Александрия

«Твой домик затерян в уснувшем лесу, Где речки капризны извивы. Утрами ты любишь смотреть на росу — На слёзы тоскующей ивы. Мой угол — где улицы, ругань и шум. Оградой от них подоконник, Где роза улыбкой чарует мой ум. — Ты — ивы, я — розы поклонник.» Игорь Васильевич Северянин «Твой домик» (1908 год)

      Прогулка в кущах Елисейского сада завершила вечер. Из окон дворца струился золотистый свет, озаряющий красоту таинственных аллей и берсо: в больших пёстрых клумбах мелькали зелёные, точно маленькие звёздочки, светлячки, на дорогу выпрыгивали крошечные лягушки, а высоко в небе, сквозь бледно-синие облака, пробивался молодой месяц, служивший ориентиром для плутающих во тьме путников.       Николай и Михаил шли впереди, смеясь с обрывков гусарских анекдотов, звучащих неестественно громко в обширном пространстве многолюдного парка. Им было покойно и весело на душе – вечер удался на славу.       Вернувшись с прогулки, Александр велел подать чаю, а Константин предложил сыграть в фанты, а после – в «Qui suis je», старинную игру, почитаемую аристократами по всей Европе. Суть её проста: участники клеят друг другу бумажки с именами известных личностей на лоб, поочерёдно задавая наводящие вопросы, шаг за шагом приближаясь к истине.       Константин и тут не упустил возможность позлить августейшего: наклеив на лоб брата бумажку с его же собственным именем, он отвечал на вопросы противоречиво и обманчиво. Стоило Александру спросить: «Великодушный ли я человек?», Константин выпалил язвительное: «В зависимости от ситуации», а на вопрос: «Нравлюсь ли я Вам?» – и вовсе расхохотался, спесиво фыркнув: «Местами!». Все эти колкие словечки разрушали невидимые преграды, высвобождая живые эмоции.       Николай сидел на ковре в позе по-турецки, а Михаил лежал рядом на животе, не унимая ослепительной улыбки. Мысль о том, что сегодня они заночуют все вместе под одной крышей, согревала сердце... Хотелось, чтобы этот вечер не заканчивался никогда.       В полночь представители свиты и адъютанты разбрелись по комнатам, оставляя Великих Князей и Государя на попечение французского штата придворных. Первым опомнился Александр: увидев, что Михаил, в пылу общего разговора, задремал, привалившись к краю дивана, он тотчас объявил отбой. С отходом младших братьев ко сну, надобность держаться приличий отпала, и, оставшись с Константином один на один, Император сдался во власть усталости.       В качестве спального места французский камердинер отвёл русскому царю апартаменты на третьем этаже; Константин разместился в комнате по соседству, соединяющейся с комнатой Александра общей гостиной – именно туда оба Романова переместились после того, как лакеи доложили о готовности комнат. Гостиная была исполнена в изысканном стиле рококо: белые и голубые панели на стенах окаймляли капризно изогнутые золотые рамы, между которыми помещались резные алентуры из светлого камня, где внутри, средь гирлянд распустившихся цветов, парили Райские птицы. Люстра из Венецианского стекла переливалась радужным светом, который отражался от огня свечей, а под потолком растекалась лепнина растительного орнамента невысокого рельефа, что давало впечатление воздушности интерьера.        Оставив двери нараспашку, чтобы не быть подслушанными, Александр приземляется в широкий косёз, обтянутый ярко-розовой шпалерой, что вызывает чувство наивысшего удовольствия. Последовав примеру августейшего, Константин находит «Разбитую герцогиню» в дальнем углу, беря от неё большое кресло и длинный пуф, вытаскивая их на середину комнаты, размещая против брата; опустившись в кресло, он складывает ноги на мягком пуфе, попутно избавляясь от мундира с жилетом, оставаясь в простой льняной рубахе.       Давненько они не разговаривали по душам – по такому случаю Александр разрешил цесаревичу выпить: пара бокалов красного вина перед сном не сделает хуже, а лишь укрепит сонные грёзы. Однако беседа их началась не с обмена впечатлениями, а с того, что Александр называл "воспитательным моментом":       — Так что же, сударь? Нет ли в Вас желания принести извинения за несносное Ваше поведение? – вопрошает с тяжёлым вздохом, подхватывая хрустальный бокал с чайного столика, продолжая в снисходительной манере: — Повеса, когда ты остепенишься?.. Подумай, ведь тебе уже не двадцать лет.       Упрёк был беззлобным, и всё же Константин не мог не воспротивиться:       — И смотреть таким же сентябрём, как ты? – расслабленно вытянувшись в кресле, он забористо смеётся. — Нет, душенька, спасибо!.. У меня вовсе нет охоты сидеть, повесив нос, когда я чувствую, что могу ещё быть весёлым и счастливым... – странного рода ирония, скользнувшая в этих неосторожных словах, смутила впечатлительного Императора.       — Но кто тебе сказал, что я несчастлив? — нахмурившись, Александр с любопытством наблюдает за тем, как цесаревич перемещает хрустальный фужер на пол. Во взгляде пронзительных голубых глаз смешались любопытство, сочувствие и насмешка. Такая смесь редко, но бывает.       Константин не считал за зло таить от брата истину, и потому заявил о ней прямо, как умел:       — Кто?.. Да на что ты походишь с тех пор, как примирился с французами, влюбился и вышел из законного брака? Можно ли почитать за счастье то, что сделало тебя из весёлого сластолюбца каким-то сентиментальным меланхоликом? – замечание это, хотя и произрастало из верных наблюдений, тем не менее, являлось правдой лишь наполовину. В действительности настроением Александра правила не меланхолия, а страх – не тот страх, что подначивал отступить или сдаться, но страх иного рода: он боялся потерять чёткое видение реальности, запутаться, как уже случилось однажды в тот год, когда Россия, по его милости, бросила вызов Бонапарту, ввязавшись в череду беспрерывных войн.       — Так ты находишь, что я в самом деле переменился? – он был спокоен, питая уверенность, что изменился к лучшему. Теперь Александр трясся не за свою шкуру, а за Россию, и если Константин приметил в нём нечто странное – не апатию и не привычное разрушительное уныние, а сентиментальный порыв, который принял по ошибке за меланхолию, стало быть, душа его действительно очистилась.       — Удивительно!.. – подтверждает цесаревич, запрокидывая голову к потолку, погружаясь в несвойственную для него ностальгию. — Помнишь ли, как мы воспитывались с тобою в Михайловском замке?.. Ты умел улыбаться даже в самые тёмные времена, а ныне серьёзен и требователен, точно наша Maman тебя укусила. Не сказать, что я разочарован, вероятно, подобные перемены связаны с политическими измышлениями – воля твоя, не говори, если не хочешь, но всё же верни себе чуточку беззаботности, иначе вскоре другие начнут подозревать в тебе тревогу, а это плохо для амплуа победителя. – Хмельные пары дурманили разум Константина, ввиду чего он позабыл, что августейший не любит вспоминать о времени, проведённом в Михайловском замке, месте, где развернулась главная трагедия его жизни, переломившая естественный ход русской истории.       Прикрыв глаза, Александр, как это ни странно, вспоминает лишь приятные моменты: как Михаил и Николай, используя вместо санок перевёрнутые стулья, скатывались с лестниц Михайловского замка, и Maman вместе с ними, точно малое дитя!       — Я тоже исполнен тоскою по тем временам... – неожиданно признаётся Государь, чувствуя, что не склонен к глубокой печали. Затронув за столом тему кулинарных предпочтений почившего Батюшки, Александр сломал первый лёд в своей душе, поэтому дальнейшее "погружение" прошло безболезненно. Некогда душившая его боль исчезала, уступив место светлой ностальгии.       Михайловский замок и поныне стоял в Петербурге, пугая прохожих своим мрачным видом, а ведь раньше его считали уникальным творением архитектуры... Изумрудная крыша терялась в пышных кронах молодых деревьев. Лучи солнца золотили высокий шпиль, преломляясь радугой на оранжевом фасаде, что был окружён стройной балюстрадой. Мост, опускавшийся через искусственный ров, вырытый по приказу Павла, звенел массивными цепями, погружая жителей и гостей замка в атмосферу далёкого средневековья.       Ныне замок пришёл в запустение: зелёные крыши и рыжий фасад потускнели, теряя былое великолепие. Благодаря Александру там царило безлюдье: боясь нездорового внимания общественности к развернувшейся там трагедии, августейший издал закон, запрещающий остановку экипажей подле стен замка, а прогулка в том месте шумной толпой могла закончиться для обывателей наложением штрафа.       — А как мы ноги ломали в тех жутких строительных лесах, ты помнишь? – вопрошает Константин с осторожностью, продолжая отходить всё дальше в прошлое.       Действительно, переезд царской семьи в Михайловский замок напоминал его жителям переезд французской аристократии в недостроенный Версаль: платья дам тащились по сырым коридорам, на шляпы кавалеров сыпалась штукатурка, а на свежих рыцарских панно проступала плесень. Иностранные зодчие хватались за голову: «В этой проклятой стране вечная зима, лепнина трескается, стены рассыпаются!»       