За закрытой дверью…

            Вы когда-нибудь задумывались каково это — ощущать присутствие потустороннего?       Слышать, как кто-то ходит по твоей кухне, гремит твоими стаканами и роняет твои тарелки. Смотрит в твои глаза через зеркало в прихожей, а тебе только и остаётся, что следить за скользящими по стенам тенями.       Вы когда-нибудь задумывались, как это?       Жить с чётким осознанием того, что ты и есть то самое «потустороннее»…       Дарья Волкова.       «Волчонок» — как ласково называл ее любимый дедушка.       «Дашка» — как называли её воспитательницы детского дома,       «Ненормальная».       «Одержимая».        «Ведьма».       Всего три слова способны уничтожить маленького ребёнка, особенно если они звучат чаще, чем «доченька». Темноволосая девочка в маловатом платьице буквально с грудного возраста ощущала на себе всю ненависть, исходящую от, казалось бы, главного в её жизни человека.       Если её спросят о самом ярком воспоминании из детства, не задумываясь Даша расскажет о вечном голоде, который мучил пятилетнюю девчушку до противного свёртывания внутренних органов. Расскажет о том, как из-за вспыхнувшего в детском саду педикулёза безжалостно были под корень отрезаны две тоненькие косички. Расскажет о безумно вкусных конфетах, которыми изредка угощали ребёнка бесконечно менявшиеся пьяные кавалеры — это, пожалуй, единственное светлое воспоминание о годах, проведённых с матерью.       Вторым ярким пятном будет до ужаса жуткая, на первый взгляд, история.       В тот день четырёхлетняя девчонка в очередной раз громко рыдала, прикрывая голову от ударов подвыпившей женщины, сносила каждое хлёсткое высказывание и мечтала оказаться в любящих объятиях своего дедушки. Только вот незадача — дедушка жил далеко, забирал внучку только летом и на Новый год, и даже не представлял, что происходит в любезно оставленной дочке двухкомнатной квартире. Как только хлопнула дверь, а огромные заплаканные серые глаза потёрли по-детски мягкие подушечки пальцев, в углу обшарпанной комнатушки раздался глухой стук. Чёрная тень от стены отделилась, и с лёгким треском лампочка замигала, еще больше пугая загнанного ребенка.       Маме она, конечно, рассказала… Рассказала и получила новую порцию ударов и оскорблений от женщины, буквально на лбу выжегшей огненное «Ведьма».       Ведьма…       Слишком громко сказано про маленькую девочку девяти лет, которая просто попросила доброго дядю-охранника держаться подальше от воды. Она всего лишь хотела помочь дяде Миколе, который всегда находил для неё завалявшуюся шоколадную конфетку «Мишка на Севере». Приносил ей игрушки, с которыми уже не хотела играть Софочка — его маленькая дочурка, тайком от толстой директорши выводил воспитанницу погулять в парк и даже покупал огромную и липкую сладкую вату.       «Как утоп?» — переговаривались между собой воспитательницы.       «Господи, горе-то какое. Как же теперь Мария с тремя детьми-то?» — причитали бабки у подъезда.       — Помяните моего Миколу, — дрожащей рукой молодая вдова протянула пакет с ватрушками и коробками сока большой тучной женщине. Правду бабки говорят, никто кроме маленьких ребятишек искренне не помянет раба Божьего.       — Машенька, господи, как же так? Совсем молодой ведь был. Не иначе как Чёрт его потянул на эту речку, — женщина приняла белый пакет и сжала исхудавшее предплечье в поддерживающем жесте.       — Не знаю я, Лидия Кирилловна, не знаю. Сказал, что с мужиками на рыбалку идёт. Ну, а где рыбалка, там и водочка, — тяжёлый вздох сорвался с бледных тонких губ. Кто бы что не говорил, но смерть мужа и взаправду была по-детски глупая. «Упал, проснулся — гипс», — Марии на ум только эта фраза и приходила.       В воскресное утро Микола, как обычно, пошёл на местную речку с мужиками. Порыбачить, выпить, отдохнуть от жён и работы. Ни о чём не подозревая мужики забросили удочки, опустили садок в воду и во всех лучших традициях накрыли поляну. Кто-то принёс свежие огуречки с солью, любезно сорванные с грядок, пока вездесущая жёнушка не приметила, кто-то спелую сладкую помидорку, а из чьего-то запаса выскочили добротный кусок домашнего сала и несколько рюмок.       