больше, верно? Джимми не знает, что сказать. Он смотрит вниз, разглядывая надписи на писсуарах. Чака больше не беспокоит его мочевой пузырь, он забыл о нем. Что его огорчает, так это его глаза и виски́. Здесь слишком яркое освещение. Здесь все слишком яркое. — А разве нет? Джимми не смотрит на него. Чак делает шаг вперед. — Я не такой, как мама и папа, Джимми. Ты не можешь просто надуть губы и сделать вид, будто ничего не было. — Да. Ты никогда не дашь мне забыть, как я убил папу, — раздраженно бормочет Джимми, вытирая слезы рукавом. — На меня это не действует. Ты взрослый человек. А взрослые отвечают за свои поступки. — Разве это моя вина? Почему ты всегда обвиняешь меня? Что же ты не сказал то же самое маме? — Стресс бы обострил ее боль в пояснице. Она бы слегла на неделю. — Нет, дело не в этом, и ты это знаешь! — Вот что происходит вокруг тебя! Десять минут наедине с тобой, а у меня уже болит голова! Чак сжимает пальцами переносицу. Лампы над ним издают слабое жужжание, которое отдает прямо в зубы. Джимми поднимает на него взгляд. На его лице нет и следа высокомерия. Он даже не сердится. Ему просто очень, очень грустно, и это трогает Чака до глубины души. — Хватит, — Джимми шмыгает носом. — Нам обязательно ссориться сейчас? Умоляющий. Безутешный. Он протягивает руки. — Мы можем поговорить позже. Ты можешь кричать на меня сколько захочешь, но, пожалуйста, только не сейчас. И Чаку очень, очень хочется обнять Джимми. Потому что ему тоже грустно. Потому что их отец умер, и взрослая жизнь обрушилась на Чака слишком внезапно. Он понял, что теперь между ним и миром больше не стоит ничего. Но он решает быть для Джимми тем, в ком он действительно нуждается, а не тем, кем он хочет его видеть. Он будет для Джимми авторитетной фигурой, которой не смог стать их отец. Чак говорит: — Я буду снаружи, Джимми, — и уклоняется от его объятий. Он присоединяется к их родственникам и выводит маму из оцепенения, поддерживает и успокаивает ее, как хороший сын. Джимми выходит из ванной десять минут спустя, с опухшими, блестящими глазами. Он вежливо позволяет тете Филлис смахнуть невидимую пылинку с пиджака его покойного отца. Чак изо всех сил старается не смотреть на Джимми. Но мама берет его лицо в свои руки, не оставляя ему выбора. — Два моих чудесных мальчика, — вздыхает она. — Иди сюда, Джимми, обними Чака. Ты не обнимал его с тех пор, как он вернулся. И Джимми хватило контроля не выглядеть слишком самодовольным, когда он подошел к брату. Он задержал его в своих объятиях на минуту дольше, чем нужно. «Так вот», — говорит его хватка. Чак вспоминает об этом, выглядывая через дверное окно на улицу. Машина Джимми стоит снаружи. Он припарковался, но не вышел. Чак хочет выйти к нему. Он хочет, чтобы Джимми предложил обнять его, потому что сам Чак давно забыл, как это делается. Он хочет, чтобы Джимми помирил их силой своего обаяния и снова стал приносить ему продукты, потому что Эрнесто постоянно покупает не то. Но желтая машина стоит у обочины, а от гудения проводов перед домом у Чака болит голова. Джимми уезжает. Чак отходит от двери и устало опускается на диван.