Александр рассмеялся, вспомнив, как Матушка, которая вечно разыскивала отца по всему замку – Павел посещал каждый день новую комнату, контролируя процесс строительства – бегала по строительным лесам и кричала во всеуслышание: «Mein Gott, Paul! Wo bist du?».       То был не дом, а настоящий плацдарм для тренировок гатчинских бойцов. Александр носился за Матушкой, как привязанный, придерживая длинный трен её платья, чтобы тот не собирал собой строительный мусор; Константин обыкновенно пытался унять сей бурный порыв, когда Императрица, набирая скорость, спотыкалась на высоких каблуках. Оба брата, с трудом удерживая равновесие, перешагивали через высокие перекладины, стараясь не вспахать носом пол. То-то была потеха для иностранных послов: наблюдать, как принцы одной из самых могущественных держав мира в смешных прусских мундирах ежедневно выполняют бег с препятствиями, исполняя роль наседок для своей оголтелой матери.       Плац Михайловского – это не бальный паркет Екатерины Великой: там не было места слабости. Александр дважды на своей памяти едва не слетел с недостроенных этажей, и дважды отец говорил ему при этом: «Сударь, меньше хлопайте глазами, а чаще смотрите под ноги!»       Теперь он вспоминал о наказе Батюшки с благодарностью, поражаясь своей беспечности, однако было время, когда он считал себя умнее взрослых и долго потом дулся на тех, кто делал ему замечания.       — Мы были молоды... – покачивая бокалом в такт неспешному ходу мыслей, он вновь пригубил вина, смачивая пересохшее горло. — Юнцам, как ты знаешь, и море по колено, но нам, зрелым мужам, не пристало брать с них пример... Порой я скучаю по ветру в голове, однако же не берусь, как ты, противостоять природе: глупо полагать, что я всё тот же Александр, каков был в начале царствования... Стареть нужно с достоинством, Mon Ami, в противном случае тебя заклеймят трусом. – Александр не любил причислять себя к обществу дребезжащих стариков, и всё же не мог отрицать, что лучшие его годы давно позади.       Уставший от нотаций Константин лишь презрительно фыркает:       — Ради Бога, не строй из себя старца! – негодующе всплеснув руками, он ожидаемо теряет самоконтроль. — А коль уж взялся за это дело, будь добр вспомнить о своём дружке-корсиканце – следуя твоим измышлениям, ему давно пора переезжать на кладбище, ведь он восемью годами тебя старше! – от этого заявления Александр поперхнулся: достав из кармана платок, он спешит откашляться, смиряя нахала раздражённым взглядом.       Таким, как Александр, не дано понять, что чувствуют люди, которых природа наградила нестандартной внешностью. Павел Петрович, к примеру, терпел насмешки над собой с самого детства, и даже его собственная мать, Екатерина Великая, слушая высказывания фаворитов о сыне, не стыдилась с ними соглашаться. Константину суждено было пройти тот же путь...       Но цесаревичу повезло: на его веку родился Наполеон, который доказал миру, что самое привлекательное в мужчине – это мозги, а не внешние данные.       — Сменим тему, я настаиваю, – спокойно возражает Александр, опуская фужер на серебряный поднос. — Покуда впервые за долгое время мы остались наедине, полагаю, будет уместно поговорить о личном... – вернув платок в карман мундира, он приподнимает уголки губ в лукавой улыбке. — Как изволит поживать Ваша прелестная жена, не расскажите? – Александр знал, что разговоры о Юлиане Кобургской действуют брату на нервы хлеще, чем пение петухов поутру, и не смог устоять перед соблазном.       — Как не изящно, Ваше Величество… – Константин нервно дёргает плечом, давая понять, что августейший теряет хватку. Месть получилась слишком топорной, особенно для человека, выступающего на короткой ноге с Наполеоном. Задумчиво рассматривая переливы яркого света на тонких стенках бокала, цесаревич чувствует, как левая его рука непроизвольно сжимается в кулак.       Юлиана Кобургская, принявшая в православие имя Анна Фёдоровна, была главной ошибкой его жизни. Константин ненавидел себя за слабость, сознавая, что требовать развода следовало ещё тогда – десять лет назад, когда принцесса впервые сбежала из Петербурга. Он упустил время, пойдя на поводу у семьи, пытаясь починить давно разрушенный брак, чем только усугубил своё нынешнее положение.       — Мои отношения с упомянутой Вами особой – дело решённое. – Выпрямив спину, он указывает на Александра горлышком фужера, заставляя сконцентрировать всё внимание на последующих словах: — Прошу не чинить мне препятствий на пути к свободе. В одну реку дважды не войти – Вам известно о том лучше других, посему, вынужден просить Вас оставить сей бессмысленный разговор, иначе мы поссоримся, – хладнокровие, с которым цесаревич сознался в уже принятом решении, потрясало воображение: развод наследника престола грозил вылиться в международный скандал.       Взяв необходимую паузу, Александр хмурится, выстраивая в голове дальнейший диалог, силясь подобрать убедительные контраргументы. Впрочем, чтобы он сейчас ни сказал, всё это будет звучать неубедительно: отношения Юлианы и Константина в самом деле были обречены. Нежная и покорная Елизавета даже рядом не стояла с той, которую Александр за глаза называл революционеркой – Юлиана дважды сбегала от Константина, наплевав на честь и достоинство принцессы, уважая в себе главным образом женщину, которая не хотела томиться в одной клетке с эксцентричным супругом, чей характер ей так и не удалось укротить.       Зная всё это, Александр, однако, не мог смириться с существующим порядком вещей: развод Императора, человека, который уже стоит у штурвала, конечно, страшен, но развод будущего наследника, на которого опираются определённые придворные группировки, губителен вдвойне. Константин ставил Александра в обстоятельства, при которых придворный пасьянс сильно изменится. Случись подобное, и Европа, и Россия утратят в отношении правящей династии необходимое доверие. Бурбонов уже вытеснили из списка "сильнейших" королевских семей мира, кто же на очереди? Неужто Романовы? Если представители сего рода не способны навести порядок внутри собственного клана, о каком уважении к их стране вообще может идти речь?       — Дело не только о Вашей репутации, поймите... – Александр не знал, зачем объясняет брату очевидные вещи, и всё же надеялся, что сможет отвратить его от задуманного: — Ваш развод ударит по всем нам. И по ним – особенно, – метнув взгляд в направлении соседней стены, за которой находилась комната Великих Князей, он осознанно переходит на шёпот. — Как Государь, я обязан взять над Вами шествие, брат мой. Мне невыносима сама мысль о Вашем разводе с Её Высочеством, и я не успокоюсь, пока не добьюсь от Вас обещания пересмотреть принятое решение... – чувствуя, как в душе брата зарождается буря, Александр откидывается на высокую спинку, предпринимая попытку отвести взор, но в следующую же секунду Константин с громким хлопком опускает бокал на стол, заставляя вздрогнуть.       — К чему это лицемерие? Побойтесь Бога! – намекнув августейшему, что его попытка надавить на совесть выглядит довольно жалко, поскольку в молодости тот сам не горел желанием править, цесаревич резко подаётся вперёд: — Не пытайтесь отыскать во мне наличие совести: в Вашей связке никогда не было подходящего ключа, чтобы отпереть дверь в моё сердце! Да будет Вам известно, что я не держусь за предназначенное мне место. А возьмётесь давить, клянусь, я брошу уважать в Вас и брата, и Государя!       Константин выражал открытый протест; потемневшие от злости глаза полнила обида. Конечно, если постараться, Александр сможет посадить его на трон даже разведённого, но поступок этот не принесёт стране пользы. По закону у наследника престола должна быть супруга – женщина королевских кровей, и наследник, который закрепит за ним божественную власть.       После расторжения законного брака последует вопрос: а нужен ли России царь? Начнётся смута. Общество расколется на фракции. Каждый начнёт бороться за своего кандидата, и никто уже не вспомнит про учреждение «Об Императорской фамилии», в котором чётко обозначалось, кто за кем и в какой последовательности наследует корону.       Александр должен позаботиться о будущем уже сейчас – от него тоже ждали ставку, как в карточной игре. Кого Император назначит своим преемником? Будет ли он понтировать? И ежели не Константин займёт трон, то кто? Неужто Мария Фёдоровна, с трудом говорящая по-русски? Так ведь ей помирать скоро...       Николай? Юн ещё, да в чинах малых. О Михаиле и говорить нечего – желторотый цыплёнок, ему до короны ещё расти и расти. Неплохие шансы имелись у старшей сестры Екатерины, чей наследник, сын покойного Герцога Ольденбургского, Пётр Георгиевич, проживающий в Петербурге и прекрасно владеющий русским, мог стать следующим Петром IV. Да только глупости это всё... Зачем делать династический крюк? Александр не допустит анархии – в его интересах укрепить Салический закон, лежащий в основе «Учреждения», а значит за ошибку Константина, так или иначе, придётся отдуваться младшим братьям...       