Разлили, выпили, закусили. Всё в соответствии с имеющимся у каждого совершеннолетнего и не очень деревенского парня учебником «О рыбалках на природе».       — Мужики, клюёт! — Микола первым увидел уходящий под воду поплавок и бросился к удочке.       Не сказать, что берег был высоким, трава мокрой, а ботинок — скользким. Но судьба — она на то и судьба, что собирает всё невозможное в один день. Мужчина подходит к удочке, наступает на небольшую кочку в траве, и, поскользнувшись, улетает с берега в воду с громким всплеском.       — Колька! — крик со стороны импровизированного стола разрезает пространство. Виктор, лучший друг несчастного пловца, бросается к речке, высматривая товарища в толще тёмной воды. Не раздумывая, прямо в одежде он сигает с берега в воду.       Жидкость давит на уши, вымокшая одежда тянет вниз камнем, сковывая движения и не позволяя лишний раз развернуться, Открыв глаза, попытавшись заставить их насильно привыкнуть к покалыванию и мути подводного пространства, Виктор оглядывается и замечает бессознательного друга, медленно уходящего всё ниже, на самое дно. Вынырнув и отмахнувшись от громких криков товарищей, мужчина наполняет воздухом лёгкие и уходит обратно под толщу воды. Пытаясь схватить утопающее тело, рука раз за разом загребает только липкие и скользкие водоросли.       Наконец-то зацепившись за ткань одежды, он мощным гребком выныривает на поверхность. Мужики на берегу громко кричат, подавая руки молодому парню; кто-то вытаскивает Виктора, давая отдышаться от резкой смены температуры, кто-то подтягивает Миколу на траву и переворачивает его на спину, бьёт по щекам, прощупывает пульс.       — Разойдитесь! — пробасил самый взрослый из компании, единственный сумевший собраться с думами и найти на подкорке памяти действия при первой помощи, ведь тридцать лет службы пожарным обязывают тебя принимать решения быстро и четко.       — Считай! — Иван моментально снимает часы с левой руки и суёт их ничего не понимающему Денису, — Считай, я сказал! — ещё раз крикнул на него самый старший участник этой рыбалки.       — Десять секунд, — как нельзя кстати вспомнились слова школьных учителей — советское образование всё-таки вещь, сколько пей, а знания так и не пропьёшь! Иван набрал воздуха и приблизился к лицу мужчины. Два выдоха, и руки перемещаются на грудную клетку, — двадцать секунд, — снова два выдоха, мысленно отсчитывая каждый нажим, Иван продолжает попытки спасти младшего товарища.       «Давай, заводись», — секунды бегут неумолимо быстро, а парень до сих пор не подаёт признаков жизни. Секунда превращается в десяток, десяток в минуту. Вокруг этой импровизированной реанимации стоит мёртвая тишина, никто не решается проронить даже звука. Стрелка наручных часов неумолимо отсчитывает последнюю, пятую минуту.       — Стоп… — одно слово звучит как приговор, Иван убирает руки и вытирает выступивший пот со лба. Сидевший рядом Виктор утыкается лицом в коленки, мужские плечи начинают мелко подрагивать. Они сделали всё, что могли в условиях, в которых оказались.       — Нужно вызывать ментов, — Иван встаёт и подходит к брошенной возле удочек куртке, пошарив в карманах, он находит свой телефон и идёт в сторону деревни. Шок и осознание не позволяют никому даже сдвинуться с места и последовать за дядей Ваней, как называл его маленькие Колька и Витька.       — Как же теперь Машка… — шёпотом проговорил Денис. Никто из присутствующих здесь не допускал мысли о том, что именно он понесёт эту страшную новость в дом погибшего друга. Виктор отмер первым, встал и пошёл к краю берега, с которого несколько минут назад его друг соскользнул в речку.       Обычный берег, справа песчаный пляж, на котором каждое лето отдыхали местные жители, мостки, на которых некоторые по старинке полоскали бельё, а зимой рыбачила их компания. Виктор присел, рукой потрогал небольшую притоптанную полянку, где поскользнулся друг, ещё раз взглянул на воду и маленькие кустики осоки, растущие в воде около самого берега, встал и снова повернулся к компании.       — Я сам скажу.       Послышался звук мотора, и машина скорой помощи показалась из-за перелеска.       …— Вот так, Лидия Кирилловна, в морге сказали, что ударился головой о тупой предмет, предположительно о корягу какую-то. Из воды Витя его уже мёртвым вытаскивал, — девушка утирала слёзы тыльной стороной ладошки. Молодая девушка в истерике билась, товарищам мужа даже скорую пришлось вызывать, чтобы в себя убитую горем женщину привести.       — Ужасно, Машенька, просто ужасно. — директор детского дома окинула взглядом играющих на площадке воспитанников и заметила черноволосую девчоночку, которая играла со своей куклой на качелях. Припомнилась и собранная плотненькая папка с документами на удочерение сиротки, и периодически возникаемый у малышки вопрос: скоро ли дядя Коля на работу выйдет? — Дарья, подойди сюда, — девчушка спрыгнула с качелей и сорвалась к зовущей её женщине.       — Здравствуйте, Мария Леонидовна, — девочка улыбнулась, показав потерянный недавно передний молочный зуб.       — Здравствуй, Дашенька, — мучительно выдохнула Мария. Она никогда не понимала той странной любви своего мужа к этой девице.       Коля проработал охранником детского дома почти десять лет. Как с армии вернулся, на дождавшейся его Машке женился, так и устроился, чтобы новоиспеченную ячейку общества прокормить. А там уж через год и первенец родился, пришлось ещё и в соседнее село на пилораму ездить, совмещая всё и сразу.       «Ну, как же я их брошу, Машка. У них кроме меня никого больше нет» — жена только отмахивалась от чересчур ответственного мужчины и вздыхала тяжело, провожая Колю на очередную смену. Фраза его эта, будь она неладна, звучала в доме каждый раз, когда разговор заходил об увольнении. Соседки нахваливали молодого отца, казалось, любви Миколы к детям хватит на всех: и на своих, и на чужих. Так и продолжал жизнь свою на двух работах прожигать: с понедельника по четверг — в детском доме; с четверга по субботу — на пиллораме.       Воскресенье — законный и долгожданный выходной!       Который, правда, мужчина тоже вне дома проводил. Сына заберёт, и к мужикам на соседнюю улицу — отдыхать от тяжёлых трудовых будней. Машка против не была, потому что Коля не пил почти, да и с ребёнком время всё своё проводил, уму-разуму обучая.       Так и жили.       Ругались, мирились. Расходились и сходились.       Всё как у людей. Продолжалась вся эта котовасия почти семь лет, за которые маленькая семья Ковалёвых ещё два раза пополнилась, став уже полноценно многодетной. А потом тишину сотряс маленький темноволосый ураган в лице новой воспитанницы «Золотого ключика».       Дарья Вадимовна Волкова.       Мария прекрасно помнила тот вечер, когда муж впервые привёл домой эту странную девочку. Зашуганная, со спутанными косичками и в грязном выцветшем платьице она вошла в прихожую, оглядывая всё вокруг огромными оленьими глазами.       — Детвора! Знакомимся, это Дашулька, — Коля улыбнулся широкой улыбкой, подталкивая замершую на пороге девочку, которую тут же обступили его собственные спиногрызы. Женское сердце тисками сжало, когда напуганная громкими восклицаниями ребятишек Дашулька вцепилась в штанину Колиных брюк и спрятала покрасневшее личико в его бок.       И отчего к Кольке дети так тянулись? Верили ему, уши развесив, слушая очередную историю, как бравый дядя-охранник в лесу медведя встретил, а потом от волков на мотоцикле угонял. Собирал вокруг себя и младших, и старших — никому не отказывал. Сопли новоприбывшим подтирал, пубертатных краснеющих пацанов по голове трепал и, как единственный мужчина в женском царстве, уроки полового воспитания им проводил. Иногда хмыкал саркастично и с магазина на совершеннолетие бутылку-другую притаскивал, слово взяв, что всё будет цивильно и без мелкотни. Естественно, никто не хотел Михалыча подставлять, наоборот — вступались за него перед внезапно нагрянувшими работниками местного ПДН, когда те, наслушавшись слухов, спешили злостного педофила за решетку отправить.       Один за всех, и все за одного.       — Зачем, Коль? Ты хоть представляешь что будет, если с ней что-то случится? — Мария сложила руки на груди и нахмурила синеватые, выцветшие на летнем солнышке татуажные брови. Эта затея ей совершенно не нравилась.       