No light

      Барнс молча пил остывший чай из большой кружки. Не любил горячее и не любил разбавлять холодной водой — так терялся вкус. Обычный чёрный крепкий чай с бергамотом. И курил. Курил он редко. Не потому, что придерживался здорового образа жизни или следил за собой. Просто это не входило в число его вредных привычек. Но иногда всё же доставал потертый, невесть как и кем сохраненный, портсигар времен второй мировой. Щелкал дорогой брендовой бензиновой зажигалкой, подаренной кажется Шэрон на какой-то праздник, и неторопливо курил, выпуская дымные кольца вверх.       А она привычно оправдывалась, словно актриса на сцене Большого Театра, вкладывая всю возможную экспрессию и тщательно отрепетированную искренность. Это было настолько естественно для Беловой, что сама порой не понимала, как всё получается. Маски стали роднее кожи, прочно приросли за прошедшие годы. Порой казалось, что сама шпионка едва помнит себя настоящую. Но Барнс как-то различал всё это. Видел что-то недоступное другим, смотрел будто сквозь, и вместе с тем в самую суть.       Белова боялась. Боялась его как Зимнего Солдата и как мужчину. Непозволительно проницательного и умного. Не поддающегося ни единому виду психологических манипуляций. Точно знающего, когда она лжет. А лгала Елена слишком часто и много. Часть натуры, привычка, порок, необходимость, профессиональный навык.       Барнс не терпел ложь. Как иронично. Такой же шпион, обученный еще лучше и умеющий куда больше. Он был до отвращения откровенен в личной жизни и требовал к себе того же.       — Ты не понимаешь. Не знаешь всей правды. Я не говорю тебе, потому что это ничего не изменит. А ты делаешь поспешные выводы. Торопишься. Хочешь от меня слишком многого…       Газлайтинг, абьюз, можно дописать любой модный термин, символизирующий обеление черного. Любимый прием Беловой. Быть жертвой. И не важно, что Барнс снова прав и логичен в своих выводах. Важно не дать ему взять верх, пошатнуть хоть на йоту его уверенность. Это легче, чем кажется. Белова знала его болевые точки и подло била туда, куда нельзя, вынуждая солдата не доверять самому себе. Ненавязчиво вставляя фразы и намеки, оговорки. И видела, как тускнеют прозрачные серо-голубые глаза.       Она когда-то была очарована его взглядом. У всех есть какой-то фетиш, что-то кажущееся особенно привлекательным в других. Белова сходила с ума от мужских рук и глаз. И чертов Барнс был попаданием сто из ста. Прямой взгляд, необычайно много таящий в себе, красивые мужественные руки с длинными пальцами и крупными костяшками. Даже протез был выполнен настолько анатомично, что нисколько не отталкивал и не казался чуждым, наоборот — добавлял некую изюминку. Или это она просто слегка (а может совсем не слегка) поехала крышей на Барнсе?       — Для тебя всё легко и просто, как и для большинства мужчин. Ты не задумываешься о таких вещах, как…       Конечно он задумывался. И Елена это знала. И понимала, что его притензии справедливы, а предложения правильны. Но она не была готова. Не была и всё тут. Или не хотела признавать, что на самом деле действительно хочет быть с ним. Их жизнь не будет обычной, как у тысяч семейных пар, не будет и тихой. Они оба не станут стричь газон и ходить по воскресеньям в церковь. Да солдат и не предлагал такое. Но Белова знала, что с ним можно быть только навсегда. Нельзя дать по тормозам потом. Это убьёт их обоих. Поэтому тормозила сейчас, подсознательно понимая, что стертая колодка уже ни на что не годится. Слишком много и часто она делала так. А он продолжал курить, аккуратно стряхивая пепел в банку из-под кофе. Чуть щурился, собирая морщинки вокруг глаз, едва заметно поджимал губы. Густая короткая щетина прятала обозначившиеся горькие складки у рта.       И она вдруг осознала, что эта пытка длится не первый год. В невозможно притягательных глазах читалась бесконечная усталось и обреченное смирение. Елена замолкла на полуслове, разглядывя солдата будто впервые. Он ведь всегда рядом, стоит только руку протянуть или позвать. Но она держит его на расстоянии, то притягивая невыносимо близко и давая надежду, то отталкивая как можно дальше, стоит ему за эту надежду ухватиться. Ковыряется в его сердце и душе, каждый раз принося всё больше увечий, а после виновато зализывая собственноручно нанесенные раны. И он терпит. Единственный, кто хотел и был готов принять её любой.       Уловив затянувшуюся паузу, Барнс поднял взгляд. Отросшие пряди волос упали на высокий лоб, щекотали широкие скулы. Между бровями залегла глубокая хмурая морщина. Сколько же лет уже она мучает его? Сколько лет вообще отмеряно им обоим, зажившимся благодаря сыровотке, на этом свете?             Стоит ли собственное упрямство и непонятное желание держать дистанцию того, чтобы навсегда потерять действительно любимого мужчину?..       Она медленно подошла, а Барнс, как всегда, уловил что-то в ней, недоступное объяснениям, и просто крепко обнял, позволяя уткнуться носом в шею. Вдохнуть такой родной запах, вцепиться в рубашку до боли в пальцах, и спрятаться от всего мира за широкой надежной спиной. Горячие губы коснулись светлой макушки, а сильные руки бережно обняли, давая такую нужную опору…