И будто прочитав его мысли, цесаревич складывает на губах мрачную улыбку:       — Словом сказать, Вы уже присмотрели мне смену, не так ли? – убрав ноги с пуфика, он совершает наклон вперёд, беря со стола початую бутылку. — Николай исполнит роль овечки на брачном заклании... Дело шито белыми нитками, не находите? Вы стремитесь обженить его пораньше с одной лишь целью, чтобы обрести уверенность в завтрашнем дне. Выходит, Вы ничем не лучше меня, а то и много хуже, потому как решительно добиваетесь от невинного дитя политической зрелости. К этому Вы по существу стремитесь? – застыв подле опасной черты, Константин не собирался отступать; пригубив вина прямо из горла, он с усмешкой заглядывает в бледное лицо напротив.       Он обвинил августейшего в двуличии: Александр боролся за право быть счастливым, хотел сбросить с себя бремя Императорской короны, требуя от близких покорности, забывая, что свободы достоин не он один. Почему Константин должен оставаться в несчастливом союзе, если Александр не успел народить наследников? И почему Николай должен брать в жёны ту, которую не любит, и наступать на те же грабли? Александр перекладывал ответственность за свой неудавшийся брак на братьев, принуждая их перенять эстафету правления со всеми вытекающими из этого последствиями. В сущности он повторял деяния своей властолюбивой бабки: сводил наследника с немецкой принцессой, обманывая себя тем, что брак по расчёту – это благо; что в этом нет ничего дурного... Только забота. Но Константин знал наверняка – так заботится человек, который мылит верёвку!       Николай был ещё слишком юн, чтобы жениться; спешка могла разрушить его жизнь. Сам Александр пострадал когда-то от раннего союза – неужто он желает подобной участи младшему брату? Бесспорно, Константин не снимал с себя ответственность за содеянное: после развода он планировал отречься от престола, если того потребуют обстоятельства, это означало бы, что корона с большой вероятностью перешла бы к неопытному Николаю — но и действия Александра ничем не лучше.       Стоит Ники подарить династии сына – что сделает Александр? Правильно, истребует у Сената право передать ему престол ещё при жизни, а Николай – мучайся, страдай! Такого "сюрприза" не пожелаешь и худшему врагу.       Однако эти подозрения оказались ложными:       — Николай – не овечка... – разозлившись, Александр угрожающе щурит глаза. — Вернее, овечка совсем не он! – убедившись, что цесаревич по-прежнему ведёт себя, как упрямый баран, августейший почти задохнулся от возмущения. Никто не смеет говорить о престолонаследии с таким вопиющим пренебрежением! Ни о чём подобном Александр давно уже не мечтал: отрекаться при жизни от трона – безумие в чистом виде, и свадьба Николая здесь совсем не причём. До тех пор, пока сердце отбивает ритмы – Александр останется Государем. Но присмотреть младшему брату невесту было его священным долгом. Такова традиция.       Константин порывисто рассмеялся, постукивая пальцами по горловине бутылки. Он не обижался на брата за грубость, ведь тот сказал чистую правду. Смелых людей цесаревич любил с детства: Лагарп однажды сказал ему: «Вы не Великий Князь, а осёл!» - Константину это так понравилось, что он долго ещё подписывал свои тетради латинским: «Asinus» – «Осёл».       Дотянувшись до верхних пуговиц мундира, Александр ослабляет тугой воротник, встречаясь взором с насмешливым существом, которое ложно убедило себя, что сможет проскочить мимо трона. Как-будто ему позволят это сделать...       Константин был идеальной кандидатурой на роль царя, так как ближе всех сошёлся с гвардией и знатью; он знает, чего ожидать от подданных, знает и об их жестокости, и с какой стороны ждать удара. Самым разумным выходом для него будет сперва занять трон, а потом уже разводиться, дабы не провоцировать скандал раньше времени и оставить подданным надежду на обретение наследника. А Николай... Упаси его Господь оказаться на престоле в столь юном возрасте – этот эксперимент закончится очередной трагедией.       — Я не настаиваю на союзе с Пруссией... – совладав с эмоциями, Александр берётся разъяснить брату свою позицию. — Николай волен сам распоряжаться своей судьбой... Признайся он, что не увлечён наследницей Фридриха Великого – быть по сему, я не стану принуждать его к браку. Не делай из меня тирана, прошу тебя! – перебросив ногу на ногу, Александр потирает уставшие глаза, слезящиеся от переизбытка свечного дыма.       — Давно ль прозорливостью обзавёлся? – посмеявшись с умения брата выбирать себе женщин, Константин склоняет голову к правому плечу, подпирая кулаком щёку.       — Давно, – вторит Александр, мысленно ругая себя за нерешительность, ставшую следствием его брака с нелюбимой женщиной. — Мишель и Ника не должны повторять наших ошибок... Их благополучие для меня не пустой звук, вразуми это. – Грустно улыбнувшись, он поддаётся тоске, охватившей сердце, которая потянула за собой печальные воспоминания. Когда бабушка объявила о поисках невесты, Александр почувствовал себя куском мяса, выброшенным на прилавок. Воистину омерзительное ощущение – сознавать, что твоя жизнь принадлежит кому-то другому, а не тебе. В тот день он ничем не отличался от крепостного крестьянина, которого барин силою склоняет к замужеству ради получения пригодного для работы потомства.       — Молю Бога, чтобы их семейную жизнь миновали раздор и призрение. – Примирительно взглянув на брата, августейший обнаруживает улыбку на его румяном лице.       — Звучит как тост. – Вернув собеседнику бокал вина, цесаревич звонко соприкасаяется горлышком бутылки о хрустальные стенки. Александр капризно надувает губы, размышляя над тем, прощать повесу или нет... Уступив светлому порыву, он всё же совершает шумный глоток. Сладковатый нектар ласкает нёбо, раскрываясь терпкими нотками на языке. Голова ещё соображала, но во всём теле отчётливо ощущалась усталость, что побудило избавиться от мундира, сдавливающего грудную клетку.       — Твоя правда... – вздохнув, цесаревич убирает пряди волос с мокрого лба, ероша медные кудри. — Они не мы. Мотовство их совсем не прельщает, а жаль. – Поймав недоумëнный взор голубых очей, он спешит уточнить: — Определиться с выбором дамы сердца много легче, когда имеешь за плечами надлежащий опыт. Идти под венец с протестанткой бывает скучно, ты и сам это знаешь... Так может им следует погулять напоследок? – осознав, что взболтнул лишнего, Константин вовремя смыкает уста, сокрушаясь о своей промашке.       — Брось наездничать! – возмутившись до глубины души, Александр ожидаемо выходит из себя. — О чём ты вознамерился рассуждать, сударь мой? Или стыда совсем не ведаешь? Опомнись, ты не в казарме, не смей мешать имена братьев с грязью! – и в страшном сне ему не могло привидится, чтобы Великие Князья водили дружбу с вульгарными гризетками. Похоть лишь развращает юные умы, но никак не укрепляет в них науку о женщинах. Александр и этот опыт вспоминал с содроганием: чтобы дать внуку реальные представления, как должен вести себя влюбленный кавалер, оставшись со своей избранницей наедине, Екатерина поручила преподнести ему практический урок любви одной из своих камер-фрау Екатерине Торсуковой.       Преподавание практических навыков любви затянулось на несколько часов, но зато юный наследник оказался в курсе всех хитроумных приёмов искусства любви, которыми в совершенстве владела Торсукова. Самое печальное в этой истории то, что она случилась за несколько дней до венчания – самого светлого и чистого события в жизни каждого человека. Александр не знал, проходил ли Константин через подобный ритуал, но был уверен в одном: младших братьев он сбережёт непременно.       Увидев, в каком напряжении находится августейшая персона, цесаревич благоразумно смягчает тон:       — По моему разумению, доктор Крейтон оказал этим детям медвежью услугу, сопроводив на прогулку в военный госпиталь, где открыто демонстрировал течение "французской болезни"... Суди сам, они дичатся женщин, точно те – прокажённые. Полагаешь, это естественно для их годин, избегать дамского общества? – Константин в упор не понимал, почему Александр постоянно ударяется в крайность. Почему, если связь до брака, то это обязательно похоть? Пережить опыт первой любви бывает весьма полезно, ведь давно известно: чрезмерное целомудрие и панический страх сближаться с противоположным полом, столь же пагубным образом сказываются на юношеском сознании, сколь беспорядочное волокитство.       Константин негодовал:       — Ты ставишь мне в вину пренебрежение семейным долгом, наряду с этим выставляя список запрещённых к обсуждению тем. Ты не отдаёшь мне на поруки братьев... Помилуй, неужто моя натура настолько скверна, что не заслуживает права быть раскрытой? – провокационный вопрос угождает точно в цель. Очевидно, что цесаревич желал узнать истинную причину, по которой Александр запрещал ему сходиться с братьями. Константин – дурная компания? Научит "детей" плохому? Но если это действительно так, зачем заставлять его посещать семейные вечера, к чему упрекать в неуважении к близким?       