Проклятие Череватого

      Прошло время. С зимы на лето сменился пейзаж. Серый и холодный мир, укрытый снежными покровами, превратился в яркое и теплое пространство, наполненное светом и зеленью. Воздух проникся легкостью, защебетали птицы. Природа ожила.       Невзирая на июльскую духоту, ели и сосны создавали из погоста островок, охваченный свежим ароматом хвои. Обволакивая каждый вдох, он проникал в самые глубины души, даря благоговейное умиротворение тем, кто готов соприкоснуться с вечностью.       — Покойнички, они такие, — копошился у могилы Череватый и заодно, точно двоечницу, отчитывал рыженькую: — Лапши тебе навешали на уши, а ты и рада-радешенька.       — Да к чему усопшим врать?       В ответ на взгляд, полный искреннего удивления, Влад, прицокнув, покачал головой:       — Святая простота, — молвил он обреченно и задул тлеющую в руках свечу.       Колдовской мастер-класс подошел к концу. Фантомы, прибывшие на свечной огонек, отправились в мир загробный, а Настя и ее самопровозглашенный учитель засобирались обратно в хутор.       — Мертвяки не все, конечно, брешут. Только те, кто при жизни себя, как гнида, вёл. Но тут, — юноша обвел презрительным взглядом сельское кладбище, — тут все такие. Пропащинск — гиблое место. И люди здесь поголовно гнилые.       Лучи предзакатного солнца касались лица колдуна, и в тени оно казалось гримасой, преисполненной отвращения. Здесь, среди полусгнивших крестов, клубилось прошлое, отмеченное грехами и предательством. Очерчивая взглядом все эти жалкие надгробия, Влад не испытывал ничего, кроме негодования. Он видел могилы, но вместо пиетета чувствовал злобу, вместо скорби — омерзение. Огонь зависти и вражды раздувал в жителях Пропащинска пожар ненависти, и пламя это, разрушительное, будто адское, погубило навсегда их души.       Юноша приоткрыл рот, чтобы высказать, что действительно думает, но голос заглох в груди, посему выдать получилось лишь краткое:       — Пошли.       А Настя не двигалась — не мигая, глядела куда-то поверх неухоженных могил. Ей до сих пор в диковинку были встречи с проявлением Силы, и порой голоса не затихали даже через сутки опосля обрядов. Как мотыльки на свет, к ней слетались неупокоенные, и души эти беспрестанно жаловались доброй ведунье о своих волнениях.       — Ну! Что ты встала, как вкопанная?       Настя с трудом отвела глаза от могилки, вокруг которой бродяжничала душа маленькой девочки. Тревогой от нее веяло, страхом. Но она не просила о помощи, нет, скорее, наоборот — предупредить ворожею пыталась.       — Ты идешь или как? — скривился нетерпеливый Череватый, который уже даже яблоки да конфеты у кладбищенских ворот успел разложить. Угощение с привкусом порчи и хвори.       — Я иду. Иду…       Сияющая, как звездочка, фигура заметалась, задергалась. Она будто надвигающуюся опасность предсказывала, которую ни в коем разе нельзя игнорировать. Будто грядет нечто невообразимо опасное, непоправимое.       — Короче, я пошел. Счастливо оставаться.       — Погоди! Я иду!       Оторвавшись наконец от видения, Настя поспешила за товарищем, что, махнув рукой, засеменил прочь с погостных земель. Девушка бросила у ворот несколько монет, потерла, как на удачу, прут поржавевшего забора. Удивительно, но унылая панорама ей, городской, стала роднее урбанистических видов. Она любила рассматривать избы, ставенки которых украшены витиеватыми узорами, могла часами сидеть у речушки, слушая ветер и колыхание листвы. В звуках этих ей чудился шепот дедули, который даже с того света будто бы приглядывал за любимой Асенькой.       К вредному Череватому Настя тоже привыкла. Да, любезностью Господь его не наградил, но ей верилось (или хотелось верить), что в мрачной симфонии его души еще звучит слабый аккорд человечности. Он же не прошел тогда мимо, протянул руку помощи, а, значит, не все потеряно.       — Мне кажется, мертвым обманывать незачем, — догоняла быстро идущего паренька Настя. — Души, они ведь такие нежные, беззлобные. Как детишки, невинные.       — У души нет личности. Не путай.       — Как же нет?       — Так! — рассерчал Влад. Остановился, гаркнул во все горло. Ажно воробьи на ветках замолчали. — Фантом — это всего лишь след человека. Не переоценивай мертвятину.       Колдун, поклонник тьмы и глашатай Силы, отвел от рыженькой глаза цвета мглы и зашагал вперед. А на ее лице, лице чистой и светлой ворожеи, сияли глаза, наполненные милосердием.       