Нет, ей, конечно, как матери, было жалко брошенного ребёнка. Да каждого жалко, что уж говорить, большинство ведь за свою короткую жизнь ничего слаще репы паренной и тумаков пьянчуг-родителей не видели. Но приводить домой, да еще и втайне от директора, было слишком даже для сердобольного Миколы.       — Машунь, давай потом обсудим. Мы же все равно собирались в город, возьмём Дашульку с нами. Не обеднеем же от одного билета в зоопарк и от лишней тарелки супа, — Коля улыбался, словно нашкодивший ребёнок. Знает же, поганец, что жена всё равно сдастся после недолгих уговоров, слишком давно они были вместе, с первого класса за одной партой сидели. За эти долгие годы они узнали друг друга как облупленных: когда промолчать стоит, а когда, наоборот, на своё надавить. Мария только тяжело вздохнула и присела на корточки перед всё ещё смущающейся девочкой.       — Привет, меня зовут Мария Леонидовна, а тебя как? — женщина постаралась улыбнуться как можно приветливее и руку с потрескавшимся маникюром, — картошку ведь все копают, как-никак, а урожайная пора, — протянула девочке.       — Даша, — два серых глаза выглядывают на неё из-под отросшей чёлки, а ручки сжимают потрёпанного временем и многократными стирками плюшевого мишку.       — Ну что, владеющая даром. Пойдём помоем ручки, может быть, ты хочешь кушать? — неизведанный зверёныш вложил ладошку в протянутую руку и маленькими шажочками двинулся в сторону ванной комнаты, изредка поглядывая на притихших ребят, что уже своими взглядами допытывали папку немыми вопросами. Коля поделился, что ничего у Волковой не было: ни игрушек, только этот старый медведь, с которым девчушка никогда не расставалась, потому что он любимым дедушкой был подарен; ни одёжки, даже самой простой; ни родственников, кроме той ужасно опухшей женщины, которая швырнула в лицо директрисе свидетельство о рождении дочери, и поминай её, как звали.       Невысокая и щупленькая Даша была подробным пособием о нездоровом ребёнке. Шугалась каждого шороха, почти никогда не плакала, смотря на взрослых уж слишком взрослым для шестилетки взглядом, и напрочь отказывалась спать, если в её комнате не будет зажжено хотя бы одной лампочки. Местный социальный педагог только руками разводил, мол, девочка развивалась согласно своему возрасту, да, нелюдима, но вы эту блондинистую чеканашку видели, какая социализация с пьющей матерью? Софочка была младше Даши на два года почти, если судить по личному делу второй, но вся более-менее сохранившаяся одежда пришлась малышке впору. Почти все вещи Софочки и подросших Никиты и Егора благополучно перекочевали в маленькую тумбочку, и на каждой кофточке было практически любовно вышито «ДВ».        Девчонка стояла и сжимала куклу, подаренную Ковалёвыми на ее девятилетие. В тот день они все вместе опять ездили в город, гуляли по парку атракционов. Мальчишки, как настоящие джентльмены, целый день ухаживали за своей будущей сестрёнкой. То им папа по секрету рассказал. Ни Мария, ни Коля нисколько не удивились, не уловив между детьми неприязни. Маленькие ведь, им только дай побегать по участку и пошкодничать, пока взрослые не видят. Вот девочки и скакали вместе весело по разрисованному асфальту, обсуждая важные женские вещи.       Коля шептал очередную шутку на ухо Машке, двумя руками удерживал на своих коленках двух абсолютно разных, словно инь и янь, девчат, периодически кидая предостерегающий взгляд на развеселившихся сыновей. Всё было хорошь, в тот день они были настоящей семьёй.       Семьёй, в которой нет места горечи и несчастьям. …Женщина вынырнула из воспоминаний и снова посмотрела на темноволосую девицу.       — Мария Леонидовна, дядя Коля просит, чтобы вы не плакали. Он вас очень любит, — девочка смотрит на неё своим пронзительным испытывающим взглядом, словно самую душу на изнанку вывернуть пытается. От глаз этих, серых и ледянных, мурашки по коже бегут, а в голове Колин голос набатом стучать начинает.       — Что ты такое говоришь? — Коля будто и взаправду с ней разговаривать начинает, в любви признаётся, извиняется беспрестанно, а ветерок меж тем по щекам мажет, словно муж сухими губами к ним прижимается.       — Он просит вас, чтобы вы принесли его любимую кофту, чёрную с красными полосками. Помните? — девочка продолжала смотреть на неё, сволочь маленькая. Давно фокусы эти набожную женщину пугали: то уткнётся в одну точку на стене и сидит часами, то разговаривать с кем-то начнёт в полном одиночестве. Поначалу казалось, что у ребёнка отклонения какие-то, но Коля только отмахивался, скидывая всю ответственность на разыгравшуюся детскую фантазию.       — Что за чушь ты несёшь?! — Мария и сама не заметила, как на крик перешла, пугая без того встревоженную девочку, — Ты думаешь, это смешно?! Не смей шутить над такими вещами, неблагодарная!       Даша испуганно дёрнулась от взлетевшей вверх женской ручки, которую моментально директриса перехватила, укоризненно взирая на заистерившую женщину. До крови пухлую губу закусила, наказывая себя за мимолетное желание последнюю просьбу дяди Коли исполнить. А Марию истерика захлёстывать начала: она закричала громко, оскорблениями осыпая ни в чём не повинного ребенка, из крепкой хватки директрисы и подоспевшей воспитательницы вырваться попыталась, чтобы стереть с этого псевдораскаянного личика невидимую ухмылку.       — Я не хотела, я просто сказала. Просто сказала… — разгневанное лицо ещё сильнее вспыхнуло, перекосилось, будто одновременно все лицевые нервы защемило.       «Это она виновата во всём!» — мысль прострелила больное сознание молодой вдовы. Вместе с этим ребёнком несчастья пришли в семью Ковалёвых: Колька на машине чудом не разбился, месяц ведь в больничке пролежал, потом Мария чуть было баню не спалила вместе с двумя девчатами, когда подбрасывала дровишки для растопки, а Никита в школе с лестницы скатился, едва одним переломом руки отделался.       Чёрная полоса какая-то!       А началась она именно с приходом этой маленькой дряни.       — Это ты во всём виновата! Ты! Дьявольское отродье! Ведьма! — в этой потерявшей ум женщине невозможно было узнать Марию Леонидовну — любящую жену и мать, что по доброте душевной два года назад в коридоре подала руку бедной сиротке, отмыла её, обогрела, а сейчас с грязью мешала. В тёте Маше Дашулька нашла давно утерянную, — а может никогда и не существовавшую, — материнскую любовь и ласку.       Ведьма!       Ведьма!       Ведьма!       — Машенька, тебе бы к доктору, — Лидия Кирилловна от греха подальше между девочкой и женщиной протиснулась, руки примирительно выставила и начала оттеснять воспитанницу поближе к детской площадке. Ну так, мало ли. Ковалёву уже под руки схватили и к выходу поволокли. Убитая горем молодая женщина беспрестанно продолжила верещать о бесноватости маленькой черноволосой девочки, что в монастырь её сдать надо, чтобы другим неповадно было, и от детей изолировать, буквально на цепь посадив. Только грустные серые глаза провожали удаляющийся сгорбленный силуэт. Девчушка вздрагивает, когда на хлипенькие плечики ложится тяжёлая хватка директрисы. — Волкова, чтобы в первый и последний раз. Поняла меня? — по пухлой щёчке скатывается солёная слезинка, но тучная дама только недовольно губы поджимает. За десятки лет она уже столько слёз видела, что иммунитет к детским эмоциям самопроизвольно выработался. Да и нечего напоказ их выставлять, лишний раз внимание к себе привлекая. Вот ходила же, словно кукла, воспитательницы нарадоваться не могли такой послушной подопечной.       — Лидия Кирилловна, я просто… — Даша поворачивает голову, но силуэт уже удаляется от неё, прикрикивая на разыгравшихся одноклассников, взгляд возвращается на ставшую родной сторожку и натыкается на мутный силуэт, который то ли рукой ей грустно помахал, то ли отмахнулся от ни на что не годной малявки.       Ну вот.       Говорила ведь она дяде Коле, что ничего не выйдет из этой дурацкой затеи. Ей никто никогда не верит, даже если сто и одно доказательство привести. Только дедушка мог послушать, по темноволосой голове потрепать и пообещать всех злых бабаек из её комнаты под чердаком выгнать.       Кулачки размазывают щипучие слёзы по щекам, не обращая внимания, что ладошки испачканы в песке, а подружка, играющая в песочнице, иногда поглядывает на всхлипывающую соседку.       И всё-таки «Ведьма» — слишком тяжёлое клеймо, особенно, если нести его приходится маленькой девятилетней девочке…