Александр ничего не ответил, задумчиво потирая подбородок. Он не считал Константина дурным примером, просто тот не знал меры в своих выходках, окружая себя бесконечными скандалами, которые могли пагубно сказываться на других членах семьи. Один только конфликт с Луниным чего стоил: побывав недавно в Кавалергардском полку, Константин, как это часто с ним случалось, оскорбил офицеров, совершивших дурацкую оплошность. Те в знак протеста дружно подали в отставку, и цесаревичу пришлось публично извиняться. На одном из смотров он подъехал к шеренге офицеров и заявил, как передали Александру, следующее: «Я слышал, что кавалергарды считают себя обиженными мною, и я готов предоставить им сатисфакцию – кто желает?»       Здесь-то пред цесаревичем и предстал кавалергард Лунин, который в свою очередь заявил: «Ваше Высочество, честь так велика, что одного я только опасаюсь: никто из товарищей не согласится её уступить мне»       Каково, а?! Александр едва не поседел, узнав о вопиющем дерзновении! Свою храбрость Лунин доказал в сражениях под Аустерлицем, Бородино, Тарутином, Дрезденом, Лейпцигом, Кульмом и Фер-Шампенаузом. Но замахнувшись на Государева наследника, он расписался в измене Родине, тем самым обесценив свои предыдущие подвиги. Слава Всевышнему, что Константину хватило ума перевести всё в шутку и скандальная дуэль не состоялась. По-хорошему Александру следовало посадить обоих зачинщиков под арест, а Лунина впоследствии отдать под трибунал. Но он вновь пошёл на уступки, позволив брату взять храброго кавалергарда в адъютанты; с недавнего времени, поговаривают, те стали друзьями.       До тех пор, пока Константин будет сеять вокруг себя смуту, Александр не сможет доверить ему "детей" под опеку. Однако это не повод оставлять семью: цесаревич должен научиться сдерживаться и хотя бы изредка навещать тех, кого любит, а не пропадать чёрт знает где, чёрт знает с кем. Если он ленится быть гостем даже на редких семейных вечерах, как ему можно доверять?       — Мне кажется, брат... – продолжил Константин на выдохе, искоса поглядывая в сторону коронованного праведника, — ты имеешь неосторожность подражать Платону, забывая, что убить в зрелом муже влечение к женщине, невозможно. Однажды они столкнутся с пороком, и тем хуже, если это случится после свадьбы, как приключилось с нами. Потому, я повторяю, не лучше ли отпустить их на вольные луга, порезвиться с ретивыми кобылками? – за предложением цесаревича последовал ожидаемый взрыв.       Александр вспыхнул, как пороховой фитиль:       — Замолчи! – он вновь повышает голос, что раньше случалось крайне редко. Вскочив на ноги, Александр уходит прочь, считая своим долгом прекратить этот бессмысленный разговор.       — Ты не сможешь опекать их вечно! – кричит цесаревич вдогонку, провожая гневливым взором. Какие мы нежные, Боже мой! Отступать он не собирался: — Любовная практика – не грех, а благо. Пойми, они слепы и женятся на первой, кто их приласкает! – цесаревич был уверен, что если бы не рассказы доктора Крейтона о сифилисе, юность их братьев протекала бы естественным образом, с любовными приключениями и праздным весельем. Константин всего-навсего хотел восстановить справедливость!       Камин, против которого застыл Александр, был воплощением роскоши: отполированный белый мрамор имел фиолетовые прожилки, напоминающие тигриную шкуру, что создавало изумительный контраст с бледным оттенком голубых стен. Эта чарующая красота благотворно воздействовала на сознание. Вцепившись в каминную полку, августейший соприкасается с ней лбом, остужая горячую кожу о холодную поверхность.       Нет, он не злился... Просто Константин высвободил из него всё то, что накапливалось месяцами. Они с детства были вместе, чувствуя друг друга, словно мать и дитя. Потому что любили... Потому что многое вместе преодолели. Константина необходимость лгать приводила в бешенство. Александру ложь удавалась великолепно. Так постепенно маска заменила истинное лицо, лицемерие стало чертой характера. Константин же остался собой и даже наедине с ним – не братом, а Государем – поддерживал в себе человека.       — Брось меня злить, умоляю... – стиснув зубы, Александр ощущает нехватку кислорода, совершая вдох полной грудью.       На шее выступает напряжённая вена, что не укрылось от въедливого внимания цесаревича, который уже собирался подняться следом, но заслушав слабый голос, остановился:       — Истории известно множество примеров благочестивых союзов, а постель... Что постель?.. Страсть без духовной связи ничтожна. Прежде, чем вступать в брак, надобно изучить себя. Когда человеку известно, кто он и чего хочет, то и брак его будет надёжен... – почувствовав, как пересыхают губы, Александр касается ладонью горячей щеки, желая убедиться, что не теряет сознание.       Поднявшись на ноги, Константин подбегает к брату и берёт его за руку, испугавшись, что его могли застать в неподобающем состоянии. Тот последовал за ним покорно, приземляясь обратно в косёз, чувствуя, как сильные руки разминают напряжённые плечи.       — Не серчай, ты же знаешь, что я излишне горяч... – пришлось признать, что Александр был по-своему прав. Не обязательно нырять под альков к женщине, чтобы убедиться, что она тебе подходит. Учиться разбираться в собственных духовных потребностях, наверное, не самый плохой совет... По крайней мере, он развивал критическое мышление.       — Ну, брат, ведь всё хорошо... – цесаревич не любил извиняться, но раз уж сделал это недавно перед Кавалергардским полком, то перед родным братом – сам Бог велел. Не хватило ещё, чтобы к Александру вернулись старые приступы, во время которых он подолгу лежал без сознания.       Заботливо массируя его напряжённые плечи, Константин сознаёт вдруг, что переборщил с давлением... То, как Александр смотрел на него, ясно давало понять, что ему не хочется менять положение. Пришлось подчиниться и продолжить разминать затёкшие мышцы.       — Жаль, что нас с тобой не приучали критически мыслить... – тянет с досадной усмешкой Константин, опуская взор на посветлевший лик. — Впрочем, нас и не любили столь сильно, чтобы давать право выбора. Мы рабы самодержавных предрассудков, милый брат, таковыми и останемся, – обнаружив мечтательную улыбку на устах Ангела, он вопросительно выгибает бровь.       — Отец любил... – монотонно отзывается Александр, вынуждая цесаревича перекреститься, ибо поминать покойников под вечер считалось дурной приметой.       — Царствие Небесное, не к ночи помянутый, – сбивчиво бормочет Константин, боясь потревожить почившую душу отца. Александр крестится следом, ощущая нервную дрожь в теле, углубляясь во тьму времён. — Помнишь, какое пренебрежение выказывал Батюшка традиции ранних браков? – продолжает с тёплой улыбкой. — В целой Европе не было принца, достойного руки русской царевны. Он готовился пойти войной против Австрии, прознав, как дурно обходятся с Александрой при Венском дворе. И даже требовал её возвращения на Родину...       Вспомнив о старшей сестре, что давно уже лежала в могиле, Александр вновь возлагает на себя троеперстие. Посетив Венгерский Палантинат год назад, он заглянул по дороге в замок, где жила сестра, увидев, к своему удивлению, что во дворце мебель, все вещи сохранялись в том виде, в каком они были при жизни Александры Павловны. Так, на открытом фортепиано лежала тетрадь русских арий; эрцгерцог Иосиф – бывший супруг Александры – подчеркнул своею рукою песню «Aх, скучно мне на чужой стороне», которую его супруга пела последний раз в жизни.       Александр в тот день прослезился, прочувствовав, с какой бережной заботой венгры хранят память о его сестре, несмотря на травлю, чинимую когда-то Австрийским двором. Русская царевна успела оставить после себя добрую память у тамошнего народа, узурпированного австрийским игом. Одной из первых она начала появляться на придворных балах в национальном венгерском костюме, что не могло не льстить патриотизму сей славной нации. И, конечно, Александру приятно было узнать, что после смерти жены Иосиф соблюдал траур в течение десяти лет, и до сих пор в День Святой великомученицы Александры совместно с жителями Палантината зажигал в церквях свечи в память о великодушной дочери Павла.       Прикрыв на мгновение глаза, он вспоминает другую покойницу – Елену Павловну, ставшую женой герцога Мекленбургского, которую её новый народ обожал не меньше: в Шверине – столице Мекленбурга – молодую царевну встретили с радостью. В своём дворце в Людвигслюсте Елена родила двоих детей, фактически одного за другим. Старший сын, Пауль Фридрих, появился на свет в начале века.       