Разрыв между двумя миропониманиями был очевиден: она жила мыслями о благих намерениях, он существовал, пожираемый злобой и мстительными думками. Их дороги расходились: одна в сторону зла, другая — добра. В то время пока Влад зарывался во тьму и забывал о смысле человеческой души, Настя источала ярчайший свет, двигаясь к поднебесью…       Лес утопал в лучах малинового заката, на западе розовели облака. Всё вокруг благоговело поэтическими звуками: слышался шепот листвы, шорох падающих шишек, неподалеку журчал родник. Птицы, словно предвещая наступление ночи, спешили в свои уютные гнезда, посему чириканье звучало всё слабей и слабей.       Влад сосредоточился на тропинке, покрытой мхом и листьями, разговоров ему не хотелось. Но Настя была из той касты людей, для которых молчание — страшнейший грех.       — Ты странный сегодня.       — Чушь. Такой же, как и всегда.       Боковым зрением Череватый отметил, что рыжая изо всех сил старается не улыбаться. Но выходит у нее откровенно плохо.       — Нет, ты, конечно, всегда злючка-колючка…       — Отвали! — прикрикнул Влад, и лес затих в унисон с оторопевшей Настей. Ребята застыли на опушке, смотря друг другу в глаза, и казалось, черные выжигают из серо-зеленых всю их детскую непосредственность. — Не задавай мне больше тупых вопросов. Замолчи!       Его крик вылетал прямо из распаленного сердца, а слова обжигали и ранили. Парень решил уйти, не в состоянии справиться с натиском эмоций, и Насте оставалось лишь безмолвно смотреть ему вслед.       Она догадывалась, что есть нечто такое, что гложет Влада и не дает спокойно жить. И боль эту Настя была готова облегчить, впитать, перенять даже. Да разве смогла бы она оставить друга, не попытавшись ему помочь?       — У тебя что-то случилось? — нагоняла добродушная ворожея товарища, что быстрым-быстрым шагом шествовал по тропе. — Хочешь поговорим?       — Не о чем нам разговаривать.       И рыженькая пошла ва-банк:       — Да погоди же ты! — Настя схватила упрямца за руку, заставив его наконец остановиться. — Что стряслось?       Глаза ее, чарующие, завораживающие, глядели сквозь плоть и кости. Они зрели в само нутро, в сердце, и, кажется, знали ответ на любой вопрос.       Владу нелегко было открыть нараспашку душу, но теперь, как на пороге бездны, ему не хватало сил скрывать свою боль и страх.       — Я ненавижу этот день, — прошептал он тихо-тихо, словно боялся, что голос вновь сорвется на крик. — Клянусь, ненавижу.       Настя вопросов не задавала. Но глаза эти, готовые слушать без перерыва на ремарку, терпеливо ожидали ответ.       — У меня сегодня день рождения, — просипел Череватый нехотя. — И с этим днем связаны мои самые худшие воспоминания.       Её глаза, один цвета неспокойного моря, другой зелени в дождливый день, наполнялись блеском сострадания. А его слова, нетвердые и взволнованные, продолжали произноситься по наитию, совершенно бесконтрольно:       — Меня отец почти каждый день избивал и даже в этот день без взбучки не обошлось. Я повеситься хотел, — продолжал Влад, пережимая дыхание, — думал, это станет выходом. Но безумие, как оказалось, ждало впереди.       Юноша почувствовал, как ее рука, схватившая его за запястье, плавно перемещается на пальцы. И Настино присутствие, как ни крути, стало вдруг для Череватого неким источником успокоения.       — Из петли меня вытащили, но тут же нацепили на шею цепь. Сама знаешь.       Настя кивнула. Знала, каково это — потихоньку сходить с ума, слыша в голове рой голосов.       — Я отнекивался, не принимал себя. Думал, что спятил. Лучше бы я спятил, — прошептал Влад тоскливо, и голос его дрогнул: — Через несколько дней умерла моя сестра. Отец опять напился и…       Дыхание задрожало, как и пальцы, что надежно держала мягкая девичья ладонь.       — Я до сих пор не знаю наверняка, отец в ее смерти виновен или Сила. Или я?       Черные глаза больше не казались пропастью. Железный занавес, за которым пряталась израненная душа, пал. Влад заглядывал в серо-зеленые омуты, ища поддержки и понимания, и видел в них нежность и сочувствие.       — Ты ни в чем не виноват, — заявила Настя решительно. И на мгновение Владу и впрямь в это поверилось. Решившись открыться, он обрел исцеление, о котором так долго мечтал. Но, увы, всего лишь на мгновение.       В то время как Череватый стоял неподвижно, привороженный этими бездонными глазами, девушка ласково водила пальцами по его руке, будто бы проникая внутрь чужого мира. Изоляция от хутора, от Пропащинска, полного зла и желчи, делала этот момент еще более интимным и значимым. Лес предстал чем-то волшебным — не дорогой, ведущей на страшное деревенское кладбище, а тропинкой в сказочную страну.       