Проклятие Череватого

      Дремучий лес встречал Настю и Влада потусторонним дыханием. Неуловимые тени, скользящие среди деревьев, манили путников войти в этот безмолвный мир, нарушить сакральные границы. И с каждым новым шагом невидимые энергии пробирались ребятам под кожу, заставляя их испытывать единство с окружающей тьмой.       — Так куда мы идем? — оживил гнетущую атмосферу тоненький голосок.       — Много будешь знать — скоро состаришься, — не обернувшись, огрызнулся Влад.       Череватый шагал впереди по тропинке, что тонула в сиянии звезд. Несмотря на грубый тон, каким он ответил Насте, лицо юноши украшала широчайшая улыбка. Ведь в голове его, точно шипящие змеи, клубились коварные мысли.       Влад представлял каждую деталь, каждый нюанс своего хитроумного плана: как глаза рыженькой наполняются тревогой и одновременным восторгом от погружения в запретный мир магии; как он, празднующий победу и свободу, сбагривает эту дурочку в лапы демона Астарота. Как жизнь его в одночасье становится непрекращающимся, изобилующим празднеством.       Однако же, стоит признать, что Настя не столь глупа, сколь наивна. Она свято верит, будто все вокруг добрые и честные, главный ее порок — чистота. Она готова открыть свое сердце кому угодно и вовсе не задумывается о возможных последствиях. Это ее и погубит.       — Владик, погоди! — Настя, залюбовавшаяся каким-то неведомым растением, торопилась нагнать ведуна. — Я за тобой не поспеваю.       Череватый, не поворачиваясь, злорадно ухмыльнулся. Он знал, что бесхитростная девушка не подозревает о его вероломной затее; что уязвима перед темной магией, которой Влад маневрирует мастерски. Его колдовство оморочит, одурманит и в два счета поймает в капкан эту нежную душеньку. И мрачное существование наконец заиграет яркими красками. Кандалы падут, откроются новые грани. А Настя… да что с этой Настей? Она всего лишь пешка в изощренной партии. Очередная, подневольная пешка.       Сегодня всё случится. Главное — чтоб Ворониха не влезала.       — Бесятина твоя тебе не досаждает? — поинтересовался юноша, надеясь, что чертовка не явится в самое неподходящее время.       — Иногда закатывает сцены. Но мне всё равно.       Оглянувшись, Влад обнаружил, что рыженькая насобирала целый гербарий и перебирает меж пальчиков багряно-золотую листву. Юная, твою мать, натуралистка.       — Грозится, меня с ума свести, если я слушаться не буду, — хмыкнула Настя, увлеченная красотами осенней природы. — Но у нее ничего не получится. Дедуля меня сбережет.       Циничный с головы до пят Череватый не смог отреагировать сдержанно:       — Ты точно чокнутая, — фыркнул он, позабыв, вероятно, как сам пытался темным противостоять. Но уже через миг, кажись, опомнился: — Наказание всегда приходит. Я ведь тоже брыкался, и ты знаешь, чем всё кончилось.       — Ничего она не сделает. Раз мне жизнь сохранили, значит, я для чего-то здесь нужна?       — Нужна, дабы творить, что Сила велит. А покамест ты носом крутишь, ты ни чёрту, ни Богу не сдалась.       Настино беспокойство не осталось без внимания черных глаз. Влад подметил, как она напряглась, как реснички ее запорхали, подчеркивая верх озадаченности и тревожности. Как она облизнула пересохшие губы.       — От хлама всегда избавляются. За ненадобностью, — добавил он маслица в разгорающийся огонь. И для пущей убедительности решил сократить дистанцию. — Нужна жертва, — прошептал Влад, подойдя к девушке вплотную, и приподнял к себе ее личико за подбородок. — У тебя же наверняка есть вражина. Есть ведь?       Не мигая, Настя всматривалась в черные-пречерные глаза Череватого. Тонула в них, как в кротовых норах, теряла волю, способность отказывать, иметь свою точку зрения. Была готова поверить во все, что он намеренно или неосознанно говорит.       — Ты же не хочешь, чтобы с твоими близкими что-то случилось? — предупреждение, слетевшее с уст колдуна, напоминало прямую угрозу. А шипение — речи змея-искусителя. — Ты можешь отвести беду от своего дома. Просто дай Силе то, что она хочет.       Его пальцы скользнули по нежной коже, словно перышко, очерчивающее плавность линий. И в это мгновение и Влад, и Настя ощутили особый, непередаваемый трепет: нечто намекающее, соблазнительное и манящее; будто определенная связь образовывалась меж жертвой и совратителем.       — Хватит отсиживаться на скамейке запасных. Пора действовать.       Карие глаза продолжали вглядываться в серо-зеленые: ждали и жадно впитывали каждую, мельчайшую эмоцию, которая могла в них проявиться.       — Давай попортим кого? — шепнул Череватый и нервный смешок вырвался из его груди. Показалось парню, что и Настины губы в улыбку сложились, но то было лишь проявлением зарождающейся истерики. — Ты только имя скажи, вместе сопьем их. Я помогу.       Но в ответ на соблазнительные речи прозвучало ледяное, твердое и решительное:       — Нет.       В душе Влада анархия чувств случилась. Он был оскорблен, опустошен, в какой-то степени даже унижен. Все его мечты и планы рухнули за долю секунд. И юный колдун затаил обиду такую черную, что, казалось, ей места не хватит в груди.       Смотреть в глаза этой юродивой, стоять рядом с ней стало так противно, так мерзко, что Влад сделал шаг назад.       — Твоя жизнь превратится в ад, — выдал он ядовитым тоном, — и населять его будут голодные монстры.       Но Настю застращать и на сей раз не получилось. Ничто, вероятно, не способно сбить ворожею с выбранного ею пути. Она улыбнулась, глядя лучистыми глазками на хмурого Влада, и без толики страха произнесла:       — Монстры преображаются, если посылать им любовь и если идти к ним навстречу.       Из собранных листьев девушка выбрала самый красивый, самый ажурный, который будто бы ожил в ее нежных ладошках, и протянула Владу. Но Череватый, хам и грубиян, лишь махнул рукой безнадежно и отправился вверх по дороге.       Отказ Насти сложно назвать предательством, однако данный поступок оставил в душе Влада глубокий шрам. Странное чувство: он ведь сам хотел обмануть; подстроить пакость, подлость совершить, обменять, в конце концов, ее душу на свою. Отчего же в груди так печет? Почему так обидно?       — Влад, подожди, — раздалось за спиной. Но шаг в этот раз парень сбавлять не желал. — Да постой же ты!       Мало того, что эта мерзавка за запястье осерчавшего Череватого схватила, так еще и перед ним на дорожку выперлась, путь преградив. Шельма!       — Чего тебе?       — Не злись на меня, пожалуйста.       — Больно надо.       Выдернув руку и одарив ученицу гневным взором, юноша отправился вглубь чащи. Но рыжая сегодня оказалась как никогда настырной.       — Ну Владька! — выскочила она вновь перед Череватым, наивно веря, что дурацкая улыбочка способна потушить пламя в его глазах.       — Сколько раз говорить? Не смей меня так называть.       И снова сбежать не удалось — рыжая прилипла, как банный лист к…       — Хватит дуться, Ваше грозное сиятельство.       Игривая полуухмылка, искрящиеся глаза. Вот зараза! Рыжая бестия.       — Прекрати паясничать.       — Я не хочу с тобой ссориться. Ты же единственный человек, который не считает меня шизофреничкой.       — С этим я бы поспорил, — буркнул строптивый Череватый.       Так и шли: ворожея, пытаясь наладить контакт, и колдун, препираясь и бодаясь рогами, як баран на ворота. И звездочки, сияющие с черного небосвода, хихикали, наблюдая эту комичную сцену.       — Знаешь, — спустя миллион тщетных попыток примириться заговорила Настя, — мне недавно сон приснился, будто мама находит меня мертвой в спальне. И представляешь, она даже не плакала. Мне показалось, что ей, наоборот, радостно стало, легче. Как если бы свершилось то, о чем она очень давно мечтала. И, вроде, это всего лишь сон, но мне стало так больно. Ведь в действительности она бы тоже ни дня не горевала.       Такая резкая смена веселого голоска на печальный на Влада подействовала — он обратил наконец-то на спутницу внимание.       — Если я умру, никто грустить не станет. Папа на работе зациклен, мама на себе. Одному контракты важнее дочери, второй салоны красоты. До меня никому нет дела.       — Хороши родственнички, — шикнул тихонько Череватый. Но перебивать полет чужих откровений не стал.       — Мне одноклассники всегда завидовали, типа, вот, живешь, как сыр в масле, всё у тебя есть. Но я, скорее, как птичка в клетке. Всем, кажется, что она золотая, но только я знаю, что изнутри прутья покрыты ржавчиной. И я бьюсь о них, бьюсь и каждый раз ранюсь. И нет из этой клетки выхода.       