Сердце Александра дрогнуло, когда он впервые увидел племянника, поскольку мальчик всецело походил на мать: те же голубые глаза, те же золотисто-рыжие волосы, круглый лоб и румяные щёки. За Паулем – имя мальчику дали в честь Императора Павла I – всюду ходила его сестра, родившаяся тремя годами позднее, Мария Луиза Мекленбург-Шверинская. Оба этих дитя приходились Александру ближайшей родней, и несмотря на это, были чужими: их менталитет, воспитание, немецкий патриотизм не оставили в их сердце места для любви к России. Такие близкие и такие далёкие...       Не пережившие роды Елена и Александра стали олицетворением славянских ангелов, погибших на "вражеских" землях. Расстроенный их гибелью поэт Гавриил Державин посветил Великим Княгиням несколько трогательных стихов, одно из которых врезалось в память Александра намертво:        «Теките ж к праведницы гробу,       О влах и серб, близнеца славян,       И, презря сокровенну злобу,       Её лобзайте истукан.       Клянясь пред Всемогущим Богом,       Сим нам и вам святым залогом,       Что некогда пред Ним ваш меч       В защиту веры обнажится.       Чрез рвы и горы устремится       Вас к стану нашему привлечь!»       Проникшись настроением брата, Константин запрокидывает голову, рассматривая златокудрых купидонов на центральном плафоне, окружённых пушистыми облаками. От старших сестёр в Петербурге остались одни только памятники, заказанные Марией Фёдоровной у знаменитого скульптора Ивана Мартоса. Две скульптуры были установлены в Павловске – любимой резиденции Императрицы, бывшем месте духовного заточения их отца.       Памятник Александре стоит ныне на небольшой поляне, недалеко от Висконтьева моста: фигура изображает Гения и Женщину, пытающейся взмыть на Небеса, пока Гений сдерживает её. К этой фигуре ходили первые люди Империи, погрустить и поделиться своими чувствами, в надежде, что добрый дух Великой Княгини окажет им помощь с Неба. Памятник Елене Павловне обрёл своё место на островке, на который опирался средний устой двухарочного моста через речку Славянку: её фигура представляла скорбящего Гения с венком роз в руках. Поговаривали, что сам Жуковский прогуливался к памятнику в поисках вдохновения...       Кто знает, может, благодаря незримой поддержке Елены Павловны поэт родит однажды нечто грандиозное, очередной шедевр, который увековечит русскую Княгиню в веках.       — А нас Батюшка намечал женить не раньше двадцати годин, – не без иронии подмечает цесаревич, пытаясь представить, как сложилась бы их жизнь, окажись Павел у власти в положенное время. Это ещё раз доказывало, что дворцовые перевороты заканчиваются трагедией для потомков узурпатора. А ведь было время, когда даже Матушка попирала традиции, выступая против свадьбы Александра и Елизаветы: «Ранний брак срубил их отношения, а между тем первая мудрость приходит к молодым людям к двадцати пяти годам» – жаловалась Императрица в разговоре с постоянным своим слушателем – секретарём Григорием Ивановичем Вилламовым.       — Но полно грустить, Ваше Величество, оставим прошлое на суд потомков... – мгновением позже предлагает Константин, чувствуя, как запоздалые сожаления разъедают душу. Он не хотел погружаться в меланхолию, иначе точно сегодня напьëтся.       Вновь распахнув глаза, Александр ободряюще улыбается:       — Что же Вы имеете мне предложить? – опустив ладони поверх рук брата, он тянет их на себя, перемещая на грудную клетку – туда, где стучало беспокойное сердце. Несмотря на то, что гибкое тело Александра с ранних лет тренировали гимнастикой, это не спасало от последствий физических нагрузок, пережитых на плацу в Гатчине. Его плечи опускались с каждым годом, делая сутулость более выраженной, отчего даже голова слегка наклонилась вперёд – этот дефект заметила в своё время сама Екатерина, повелев обучить маленького Александра плаванию, в надежде, что водяные кроссы помогут ему выправить спину. К сожалению, ходить прямо он так и не научился...       Роковой вопрос, сидящий в голове цесаревича на протяжении всего разговора, созревает окончательно. Он подумал, что сейчас самое подходящее время, чтобы спросить Государя о главном, поэтому храбро бросается грудью на баррикады:       — Смею ли я узнать у Вашего Величества о прагматизме дальнейших... событий? – невинное любопытство Константина разрушает сложившуюся идиллию.       Сжав чужие запястья на своей груди, Александр принуждает его наклониться ниже:       — Мне нечего тебе ответить... – честно признаётся он, предчувствуя горечь грядущих потрясений. Пороховая бочка рванëт уже в его царствование. Сомнений не осталось: Россия "не переехала" в девятнадцатый век. Мысль о перевороте стращала до дрожи, что побудило Александра заняться созданием буферной системы политических взаимоотношений, чтобы одно государство несло ответственность за другое, не давая свершаться революциям. Мирная атмосфера в Европе была лишь иллюзией: падение очередной державы спровоцирует эффект домино, и тогда рухнет всё. Дыхание перемен ощущалось во всём: в вибрациях раскалённого воздуха, в модных фасонах, избавляющих человечество от силуэтов старины; в мире искусства, в котором появлялось всё больше вольных художников и поэтов, пишущих картины и слагающих стихи на тему борьбы с тиранией – их уже не так просто заткнуть угрозами тюремного заточения. Голос общественности прорезался сквозь дремучие джунгли религиозного давления, подтачивая фундамент старушки-Европы – трещины бежали во все стороны света – вот что происходило с цивилизацией. Историческая ткань расползалась по швам, и ничто уже не могло скрепить её воедино.       В России, как известно, любой новый исторический виток влёк за собой кровь... Пытаться что-то стремительно переменить – значит повредить конструкцию в целом. Александр сравнивал реформирование России с починкой старого кресла: бесполезно натягивать новую обивку на развалившейся каркас, ведь кресло не станет выглядеть от этого современнее; если уж и браться за ремонт – то основательно, но для сего действа нужно время. Много времени. У России его, к сожалению, не было.       Константин, как член правящего клана, не мог не ощущать угрозу, поэтому и хотел узнать, есть ли у брата план контрнаступления. Он понимал: если Александр не даст дворянству реформ – его разорвут, если даст – разорвут быстрее, но вместе с царём падёт и Россия. Бунт, кажется, случится в любом случае, поэтому их главная задача сейчас – не погибнуть в урагане событий.       — Вы... – не зная, как быть дальше, Константин убирает ладони, бесшумно смещаясь к левому подлокотнику. Опираясь правой рукой о спинку косëза, он встаёт на одно колено, стараясь говорить вполголоса, чтобы даже стены не подслушали. — Вы намереваетесь блюсти постоянство в своём... осмелюсь спросить, новом увлечении? – намекнув на угрозу возникновения побочной ветви династии, цесаревич с благоговейным страхом заглядывает Императору в глаза, обнаружив в них открытый упрёк.       — Сие не касается Государственных дел, – жёстко отрезает Александр, давая понять, что любовь к женщине не отвернёт его от первостепенного долга. В сознании цесаревича ещё были живы воспоминания о тех днях, когда весь Петербург шептался о Марии Нарышкиной и её плане занять русский престол на правах законной Императрицы. Но Александр не сделает женщину из народа равной себе по положению, и дети от такого союза никогда не получат титул Великих Князей. Ломать традиции правящего рода – значит признать себя смертным человеком, а не Государем: такие люди не достойны сидеть на троне. — Я никому не позволю компрометировать наследие семьи. И впредь не помышляйте обо мне дурного. – Заметив, с каким удивлением взирает на него цесаревич, Александр сознаёт вдруг, что окончательно его запутал.       — Но, Государь! – не удержался Константин, недоумевая, как можно жить с женщиной и не сделать её впоследствии своей женой, если имеешь намерение остаться с ней до конца. — Как в таком случае прикажете понимать Ваш новый... – он порывался сказать "роман", но не успел – царская длань запечатывает уста.       Александр боялся провоцировать судьбу, и потому не позволил брату закончить. Если он когда-нибудь женится – дай Бог это случится не через десять лет – то непременно морганатическим браком. Рождённые в этом союзе дети будут иметь отличную от него фамилию. Репутация рода не пострадает.       — Не стоит кликать беду с ровного места... – просит Александр в умоляющем тоне, призывая брата к молчанию. Спустив пальцы к его напряжённым скулам, он очерчивает большим пальцем линию подбородка, заставляя проявить милосердие. — Обещаю, мы вернёмся к сему разговору позже. Не здесь, пойми, не в этих стенах... – добавляет с радушной улыбкой, отдавая себе отчёт, что Константин заслуживает знать правду.       Однако всему своё время и место. Разговоры о наследнике – для Государева кабинета, беседы о личном – для домашней обстановки. Константин всё понимал, поэтому не обижался. Ему не столь был нужен Государь, сколько брат, от которого не хотелось иметь секретов.       