В восемнадцать, как думалось Владу, верить в чудеса — постыдно. Ведь он, погрязший в цинизме, точно в болоте, считал доброту и сердечность чем-то сверхъестественным. Чем-то, что такие, как он, не заслуживают.       — Прости, я сегодня без подарка, — Настя игриво повела бровкой. И было в этом жесте столько естественного кокетства, столько природного обаяния, что парень и сам не понял, в какой такой момент сжал ее пальчики чуть сильнее.       Заулыбавшись, девушка решилась на авантюру. Вытянувшись на носочках, она устремилась к Владу и оставила на его щеке поцелуй. Всё это произошло так неожиданно, так молниеносно и быстро, что вздорный ведун не успел даже осознать происходящее. Внешне смущенный, а внутри глубоко тронутый таким нежным проявлением, он предпочел нацепить маску безразличия:       — Пошли. Тебе еще до города добираться.       Настя ничего не сказала. Подавив усмешку, наблюдала, как Череватый, всегда холодный и грубый, растаял, будто пломбир под лучами солнца: засуетился, заметался, подбородок раздумчиво зачесал.       — Нам вообще-то в другую сторону, — хихикнула девушка и, без зазрения совести взяв колдуна снова за руку, повела его по направлению к заветному перекрестку.       И Влад ладонь не отнял. Покорно шел за Настей, с уст которой слетело столь приятное слуху «нам».       Впервые за долгое время Череватый не чувствовал себя одиноким. И ощущение это, черт возьми, несравнимо ни с чем!

***

      Хуторская церквушка, здание крайне запущенное, возвышалась над землей Пропащинска. Стоит она на горизонте, точно хранитель святой, да притягивает мимо проходящих загадочным флером, что каждый камень ее источает.       Внутри, в полумраке, в атмосфере священного умиротворения, Влад замер перед иконостасом. Солнечный свет едва пронизывал помещение, создавая игру теней на неприступных ликах святых. Оттого лица эти, смиренные и невообразимо мудрые, казались ожившими, и колдуну вдруг подумалось, что и Спаситель, и Богородица следят за ним движущимся взглядом.       Закрыв глаза, Влад приступил к молитве. Страхи, беспокойство, сомнения — всё плохое испарялось, подчиняясь безусловной силе высшего начала. Несмотря на род своей деятельности, Череватый не отрицал, что Бог есть. Он присутствует во всём, что нас окружает: в каждой звезде на небе, в каждом цветке на земле. В сиянии рассвета, в тихом блеске заката. В страданиях, в счастье — везде. И от мыслей этих было так хорошо! Как гладь реки в безветрие, так душа юноши пребывала в гармонии и милости.       Но всё переменилось.       — Вон! Пошли вон! — нечеловеческий крик, будто вой собачий, пронзил молельный зал. Женщина, грузная, тучная, ударила кулаком по столу со свечками и завалилась вдруг перед Распятием, забившись в судорогах. — Конец ваш близок! Гореть вам! Всем гореть!       Собравшихся охватило состояние ужаса — что-то неладное происходило внутри бедной женщины: выворачивая неестественно руки, выпучив глаза, налитые кровью, она кричала несвязные слова и проклинала каждого, кто пытался ей помочь. Тело ее охватила истерика, и она билась об пол, не в силах с собою совладать:       — Гореть! Гореть вам, выблядки! — кричала она внутриутробным рыком, и прихожане, все, как один, не прекращали защищать себя крестным знамением. — Он здесь, Он уже с нами! Хозяин с нами! Слава Хозяину!       Бабульки, охая, ахая, закачали головами, сострадая милой соседке. Она ведь ни в чем порочном не была замечена и вела образ жизни вполне себе праведный. Даже постилась порой.       — Суки! Все передохните, суки! Все!       Священнослужители, молодой дьякон и батюшка, бросились к прихожанке, что выгибалась на полу в немыслимых позах. Женщина визжала, царапалась, истошно выла, рычала, и голос её скатывался в неконтролируемый рёв, агонию.       — Спалю церкву! — шипела она, скаля кривые зубы. — Спалю!       Лицо несчастной побледнело. На шее выступили вены, жилы, из носа кровь потекла. Силы её покидали. И священник решил таки действовать — приложил к губам прихожанки крест. И Влад был готов поклясться, что увидел, как из ушей бесноватой повалил дым.       — Это пиздец, — прошептал изумленный Череватый, и стены тотчас задрожали от душераздирающего крика.       — Изгоняем тебя, дух нечистоты, — нараспев голосил батюшка, вырисовывая на лбу одержимой крест, — изгоняем, посягатель адский, именем и добродетелью Господа нашего Христа! Искоренись, беги от Церкви Божией, от душ по образу Божию сотворенных и драгоценною кровию Агнца искупленных беги!       