Настя замолчала. Но только для того, чтобы дух, наверное, перевести и продолжить свой рассказ.       — Меня только дедушка по-настоящему любил. Я каждое лето ждала, как праздник, считала деньки до нашей с ним встречи. И он мне столько всего рассказывал: про светлых, про темных, про духовный мир… Жаль, тогда я не понимала, насколько важные знания он пытается мне передать. Дома я трещала без умолку — про смерть, про души — и мама меня каждый раз порола. Говорила, что я несу бред, что дедуля с ума сошел… Так наша семья и распалась. Всё из-за меня.       — Меня сейчас стошнит, — раздалось нечто саркастичное в сознании Влада, и очертания Главаря мелькнули тенью в лесной чаще.       Всегда рядом. Чёрт его дери.       — А потом дедушка умер. И начался мой персональный ад: постоянный шепот в голове, холодок за спиной. Я не могла ни спать, ни жить. И, разумеется, мне никто не верил. Мама меня по врачам водила, хотела даже в психушку упечь. Но папа слишком сильно беспокоился о своей репутации. Ведь дочь-психичка — клякса на безупречном имени.       Настя хмыкнула, но в этом смешке было куда больше тоски, нежели веселости.       — Получается, — заговорил притихший Череватый, — ты из-за родителей в петлю полезла?       Ей не хотелось отвечать. Не хотелось, наверное, перекладывать на кого-то ответственность за свой поступок. Но сердечко, израненное и истерзанное, хотело выразить боль и обиду. Скрывать их за улыбкой больше не было сил.       — Человеку нужен человек, — заглянула она в глаза ведуна. — Когда ты один на один с бедой и самые близкие тебя отвергают, кажется, что иного выхода нет, — нежные губки сложились в милейшую улыбку: — Но ты приоткрыл мне дверь, ручку которой я много лет боялась повернуть. А за ней, оказывается, целая вселенная. Не тьма, а ослепляющий свет. Поэтому в моей истории нет виноватых. Каждый лишь посодействовал тому, чтобы я обрела новый смысл жизни.       Череватый сгустил брови на переносице, поиграл нервно желваками. С этим утверждением он согласен явно не был:       — Чушь. Суицид — это тебе не метод исцеления. Это финальная точка в долгой истории, где полным полно виноватых.       Настя долго всматривалась в его напряженное лицо, в плотно сжатые губы, в глаза, наполненные горечью.       — А в твоей истории… кто виноват? — тихонько произнесла она.       Череватый впал в ступор, на месте замер. Обратив к собеседнице взгляд, неуверенный и взволнованный, он переспросил окаменевшими губами:       — В моей истории?       Настя кивнула — боялась даже говорить, ведь Влад, как спичка, вспыхнуть может. И тогда точно несдобровать.       — Все понемногу, — ответил юноша, стараясь соорудить на лице маску безразличия. Да только дрогнувший голос и заблестевшие глаза выдавали настоящее положение дел.       И теперь уже черные глаза всматривались в серо-зеленые, теряя контроль над собственными желаниями. От Насти исходила какая-то особенная энергия, исцеляющая, согревающая. Владу хотелось навсегда остаться здесь, в этом мгновении — в лучах ее природного света.       Ее волосы, переливающиеся золотым в мерцании Луны, обрамляли личико, подчеркивая идеальное сочетание мягких линий. Глаза были полны таинственности, бесконечного притяжения. Они умели сопереживать и поддерживать, хранили в себе непостижимую тайну. Настя умела очаровывать своим молчанием, в нем пряталась неповторимая сила. Она завораживала одним лишь своим присутствием. Истинно ворожея.       — Прости их, — прошептала Настя, будто бы боясь спугнуть этот воистину волшебный, исторический момент. Момент, когда Череватый, великий и ужасный, предстал перед ней настоящим — ранимым и чувствительным.       — Не могу, — просипел едва слышно Влад. Он не мог отвести взгляд от глаз девушки. И его собственные стали бесконтрольно наполняться слезами.       Ее теплые пальчики с осторожностью дотронулись до его холодных, и словно наступившая осень стала обратно превращаться в теплое лето, а сердце оттаивать от заморозков.       — Простить — это не забыть или проявить слабость, — пронзительный взгляд ворожеи стал еще более мягок и нежен. — Простить — это высвободиться из эмоциональной тюрьмы.       