Но сегодня он ограничился всего одним вопросом:       — Ты... Счастлив? – в нём играло простое человеческое желание: защитить любимого человека. Как часто ему казалось, что Александр никогда больше не обретёт свободу. После событий одиннадцатого марта придворные сошлись во мнении, что в душе молодого Государя образовалась дыра. Травма, которую нельзя вылечить, муки совести, от которых невозможно освободиться.       Но Александр удивил многих, в том числе самого Константина, когда примирился с врагом, совершив, казалось бы, невозможное: научившись по-новому смотреть на мир. Младший брат хотел убедиться, что видимые перемены – не плод его воображения, что Александр действительно твёрдо стоит на ногах, ведь Константин так и не сказал важного: после окончания Венского Конгресса он не вернётся в Россию... Если в сердце коронованного мученика есть кто-то, кто дарит ему успокоение, цесаревич с лёгким сердцем отправится на поиски собственного счастья. Справляться в дальнейшем с проблемами Александру придётся самостоятельно...       Константин бежал не от семьи и не от России, а от самого себя – ему надоело быть принцем. Древняя мудрость гласит: «Мы те, кто мы есть» – он помнил об этом и всё же не хотел оставаться там, где перенёс столько боли... И ему не стыдно. Уже нет.       Рассматривая лик того, в чьих глазах видел безграничную преданность, Александр касается щеки цесаревича, с благодарностью отвечая на поставленный вопрос:       — Полагаю, Вам виднее, каков я теперь... – улыбнувшись краешком губ, он отчётливо ощущает недоговорённость, скользнувшую между строк. Читать Константина – дело плёвое: моменты, когда цесаревич замалчивал что-то, были видны как на ладони. Но сердце подсказывало, что тот не настроен сегодня на откровения, поэтому пришлось подчиниться: — Помните, Mon frère: счастье любит тишину.       Переместив ладонь на затылок, Александр притягивает брата ближе к себе, вследствие чего их лбы соприкасаются. Он никогда не говорил об этом вслух, но надеялся, что Константин чувствует его любовь:       — Ваше Высочество, а Вы-то счастливы? – мягким движением убрав прядь медных кудрей с чужого лба, Император вновь отстраняется, выдерживая необходимую дистанцию. Константин бесшумно усмехается, убирая его руку от своего лица, более не в силах стоять на коленях. Поднявшись, он дотрагивается до напряжённой шеи, слегка разминая её наклонами головы.       — Я скучаю по "своим"... – возвратившись на прежнее место, цесаревич поднимает бутылку с пола, машинально приглаживая растрепавшиеся волосы.       Под "своими" он подразумевал вторую семью: Жозефину Фридрихс – давнюю свою любовницу и её сына – Павла Александрова, которого, если верить слухам, она нагуляла непонятно от кого. Данное обстоятельство, однако, не помешало Константину полюбить мальчика, как родного, и не только подарить ему своё отчество, но и заставить Государя возвести его в ранг русского дворянина. Александр согласился на это лишь после того, как взял с Константина обещание не делать байстрюка полноценным наследником. И вообще, крутить роман с женщиной-католичкой из Третьего сословия – Жозефина была дочерью французского ремесленника и служила в Петербурге в модном доме – по мнению августейшего, было вопиющим нахальством. Впрочем, сердцу не прикажешь...       К счастью, Константин оказался на редкость преданным любовником: его роман с Жозефиной длился уже семь лет. Уютным гнёздышком для их семьи служил Большой Путевой дворец в Стрельне или как его называли местные – «Русский Версаль», чьи сады упирались в ледяной приток Финского Залива. Когда Александр бывал у брата в гостях, он поражался тому, насколько светлая и комфортная обстановка может воцариться в доме, если пустить в него любящую женщину.       — Воистину, Пауль растёт славным ребëнком... – спокойно соглашается августейший, признавая брата хорошим отцом. — Я рад, что у него есть ты, – продолжает с задумчивым видом, вспоминая день крестин, на которых, по просьбе Константина, стал восприемником новорождённого. После чего ласково добавляет: — Рядом с этим дитя ты совсем другой... – ему нравилось наблюдать за отцовским амплуа Константина, как он проявлял нежность к беззащитному существу, обнажая красоту своей скрытой натуры, о существовании которой многие даже не подозревали.       — Знаю. – легко соглашается цесаревич, вернув Александру его бокал. — Милостью Божьей, однажды у меня появятся собственные дети – надобно усердствовать быть хорошим отцом, пока есть возможность... – грустно улыбнувшись, он вытягивает из глубин памяти родные лица. Не так давно Константин писал письмо графу Васильеву – своему доверенному лицу в Петербурге, занимавшему должность полицмейстера, что более не в силах находиться вдали от семьи, прося заняться подготовкой их переезда в Вену.       Мало интересуясь нюансами романтических отношений, цесаревич готов был даровать любимой женщине всё: небо в алмазах, дворцы, защиту, русское подданство – на последнее, правда, Александр пока не соглашался, но Константин обязательно его добьёт – и даже принять её детей, рождённых не от него. Широкой души человек – таков был второй сын покойного Императора Павла. Александр им безмерно гордился, чувствуя, что с таким царём Россия не пропадёт.       — Не заигрывайся... – с благодарностью приняв бокал, августейший вновь напомнил брату об ответственности, на что Константин, плохо различавший грань между дружеским советом и вмешательством в личную жизнь, ядовито прыснул:       — Позволь мне самому решать, как быть, – склонив голову набок, он смотрит на брата тем взглядом, который как бы говорил: «Не суй нос не в своё дело». Наследник престола не мог взять в жёны мещанку, как бы сильно её ни любил... Впрочем, Константин не собирался идти под венец в ближайшем будущем – время ещё не пришло. Так что Император переживал напрасно.       — Ты можешь на меня положиться... – рассеяв малейшие подозрения в чести, Александр счёл нужным пообещать следующее. — Даю тебе слово: чтобы ни сложилось у тебя с Жозефиной, это никоим образом не скажется на Пауле. Как крёстный отец, я возьму заботу о нём во всём. Он ни в чём не испытает нужды, – Александр хотел было добавить, что став монархом, Константин мог сделать для своей "семьи" стократ больше, чем делает сейчас, но вовремя сдержался, понимая, что этим лишь оттолкнëт брата.       — И я безмерно Вам за это благодарен... – улыбнувшись, цесаревич обращает внимание на циферблат каминных часов, стрелки которых приближались к трём часам ночи. Если они не лягут спать сейчас, то утром будут не в форме.       Из приоткрытого окна повеяло холодом; над Елисейским дворцом сгущались тучи. Когда в стекло ударяют первые капли дождя, Александр оборачивается, возвращаясь мыслями к Петербургу – городу имперской славы, воплощению мечты одного амбициозного Императора; ему вспомнились волнение Невы и Медный Всадник, покрытый тонким слоем зеленоватой коррозии; мутные ручьи Васильевского Острова и его знаменитые Линии; молочные паромы, прибывающие из Финляндии и, конечно, запах Петровских дубрав, высаженных вдоль Адмиралтейства.       Петербург... Его милая Балтийская Родина, как он скучал по ней! Иным людям не дано понять, что чувствуют члены правящей семьи, проживая в столице, созданной их же предками. Для всех Петербург – всего лишь город, но для Александра – это часть его биографии. Когда он говорил, что скучает по дому, то всегда подразумевал весь Петербург в целом, ведь без родного края, человеку не мил и целый свет.       — Предлагаю выпить на брудершафт, – неожиданно заявляет цесаревич, призывая августейшего отвернуться от окна. Александр удивился: ещё совсем недавно брат плевался ядом, был ершист и колок, а сейчас желает расцеловать его?..       И прежде, чем он успевает что-либо спросить, Константин со смехом поясняет:       — Обстоятельства нашей встречи поистине уникальны. Россия впервые за многие годы вновь покрыла себя славой. Мы в Париже, в дали от Матушки и житейских хлопот. Не кажется ли Вам, милый брат, что это лучшее время нашей жизни? – наполнив бокалы вином, он складывает на губах светлую улыбку, наполненную необъяснимой тоской.       Александр и сам частенько размышлял над тем, что живёт в интереснейшем промежутке времени. Но грустить о скорой перемене декораций не стоило. Жизнь, как любовь: в первом акте всё так увлекательно... Во втором приходит понимание, что нет ничего лучше покоя. Переворачивалась страница «Наполеоновских войн» – и только. Но Европейский сюжет, как и сюжет России, двигался дальше: навстречу захватывающей неизвестности...       — Будут ещё времена – не лучше, но другие... – произносит Александр в многозначном тоне. — Обещаю, мы поднимем ещё много праздных тостов. И не единожды соберёмся вместе. – Поддавшись вперёд, он тянет на себя правую руку брата, перекрещивая её со своею, срывая с его губ задорный смех, и смеётся сам, чувствуя себя необыкновенно счастливым человеком.       Над Елисейскими полями вспыхивали яркие зарницы, при каждой вспышке окрашивая небо в насыщенный алый цвет, точно кумач на простеньких крестьянских рубахах.       В Париж пришла первая летняя гроза.