Речи священные эффекта не возымели. Женщина, еле сдерживаемая дьяконом и двумя щупленькими мужичками, хлестала себя по щекам, царапала до крови кожу, шипела, плевалась, боролась, стенала и выла. Из уст ее продолжали сыпаться проклятия и брань, а голос, осипший и сорванный, напоминал скрежет когтей о стекло. И радужки глаз ее вдруг полыхнули алым светом.       — Не во имя Отца, не во имя Сына… — зашептал Влад, следящий за действом из-за спин прихожан. — Отпускай женщинку, ко мне иди. Вместе поработаем…       Женщина завизжала, словно свинюшка, которую потрошит мясник. По подбородку стекала кровь, слюна, слезы. И батюшке, гордецу небывалому, подумалось, что он на верном пути:       — Изыди, измыслитель, враг спасения человеческого! Освободи место Церкви Единой, Святой, Вселенской и Апостольской! Изыди!       — Отпуска-а-а-ай, — не унимался и Череватый, будто бы состязаясь с попом в намерении беса изгнать. Да только батюшка хотел от гостя из преисподней избавиться, а вот колдун замыслил себе в подчинение очередного помощничка завербовать. — Покажись, говорю. Через Дьявола, через Беса и Духа, через Бесодуха… Покажи-и-и-ись…       Одержимую затрясло. Она закричала предсмертным плачем, выворачивая конечности, мотая головой из стороны в сторону.       — Изыди! — горлопанил батюшка, купающийся во внимании прихожан.       — Через Супостата, через Нечистого… — шептал Череватый, вперившись взглядом в полуживое тело бедной женщины. — Покажись, покажись, покажись…       — Изыди!       — Покажи-и-и-ись!..       Позолоченное распятие, единственная ценность местной церкви, с грохотом свалилось со стены. Прихожане ахнули, кто-то вскрикнул, а некоторые даже на колени бросились и неистово молиться начали.       Женщина, пожираемая изнутри страшной силой, наконец перестала кричать. Издав свистящий выдох, она обмякла в руках дьякона и с блаженной улыбкой на губах лишилась чувств.       Безумие достигло апогея. Верующие, воочию повидавшие чудо чудное, диво дивное, плакали, молились, кидались в ноги батюшке, что казался им самим Господом Богом, целовали его пальцы, пахнущие колбасой и снедью отнюдь не церковной.       — Ебанное шапито, — шикнул Череватый и решил незамедлительно покинуть арену цирка, развернувшегося под куполом церкви.       Пробравшись кое-как через толпу ополоумевших прихожан, Влад таки оказался на улице и чуть кубарем не полетел с крыльца.       — Шаромыжник блядский! — кинулась на колдуна туманная дымка, и в ней юноша различил образ Главаря, что скрутил физиономию дюже недовольную. — Пакость ебанная! Всё попортил мне! Всё!       — А-а, это ты…       — Я, конечно! Мои же земли, мои! — закружил вокруг подопечного бес. — Звал тебя кто, падла? Пошалить не даешь! В черном теле меня держишь!       Череватый усмехнулся с победоносной ноткой и направился далее, не обращая на взбесившегося наставника ровным счетом никакого внимания.       — Стой, хороняка! — завизжал черт. Мог бы, и наземь бросился да кулаками от досады забил, как истеричный ребенок. — Стой, позорище!       — Как ты в церковь попал?       — Пушку-то не накидывай! — продолжал злиться бес. — Это хлев, а не церковь. Рассказать тебе, тьмонеистовый, как ваш поп вечера коротает?       — Пожалуй, не стоит, — покривился парень, ведь помощничек уже вовсю швырял в него образами всяких непристойностей.       — То-то же. Это место уже давно не свято. Оттого вас тут и развелось, как собак нерезаных, чарунов да чаровниц.       — Да ладно! Толстуха тоже колдует?       — Так, промышляет. Обленилась, сука драная, вот я и преподал ей урок. Понравилось хоть?       Влад промолчал. Ему отчего-то представилось, как он, всесильный колдун, валяется на грязном полу, дергаясь, точно крыса одурманенная. Одержимый коварным влиянием Силы, он сам себе не принадлежит и уже не является отдельной личностью. Он прислужник, невольник. Раб, над которым глумятся.       Главарь, свидетель самых темных сторон человека, знал о страхах подопечного и этими страхами умело манипулировал. Отражение людских пороков блистало в его безжалостных глазах. И когда Череватый падёт жертвой его алчных планов — лишь вопрос времени.       — Стой, выпиздень! Всё мне изгадил и в кусты слинять удумал? — разворчался черт, уткнув руки в боки, точно строгий гувернёр.       — Пойду поколдую, — буркнул Влад и направился в сторону кладбища.       Голодный бесовской взгляд прожигал в спине Череватого дырки, и юноше показалось, что душа его — открытые врата для тьмы и разрушения. Что он — оболочка, в которой обитает зло. Разгуливает, царит и властвует.       Не бывать этому!       И с дороги, ведущей на погост, ведун вдруг свернул.