Мудрые слова, произносимые глупенькой, по мнению Влада, Настей проникали прямо в душу. И парень недоумевал: сколько света и добра в этой хрупкой девчонке! Сколько в ней сил, раз она смогла простить обидчиков, смогла не соблазниться на уговоры темных. Она отказалась искать исцеление в мести, а удовольствие в предлагаемых злодеяниях. Она избрала путь, сотканный из любви и всепрощения.       — Объявляю амнистию, — улыбнулась Настя так, отчего даже летучие мыши обернулись бы соловьями. — Тебе пора на свободу.       — Не думаю, что из моей тюрьмы есть выход, — Влад шмыгнул носом, отвел глаза от лица рыженькой. И краски вокруг вновь стали тусклыми. — Я навсегда в одиночном карцере. Это мое бремя. Проклятие Череватого.       Настя, чьи губки продолжали быть в форме нежной, даже слегка ироничной улыбки, чуть прищурила глазки:       — Мне кажется, я могу это исправить.       Она вдруг потянулась к Владу. Их дыхание переплелось, и секунды растянулись во времени. Настя трепетно коснулась его губ своими, и юноше показалось, что он испил живительного эликсира. Прикосновение получилось таким непорочным, таким особенным, оживляющим. Волна ощущений обуяла парня, заставив его судорожно сжать кулаки. И когда девушка, чьи щечки стали пылать розовинкой, уже собиралась отпрянуть, Череватый отпустить ее не смог — прижал к себе, обхватив смело за талию.       В этом поцелуе, набирающем страсть и живость, он видел необходимость, точно в воздухе. Он дышал, находясь рядом с Настей, и жизнь уже не казалась чем-то обрыдлым и мерзким.       Но дурацкие мысли снова вторглись в его сознание. Влад почувствовал себя потерянным, заблудшим. Вместо эмоций и наслаждения в его голове возникали образы будущего, в котором он может быть счастлив только в одном случае — если завершит сделку с Астаротом.       С усилием парень отделил свои губы от девичьих; отстранился, шагнул назад. А Настя, воистину наивная и доверчивая, улыбнулась смущенно:       — Всё в порядке?       — В полном, — ухмылка его полоснула холодом, отчего девушка даже слегка поежилась. Но он так уверенно взял ее за руку, чем тотчас отогнал любые сомнения. — Пошли. Мы почти у цели.       Остается шаг до финала. Сворачивать нельзя.       Череватый выбрал путь во тьму, путь предательства, потому твердо шагал он по направлению к заброшенному дому культуры, ведя за собой ничего не подозревающую Настю. И даже Васька, взявшийся из ниоткуда и метающийся под его ногами, не смог помешать колдуну.

***

      В глубине заброшенного здания, где некогда кипела жизнь и шумели голоса, теперь властвует безмолвие. Поверхность стен пропитана трещинами, пол покрыт пылью и обломками прошлого. Это место, мрачное и опустевшее, стоит как могучая крепость, одержимая эхом давно ушедших лет.       — Не во имя Отца, не во имя Сына… — взывал Череватый к Силам темной стороны. Звук его шипящего голоса отражался от серых стен, на которых он расчертил магические символы. Своей кровью расчертил, как бы тому не противилась ворожея. — Открывай, открывай, открывай…       Насте было не по себе. Обряд, в котором она согласилась помочь, выглядел отнюдь не экологичным. Ритуалы ей хотелось проводить на природе, в магическом сиянии звездных тел, и никак не в условиях деревенского веретничества: с кровью и с призывами самого главного супостата.       Пока Влад начитывал свои колдовские заговоры, девушка забилась в самый дальний угол. Сложив на груди руки, поглядывая взволнованно то на Череватого, что ходил кругами по помещению, размахивая черным платком, то на будто бы вырванное живьем из груди бычье сердце, что лежало посреди комнаты, Настя пыталась не поддаваться панике. Участие в таких оккультных служениях, покрытых мистерией и тьмой, претило ее принципам.       — Открыва-а-а-а-й…       Тени слетались на зов. Они тянулись из глубин леса, с кладбища, да, казалось, со всего Пропащинска! Эти силуэты, танцующие на стенах, мало чем отличались от ночной мглы, но их присутствие наполняло пространство холодом и жутью.       — Влад, хватит.       Но он не слушал — продолжать звать тех, кто все эти долгие годы превращал его жизнь в ад. Сегодня всё закончится. И плевать Череватому на чьи-либо просьбы.       