⊱⋅ ──────  • ✿ •  ────── ⋅⊰

      Шёл третий час ночи, а Николай всё никак не мог отрешиться от событий минувшего вечера, то и дело ворочаясь на подушке, теряя надежду отыскать комфортную позу для сна.       У противоположной стены мирно сопел Михаил, который видел, должно быть, уже третье сновидение... Оба Великих Князя лежали на складных армейских койках, привезённых их воспитателем из Петербурга, укрываясь тонкими шерстяными одеялами. Заложив руки за голову, Николай безучастным взором рассматривал потолок, выхватывая из кромешной тьмы замысловатые элементы декора, озарённые грозовыми всполохами. Он думал об Александре, о том, чего не договорил, и, наверное, никогда уже не скажет... Видя, как Государь старается дать им всё, чего сам был лишён в детстве – любовь, понимание, уважение – у Николая просто не поворачивался язык признаться, что события дворцового переворота оставили в нём глубочайший след, являясь время от времени в ночных кошмарах. Убедив себя в том, что близкие не несут на своих плечах сего ужасного бремени, Александр зажил, наконец, полной жизнью. Было бы слишком жестоко обращать его обратно к терзаниям...       Николай не помнил момента переезда отца в Михайловский замок, но его отъезд последовал несколькими неделями позже, так как детские помещения не были ещё окончены... Он скучал по тем временам, когда отец приходил проведать своих непослушных чад. Детские комнаты находились прямо над апартаментами Императора, рядом с церковью; спальня Николая соответствовала спальне отца и находилась непосредственно над нею; затем шла угловая комната, занятая старшими сёстрами, а далее находилась тёмная витая лестница, спускавшаяся в помещение Императора: по ней царские дети каждое утро проходили к Государю, когда ему делали причёску.       Николай запомнил отца в белом шлафроке, сидящем в простенке между окнами. Кутайсов – или Китаев, как называли его тогда при дворе, в форме камер-гусара, числился у Императора придворным парикмахером. Он завивал отцу букли, начёсывал виски, закреплял косу, пудрил... Малышей обыкновенно впускали в комнату с няньками, и Император с удовольствием ими любовался, когда они дружно играли на ковре...       Перед взором царевича вновь встаёт образ Александра, весёлого и беззаботного; лишь раз в жизни Николай видел, как старший брат – этот мастер придворных масок – сломался, рухнув на истоптанную гвардейскими сапогами "сцену". Это случилось в ночь убийства...       Взрослые суетились с раннего утра. Накануне состоялся грандиозный концерт в Парадной столовой Михайловского замка; детей на него не взяли, поэтому Николай в компании Михаила, находясь у Матушки, следил за происходящим в замочную скважину, после чего, покинув комнату Императрицы, поднялся к себе и принялся за обычные игры. Михаил, коему было всего три года, играл в стороне, забившись в дальний угол.       Николай почти обиделся на брата, ибо тот вёл себя отчуждённо, впервые отказавшись от совместного досуга, и когда взволнованные бонны спросили, чем он изволит себя занимать, юный Великий Князь ответил: «Я хороню своего отца!». Как ни малозначащи должны были выглядеть эти слова в устах ребёнка, они, тем не менее, испугали дотошных нянек. Маленькому "пророку" тут же запретили эту игру, но он всё равно продолжил её, заменив солдатика-отца Семёновским гренадëром. А на следующее утро отца не стало...       Вряд ли сам Михаил помнил об этом случае, но Николай о нём не забыл, хотя все последующие события отложились в памяти, как смутный сон: в середине ночи он был разбужен графиней Ливен. На женщине не было лица, нервная дрожь пробивала всё её тело. Недовольство ранним пробуждением переросло в каприз, однако жалобы ребёнка в те минуты никого не волновали. Когда его одели, он отбежал к окну, с удивлением обнаружив, что на подъëмном мосту под церковью стоят караулы, которых не было накануне; там был весь Семёновский полк, представленный в небрежном виде.       Никто из детей не подозревал, что минутами ранее Павел Петрович, их любимый Батюшка, за которым ещё вечером они подглядывали в замочную скважину, испустил свой последний вздох.       После, собрав всех детей вместе, их повели вниз к рыдающей Императрице, которая заявила, что вскоре они отправляются обратно в Зимний дворец. В замке пахло перегаром и сыростью, тьма сочилась из всех щелей, когда караул вышел во двор Михайловского дворца и отдал честь. Императрица, проследовав на балкон, приказала молчать, находясь в полуобморочном состоянии. Как вдруг... Нетвёрдой походкой, точно пьяный или больной, в комнату вошёл он... Александр.       Мария Фёдоровна лежала в глубине комнаты, на атласном диване, когда "без пяти минут Император" в сопровождении Константина и князя Николая Ивановича Салтыкова потревожили её мрачный покой, полный внутренних терзаний. Александр сию секунду бросился перед матерью на колени, и Николай до сих пор ещё слышал его мучительные рыдания, перекрывающие солдатский ропот.        «Горе-то какое, Матушка... Батюшка наш... Государь... Скончался!» – голос был слаб настолько, что почти не отличался от предсмертных хрипов. — «Прости меня, Матушка... Это я... Только я во всём виноват! Я один!» – стуча зубами от страха, он вцепился в подол её платья, умоляя защитить. Такой красивый, и такой несчастный...       По лицу градом катились слёзы, щёки пылали – его будто вывернули наизнанку, лишив смысла существования. Никто и ничто не пугало Николая так сильно, как это сделал Александр в ту ночь.       Вскоре наследнику принесли воды, а детей увели прочь. Плохо помня, как оказался в карете, и как талый мартовский снег угодил за шиворот, Николай, однако, был счастлив вновь увидеть комнаты родного Зимнего дворца и тех деревянных лошадок, которых забыл там случайно при переезде в Михайловский замок.       Павел I был убит заговорщиками в ночь на двенадцатое марта в первый год нового века прямо под спальней своего пятилетнего сына. Александр "знал" и вместе с тем "не хотел знать", что происходило тогда с их отцом во дворце. На утро был издан манифест: «Ангел» провозгласил себя Императором Всероссийским.        Когда за окном разыгралась буря, Николай принял сидячее положение, стремясь разогнать тяжёлые думы. Скрестив ноги, он с головой накрывается одеялом, прислонясь спиной к холодной стене, неосознанно скрываясь в "коконе", словно защищаясь от чего-то. Неизвестность пугала: казалось, что история вот-вот повторится... Но если бы возможно было взять уготованные Александру страдания на себя – он бы сделал это. Невозможность поговорить с братьями начистоту изводила его, а ведь так хотелось спросить: всё ли ладно в гвардии, как обстоят дела с безопасностью и что им делать дальше?       Свечи в бронзовых бранах, украшавших стены, давно погасли. Весь свет концентрировался теперь вокруг одинокого шампаня, стоящего на бюро – Николай оставил его там специально, чтобы комнату не поглотила тьма. В последнее время он плохо переносил потёмки – волновался из-за скорого отъезда в Вену и тех обязательств, которые предстояло исполнить. Жизнь подарила Николаю возможность путешествовать, о чём многие принцы могли только мечтать, а ему лишь бы дома сидеть, и желательно – с Михаилом.       Внезапно его посещает мысль выплеснуть часть эмоций на бумагу – точно! Ведь он давно уже вёл дневник, куда периодически вносил записи, фиксируя важные и не очень события дня. Откинув прочь одеяло, Николай осторожно ступает на холодный паркет, боясь потревожить мирный сон брата. Разыскав свой баньян из тончайшего брокателя цвета слоновой кости, украшенный золотым рисунком цветущего граната, прошитым по контуру пунцовой и зелёной нитью, он спешит скорее одеться. Представителям королевских семей даже в поздний час полагалось хорошо выглядеть, ведь никогда не знаешь, когда в дверь постучит курьер со срочной депешей или заявится другой важный гость. Баньян имел красиво закатанный шалевый воротник, двубортную застëжку спереди и присборенные рукава; полы были заложены широкими складками. Николай казался в нём необыкновенно стройным, как кипарис.       