***

      Влад поднимался по извилистой тропе, и нутро его дрожало от волнения. Дыхание стало тяжелым, тревогой насыщенным. Сердцем обуяло беспокойство.       Путь держал юный колдун на перекресток — на развилку четырех дорог. Опостылели ему бесовские шалости, надоели Бельфегоровские ловушки. Время шло, и прозябать даром в хуторе амбициозный юноша боле не желал. Ему казалось, потяни он еще немного, им непременно завладеет какая-то погонь. И всё, что было, все страдания и лишения — всё окажется зря.       — Не во имя Отца, не во имя Сына… — с осторожностью, даже с некой опаской нашептывал Влад черную молитву. Древние слова наполняли воздух, и вихри тьмы нарастали вокруг ведуна. Он чувствовал, как энергии эти, точно нити, пронизывают его душу. — Выходи, говорю, ко мне поднимайся. Договариваться с тобой будем…       Закат раскрасил небо оттенками пламени. Солнце начало плавно утопать за горизонтом, и из недр тени медленно появлялось что-то зловещее. Ветер, словно создаваемый невидимыми руками, раскачивал ветви деревьев, заставляя их издавать приглушенные вопли.       — Выходи-и-и-и-и…       Мир стоял на грани двух измерений — реальности и жуткой сказки. В этот магический момент каждый шорох, каждый отдаленный звук казался предвестником появления неземных существ, которые рвутся из своего тайного пристанища, чтобы затянуть все в бесконечный хаос и кошмар.       — Приказываю, приказываю, приказываю…       Скрытые от глаз обычных людей создания выжидали темную пору суток, когда надежда и свет тускнеют под покровом мрака. Именно сейчас они поднимались из подземелий и глубин, чтобы воплотить свои зловещие намерения и уничтожить даже самые непоколебимые сердца.       — Выходи! — громко зарычал Череватый, и в тумане кроваво-алого цвета ему явилось нечто.       Существо поразительной мощи предстало перед Владом. Рост этой твари превосходил даже самые грандиозные ожидания, и, казалось, тень его затмевает весь мир. Тело демона было покрыто красной слизистой кожей, а морда сотнями ран и волдырей. Когтистые лапы, рога, перепончатые крылья — демонический гость был олицетворением кошмара, ужаса и жуткой жути.       — Кто? — прохрипело это нечто громогласным гласом. — Кто взывал ко мне?       Влад боялся пошевелиться. Грудь сдавил непосильный спазм.       — Кто?! — взревел визитер из преисподней, и от крика этого, должно быть, могло передохнуть с полдеревни.       Существо, созданное чистой энергией зла, гневалось. А злить этого гиганта Череватый точно не планировал.       — Я здесь, — отозвался парнишка наконец-таки, правда, голос его прозвучал, как мышиный писк. — Я звал.       Демон, создание невообразимо величественное, хлопнул в ладоши, отчего в горах, вероятно, случилось бы землетрясение, и обернулся весьма привлекательным человеком. Брутальный мужчина, статный и ладный, возник на месте рогатой сущи и задорно подмигнул ведуну:       — Чем обязан? — ухмыльнулся он вполне приветливо, и звезды, не сулящие ничего хорошего, зажглись в алых глазах.