Тени становились все более густыми, более читаемыми. Они кружили под потолком, хохотали, шипели, бранились, зыркая на Настю алыми глазами. Два огонька показались девушке особенно знакомыми — это она, Ворониха. Скалилась и ждала подходящего момента, чтобы напасть.       — Влад! Перестань!       Насте было страшно, очень страшно, но уйти и бросить парня одного в окружении чертовщины она не могла. Вместо этого девушка подбежала к колдуну и попыталась вырвать из его рук заговоренный платок, затушить зажженную свечку, но Череватый, понятное дело, был куда сильней.       — Пошла вон! — крикнул он так остервенело, что эхо задрожало в пустынном зале, и оттолкнул девушку, отчего та повалилась на пол.       Вспышка адской головной боли. Картинка, как Настя распласталась на полу, прикрыв рукой скривившееся от слез личико, наложилась на картинку, как Руська, которую отшвырнул отец, бьется об острый выступ головой. Как по стене расползается кровавый след. Как лицо отважной малышки замирает посмертной маской…       Снова вспышка, и Влад видит себя вглядывающимся в зеркальную гладь. Но в отражении его лицо расплывается в физиономию ненавистного отца, и они смеются одним голосом, улыбаются одной улыбкой. Влад бьёт по зеркалу, бьёт, бьёт, бьёт, заливает всё вокруг кровью, но этот смех и эта мерзкая рожа не исчезают из его памяти.       Вспышка. Череватый складывается пополам от невыносимой боли. Земля уходит из-под ног, в глазах всё плывёт, в ушах гул страшенный. Реальность и прошлое смешиваются в неделимое целое, а будущее, далекое и неизвестное, будто бы всё дальше и дальше.       — Влад, остановись! — плачем молит Настя, но губы Череватого ему уже не принадлежат. Он не своим голосом продолжает взывать к Силе, и над его головой черной воронкой сгущаются тени.       Хлопок. Скаля острые зубы, Воин материализуется подле разбитого окна.       Хлопок. Пронзая всё своим мерзким хохотом, Ворониха спрыгивает на пол с потолка.       Хлопок. Комната окрашивается в алый. Ухмыляющийся Бельфегор отслаивается от стены и важной походкой шествует к Владу.       — Теперь парадом командуем мы, — посмеиваясь, злорадствует алоглазая тварь. Ещё большее удовольствие ему доставляет Череватый, стонущий в голос от агонии. — Молодец, малыш чернокнижник. Так держать.       Пол задрожал, задрожали стены. В самом центре комнаты возникло ало-желтое пламя. Астарот в облике демоническом явился на колдовской призыв. К тому же не один явился.       Рядом с ним стоял рогатый демон, чей облик был смертоносен и пугающ, словно олицетворение зла. Его мускулистое тело покрывали черные щупальца, из которых извергались искры. За спиной торчала пара черных, перепончатых крыльев. Языки пламени, венчающие прибытие потусторонних гостей, горели так ярко, будто обладали собственной волей. Покачивались, служа кому-то крайне всесильному.       Настя закричала. А Влад ощутил, как мощная энергия демонов переполняет комнату, создавая вакуум вокруг. Но вместо того, чтобы испугаться или пасть перед безграничной Силой, колдун ухмыльнулся:       — Привел с собой дружбана, Астарот?       Демоны, бесы — все криком взревели, обернувшись в истинный вид. Страшные, обугленные, покрытые бородавками, мерзкими жилами… Настя, припавшая к стене, готова была лишиться чувств.       — Восемнадцать лет прожил, а ума, лободырный, так и не нажил, — проворчал кто-то на ухо. И Влад понял, что держится на ногах только благодаря тому, что Главарь всё это время рядом. Рядом, а не с теми, кто ополчился против.       Череватый чувствовал, что каждый в этой комнате желает разорвать его на куски. Но тот, кто явился в компании Астарота, каким-то образом сдерживает их, как псов на цепи. Как адских церберов на невидимой цепи.       — Хм… — многообещающе выдал безымянный, и огненный вихрь поглотил его, преобразуя в новую форму.       