Бесшумной поступью проследовав в соседнюю комнату, где находился письменный стол, он ненадолго задерживается подле кровати Михаила, заботливо поправляя съехавшее одеяло. Брат спал лицом в подушку, не замечая ничего и никого вокруг.       Везёт ему... Ну хоть кто-то сегодня выспится.       Позже, забрав одинокий шампань с бюро, он ныряет за массивные створки, попадая в зябкую, охваченную непроглядным сумраком залу. Портьеры на окнах были распахнуты; по стёклам ручьями стекала вода, отражавшая яркие вспышки далёких молний. Подобравшись к рабочему столу, Николай подносит шампань к стоящей на углу лампе, зажигая одну за другой свечи: тёплый оранжевый свет, хлынувший из-под абажура, высвечивает письменные принадлежности: бумаги, конверты, песочные часы, подаренный Александром набор из Орлеца, и прочие мелочи, необходимые для канцелярской службы. И сразу после, исполненный детским любопытством, он перемещается к окну, силясь разглядеть за потоками мутной воды пейзаж ночного Парижа.       Древний город спал, укрывшись завесой мохнатых туч, составляющих единое полотно, тянувшиеся, кажется, со стороны квартала Марэ́, известного своими старинными замками и легендами о Тамплиерах. Дождь отмывал мостовые от летней пыли, покрывая глянцем тропинки Елисейских полей, образуя лужи и затапливая многочисленные клумбы.       Николай искренне желал этой стране процветания... Французы слишком многое выстрадали на пути к свободе. Даст Бог, этот путь приведёт их к счастью.       Убедившись, что ненастье продержится до утра, он возвращается за стол, опуская шампань на гладкую, покрытую зелёным сукном поверхность, отодвигая стул и приземляясь на мягкое сиденье. Достав из нижнего ящика дневник красной кожи, Николай открывает его в том месте, где остановился в прошлый раз. Но, как же ему начать? Наверное, будет правильным свести разрозненные мысли к одному или двум предложениям, а уже утром, на свежую голову, он составит более подробный рассказ. Томимый неопределённостью, Великий Князь устремляет взор к лампе, касаясь кончиком грифеля пёстрого абажура, задумчиво обводя линии затейливого узора, повторяя каждый виток, каждую веточку растительного орнамента, пытаясь собрать осколки ярких воспоминаний в единое целое.       Босые ноги мёрзли от соприкосновения с полом: он понимал, что не просидит в таком положении долго. Растрëпанные кудри, лишённые укладки, спадали на высокий лоб, и Николай интуитивно зачесал их назад свободной рукой, не отрываясь от своего занятия. Некоторые события в дневнике были описаны им столь подробно, что казались смешными.       Мелочность и любовь к конкретике доходили в нём до того, что порой Николай описывал текстиль окружающей его мебели или даже рисунок на обоях. Но случалось и другое: события прожитого дня не приносили собой ярких впечатлений – в такие моменты Николай проявлял скупость в изложение мыслей, ограничиваясь лишь парой сухих строк: «Сегодня имел сношения с персоной N. Погода стояла жаркая. Лёг спать рано».       Если вдуматься, сегодняшний вечер выдался богатым на эмоции: Николай пообещал Императору написать его портрет, отужинал в тесном семейном кругу, получил очередной подарок, словом сказать, наслаждался жизнью. Выпустив грифель из рук, он касается шероховатых страниц, начиная медленно их перелистывать, пока не добирается до абриса Императора, сделанного наспех карандашом.       Да, Николай уже предпринимал попытку перенести образ Александра на бумагу, но так и не смог завершить начатое. Всё в старшем брате казалось ему загадочным и непонятным... Не таким, как у обычных людей. То ли время исказило подлинный облик – ведь Александр оставался выходцем чуждого Николаю века – то ли "загадка" ему только мерещилась...       Так или иначе, но портрет Государя служил для него источником вдохновения, и, верно, поэтому, вернув страницы в исходное положение, царевич мысленно намечает линейку для письма, перемещая острый грифель в начало строки. Убористый почерк выстраивает ровную, словно связка колец в цепи, строчку, где каждая буква – образец каллиграфического искусства. Теперь Николай смог точно определить, какую форму приняли его чувства за последний год. Подробности, детали – всё это пустое, всё это завтра...       А пока хватит и одной согревающей сердце фразы, суть которой он пропустил через себя, точно электрический импульс, определив её мерилом всей последующей жизни.       Он написал:        «Лучшее лето в жизни...»

⊱⋅ ────── • Рубрика • ────── ⋅⊰

«Мода и быт»

🌿 К сожалению, оригинальных покоев Елисейского дворца не сохранилось, поэтому я описала примерный интерьер, то, что, по моему мнению, могло остаться от «предыдущих хозяев». Представление об интерьере как целостном ансамбле зародилось именно в эпоху Рококо. Воистину эпоха Просвещения дала толчок к модернизации – главным образом это сказалось на предметах роскоши. В XVIII веке активно развивалось искусство вышивки, кружев. Продолжалось развитие шёлкового производства. Знаменит был ткач Ф. де Лассаль. Появились ткани с набивным узором — набойки. Стали выпускаться стуловые шпалеры и шпалеры для обтягивания каминных экранов. В 1735 г. в Париже рисунок гобеленов стал переноситься на прозрачную бумагу, а затем на основу. Тиснëные кожаные обои производились в Венеции, Нидерландах и Германии. Ж. Ланье изобрёл бумажные обои, на которых узоры сначала рисовали, а затем выводили золотом и толчëной слюдой. С 1760 г. в Нидерландах производство печатных обоев поставили на поток. В Германии печатали обои под мрамор, а во Франции — клеëнчатые обои, посыпанные мелкой шерстью, с арабесками. Германия периода рококо дала миру золотых и серебряных дел мастеров и фарфор. В 1710 г. Август Сильный основал Мейсенскую фарфоровую мануфактуру в Дрездене, которую возглавил изобретатель фарфора И. Ф. Бетгер. «Галантный» век был временем стеклоделия. В Англии изобрели механический способ нанесения рисунка на фарфор. Славились продукции мануфактуры в Челси и мануфактура Дж. Веджвуда. Английский хрусталь имел большое распространение в Европе. Зеркал в салонах и будуарах было много; они были развешаны и расставлены на столиках — консолях. Зеркала нередко размещали по обеим сторонам камина: в них отражались виды с противоположных сторон. Два больших зеркала над камином друг напротив друга создавали иллюзию бесконечного пространства. Появилось много новых типов мебели, которая и поныне встречается в современных магазинах.       Кресло Косëз – по Ссылке 1.       Винтажная «Разбитая герцогиня» – Ссылка 2. Но приз за оригинальность, на мой взгляд, следует вручить аксессуарам эпохи Ампир)) Именно в Наполеоновскую эпоху появилась мебель-трансформер: всевозможные кресла с дополнительными функциями, игральные столы, в которые было встроено всё для досуга, шкафы с кучей внутренних и наружных ящиков. Вот несколько примеров: Диваны не хуже, чем в ИКЕА – Ссылка 3. Особенно меня поразила форма серпа у первого экземпляра, выглядит очень современно)) А здесь можно посмотреть на кресло-трансформер и симпатичную книжную стойку «ëлочка» – Ссылка 4. Оригинальный музейный экспонат игрового стола по Ссылке 5. Женский туалетный столик с кучей дополнительных зеркал – Ссылка 6. Модницы могли оценивать себя со всех сторон 😄 Такие модерновые вещи, как жалюзи и крутящиеся кресло уже существовали – появлением последнего мир обязан Томасу Джефферсону, который изобрёл также шагомер, походный раскладной стул и устройство для копирования писем. Как тут не вспомнить слова классика: «О, сколько нам открытий чудных Готовят просвещенья дух, И опыт, сын ошибок трудных, И гений, парадоксов друг <...> » Спасибо за Внимание!) 💜❤💜❤