Красота в глазах смотрящего

А в руках-то больше нет солнца. Вычурный цвет заброшенной стены отражает закатные лучи, золотые и уставшие. Не хватит пальцев, чтобы пересчитать, сколько раз он приходит сюда просто потому, что идти больше некуда. Да и руки-то ослабли от звёздного жара. Теплый ветер приобретает холодные нотки, продувая лёгкую куртку, быстро накинутую на голые плечи. Серая майка свободно покачивается, когда в неё врезается весенний холод. В его руках всегда был жар. Костлявыми пальцами он вырисовывает на стенах бесконечные линии одной картины. Мел крошится, падает на бетонный, грязный пол, сливаясь с крошками прошедших, одинаковых дней. В его руках всегда было солнце. Он и пропустил момент, когда разучился дышать расслабленно, не задумываясь о том, когда делать вдох, а когда выдох. Все должно быть на рефлексах, но что делать, если рефлексы отказываются работать? Ничего. Смириться. Пора смириться. Обутые в кроссовки ноги стоят на затхлой крыше многоэтажного дома. Тут пахнет свежо и ветренно, в небе снова собираются тучи. Ебучий случай. Вымещать свою злобу на старой заброшке больше не получится. Разрушили в хлам, чтобы построить очередную херню, ненужную никому и ничему, кроме богатеньких выродков. Он приходил туда первое время: не мог смириться с потерей логова. Смотрел на стены, валявшиеся каменными горами. Видел мел на их поверхности. Молчать. Смириться. В груди растекается яд от сигареты меж зубов. Он хочет проглотить пепел и запить его дешёвым пойлом из богом забытого магазина. Плакать нельзя, но блять, как же хочется. Нахмурившись, встаёт на выступ около края. Смотрит вниз, и ноги подкашиваются от расстояния до земли. Падать страшно. Просто ходить неинтересно. Садится на самый край под бешено бьющееся сердце. Господи, избавь от тоски. Трет руками лицо, неаккуратно и резко. Фонарь под глазом светит темно-синим светом. На макушку капает первая капля, от которой по телу пробегает не первый табун мурашек. Холодно сидеть на бетонном возвышении. Господи, избавь от чувств. А в Господа-то он и не верит, если быть честным. Когда появилось его спасение он не помнит. Просто из ниоткуда привязался к нему этот большой, похожий на пса человек. Лохматый и дружелюбный, совсем не как он. Позволяет себе иногда больше, чем нужно. Выдергивает из дрожащих пальцев бутылку, когда обнаруживает на крыше. Следит, чтобы сигареты не превышали одной за час. А курить хочется сильно. До ненависти и спутанного клубка черных чувств. От этого брови хмурятся сильнее, а язык становится острым. Шипит и дёргается, материт и раздражённо брыкается. Но не бьёт. Никогда себе не позволит ударить этого человекоподобного пса. А если ударит, то сам себе не простит. Ни за что не простит. Иногда смеются вместе, хотя держат это в секрете, как что-то интимное. Что-то, принадлежащее только им. Закрытое на несколько сотен ключей и цифровых пин-кодов. Смеются, когда один из них не выговаривает простые предложения. Смеются, когда второй обливается пивом. Смеются, когда в хлам пьяные. Но не касаются, нет. Друг-друга? Никогда. Когда на лице снова появляются пластыри и синяки — они молчат. Сидят в паре сантиметров друг от друга, упрямо смотря на звёзды и огни города. Сидеть на крыше все ещё страшно, потому что лететь вниз слишком долго. В детстве он думал, что захлебнуться – самый спокойный способ умереть. Сейчас же хочется выстрелить в висок из пистолета. Попросить себя добить, если он выживет. Он начинает сомневаться в этом, когда первый раз чувствует на себе пальцы Сайдеда. Бросает нервный взгляд, когда тот неловко ложит их на его ладонь. Тело отзывается крайне истерично. Очередной табун мурашек, очередное повышенное биение сердца. Но он упрям и терпелив. Сосредотачивается на луне, расслабляя руку. Он не сломан; не будет сломанным никогда. Когда Сайдед берет его ладонь, то мир уходит из под ног. Молчание нарушается его бессвязным, картавым бормотанием, от чего уголки губ невольно ползут вверх. Отворачивается, сжимая вторую руку в кулак. Господи... Сегодня он задержался. Пришел позже, распахнув хилую дверцу. Воздух тут свежий. Глаза расслабляются, завидев знакомую спину и кудрявый затылок. Пальцы дрожат, но больше не от алкоголя. Он впивается короткими ногтями в ладонь, выдыхая сладкий запах безнадёжности. Бесшумно встаёт рядом. Кидает на выступ пачку жвачки, но глаза не опускает. Не встречается с преданным взглядом: страшно. Впервые страшно не упасть, не разбиться на смерть, а посмотреть в чьи-то глазки карего цвета, с синяками под ними и добрыми бровями. Не смотреть, закрыть веки. Спрятаться. Сообщать последние новости стало традицией. Сначала один, потом второй. Сначала посмеяться, потом поговорить. Не вникая в недра проблемы, нет. Слишком личное. Обсудить поверхностно. Найти, над чем посмеяться. "Мне надо уехать". Подумать, что просто шутка. "Через неделю". А у Сани хорошо получается врать, не каждый сможет надеть такую серьезную маску. "Не едь за мной". Ха-ха. "Не езжай". Ха-ха-ха. "Не ебу я, как правильно". Это было смешно. "Просто, блять, отпусти". Им больше не до смеха Пятница выдалась самой серой. Самой дождливой и самой угрюмой, на их памяти. Встретиться на крыше. Увидеть на его плече спортивную сумку. Горько вздохнуть и посмотреть на лицо. Острое, но печальное. Жестокое, но не направленное на людей. Больше нет. Гнев разъедает его кожу. Гнев лепит ярлык агрессора и отталкивает людей от себя. Во имя счастья нашего общества, мы избавимся от тебя, гнусный подонок! Изыди! Не извиняться, ни в коем случае. Просто бесконечно долго смотреть друг на друга, пока не начнет моросить дождь. Не дёргаться. Взять по одной жвачке. Мятная. Молча попялиться на восходящую луну. Молча передать конверт в Сайдедовские крупные ладони. Молча обменяться пожеланиями. Сайдед не ожидал, что Саня, расставив дрожащие руки, заключит его в объятия. Упрется подбородком в плечо, и перестанет двигаться. Сайдед чувствует его ритм сердца, нервный захват и запах шампуня. Скрестит руки у него за спиной, прижмется к виску бородатой челюстью, прикроет глаза. Запомнит каждую мелочь. Память, сука, запомни каждую деталь. Умоляю. Раскроет конверт по приходу домой. Дрожащими пальцами будет рассматривать рисунки на каменных стенах. Проводить по фотографиям, потирать виски, топить и душить желание уронить слёзы. Но в голове-то целый океан, а из глаз уже начали течь ручьи. Не простит себя за повиновение. Пролежит полночи на столе, пялясь то на содержание конверта, то на окно. Хочется прижаться к ёжику на макушке. Хочется, до боли, сжаться в Саниных руках. Хочется... Хочется... Хочется... Солнце для него не встанет. Солнце для него застыло на жарком небосводе. Палит и греет. Греет и палит. Тут мало дождей и нет Сайдеда. Тут нет высоких крыш и людей, которые должны на него плевать. Его смешали с остальными и вынудили жить под одной крышей. Смотреть в пустые лица каждый день – невыносимо. Сжимать в руках пачку жвачки – единственное спасение. Боже, блять, да ты юморист. Боже, блять, за что ты это делаешь.