Постепенно, подобно процессу создания новой звезды, демон приобретал вид человекоподобный. Темная наружность превращалась в кожу, в тело. Очи, сотканные из жути и жара, когтистые лапы, рога — всё сменилось обликом приятного на вид, притом совсем неприметного мужчины. Того, кого не заметишь в толпе и вряд ли запечатлишь на фотокомбинированном портрете. Выделял его лишь въедливый взгляд алых глаз да рот, искривленный под натиском саркастической ухмылки. Тело, гибкое и уверенное, одаренное плавностью движений, было облачено, в отличие от Астарота и Бельфегора, не в элегантный костюм, а в простенькую майку и джинсы.       Неприметный, невзрачный. Незаметный.       — Я произвел на тебя слабое впечатление, человек? — заговорил он нарочито обиженным тоном. — Ну и пусть. Я всегда к этому стремился. Чтобы меня никто не замечал, когда я нашептываю людям свои затеи.       По спине Влада пробежал холодок. От улыбки алоглазого в душе треклятые кошки не то что коготками заскребли, они вздыбили шерсть и зашипели внутриутробным урчанием. Как и любопытный Васька, что наблюдал за действом, расположившись на подоконнике.       — Знаешь ли, — заговорил демон, вышагивая к преподнесенному Силе бычьему сердцу, — сам я не люблю пачкать руки. Мне нравится, когда люди творят тьму. Делают этот дурной мир еще поганее.       Ботинок, несмотря на метафизический, неплотный образ, обрушился на сердце. С мерзким звуком оно превратилось в растертую под подошвой жижу, отчего любому захотелось бы сморщиться. Но у Насти, дрожащей в углу, не было сил реагировать. Как и у Влада, что вот-вот рухнет в обморок.       — Сердце животного? Серьезно? — алоглазый посмотрел на Череватого исподлобья. И словно рука кого-то дюже сильного схватила парнишку за горло. — Я лучше твое сердце из груди выжгу.       Влад закричал от дикой боли, сполз по стене. Защита беса была бессильна против мощи этого дьявола. Его когтистые лапы без прикосновений оставляли шрамы, крушили любые барьеры пред тьмой и мглой. Ломали Влада изнутри.       — Перестаньте! — Настя бросилась к юноше, что бился в предсмертных судорогах. — Он же сейчас умрет, перестаньте! — кричала она, глядя на беспощадного демона сквозь пелену слез. — Пожалуйста!       И всё прекратилось. Боль отступила. Влад жадно задышал, едва совладая с собой. Всё это было похоже на бесконечный приступ, на реальное проживание смерти. Будто ты умер и воскрес раз двадцать подряд. Воскрес, но тебе так паршиво, что мечтаешь снова погибнуть.       — У тебя кровь, — всхлипнула Настя, и лишь с помощью этого голоска Влад смог осознаться; выбраться из слоистого тумана на свет маяка.       Он лежал на полу, обессиленный и побежденный. А она была рядом — поглаживала его голову, что покоилась на ее коленях.       — Тише, тише… Всё хорошо, — приговаривала девушка трясущимся голоском.       На шее что-то теплело. Теплело и страшно зудело. Пальцами Череватый коснулся своей кожи — подушечки оказались в крови.       — Что там? — просипел он, кое-как двигая онемевшими губами, и считал в серо-зеленых глазках истинный шок.       На шее юноши, слева, разрезался глубокий крест. Но кошмарность сего кровавого шрама усиливалась двумя змеями, что заворачивали темные спирали вокруг креста. Они двигалась, точно живые, и, казалось, зашипят, стоит их только коснуться.       — Что за?..       — Это метка Хозяина, неблагодарная свинья! — заверещала чертовка, готовая сожрать ведуна с потрохами. — Кланяйся! Кланяйся, сказала, тварь!       Оглянувшись в сторону бесятины, Влад узрел, как безымянный, не отрываясь, изучает Настю. Изучает и, должно быть, прожигает в ее душе тысячу ран. В его глазах плескалось буйство кроваво-алых красок, они сияли огнями Варфоломеевской ночи.       — Хм… — губы безымянного растянулись подлым оскалом. — Так сердце было всего лишь бутафорией? Это, — он впился в девушку взглядом, — истинное мне преподнесение?       Ворониха захохотала, взвилась под потолок. Воин, всегда скупой на «эмоции», был рад несказанно — улыбался рядом прогнивших зубов.       — Веселый предстоит вечерок, — захлопал в ладоши подлец Бельфегор.       И только Астарот поглядывал на Настю и Влада с неким сожалением. И с легкой опаской на своих сородичей.       Свечи, расставленные по периметру зала, сгорели дотла. Васька, тревожно наблюдающий за происходящим сквозь осколки полуразбитого стекла, спрыгнул с подоконника и побежал прочь по темным дорожкам. Прочь от дома культуры, зал которого озарился густым, точно кровь, черно-алым свечением.