Не выходи из комнаты

— Гриша, мне срочно нужна твоя помощь! - г-н Йегер вбежал в процедурную и махнул ему рукой.       Тот мигом оставил свое монотонное занятие - намотка бинтов - и побежал вслед за отцом. — Нам привезли раненных солдат, медсестер катастрофически не хватает. Я дам тебе ответственное задание...       Они зашли в большую палату, где лежали десятки военнослужащих, многих из них расположили на полу, так как кроватей сильно не хватало. Отец подошел к одному из них. — Рука-а-а! - кричал солдат, прижимая здоровую руку к ране - полуоторванному куску предплечья.       Гриша принес носилку. Кристально ясно, что раненого нужно нести в операционную. Тяжелые сапоги бились о спину подростка, кровь из раны капала на каменный пол, словно очерчивая дорожные следы. Стоны и стенания раненых исчезли за закрывшейся дверью операционного зала. — Лежи смирно! - сказал главврач, прижимая его к столу. — Отец, что мы с ним будем делать? — Руку придется ампутировать. - с сожалением ответил он.       Солдат резко приподнял брови, и лицо его выразило еще больше отчаяния, чем прежде. Йегер младший приблизился к его руке и обнаружил, что она оторвана не полностью. — Но ее еще можно спасти. — Если прошло больше шести часов, ее уже не вернуть.       Гриша разочарованно опустил глаза и достал из стеклянного шкафа стерильный инструментарий.       Это повторяется снова и снова. Снова слышать крики от боли, поднимать тяжелых пациентов, чувствовать запах вони, гнили и формалина, снова видеть смерть. О такой жизни он и мечтал все детство.       В тот самый день всё пошло под откос. Вернее, его радужный мир разрушился, когда полицейская нога ступила туда. Так и начинается взросление. В иных случаях, первые ростки отрочества кажутся, когда узнаешь, что подарки тебе приносит не дед мороз, а твои наивные рассказы на самом деле никому не интересны. Ему же выбили зубы после очередного предупреждения, такого же недослушанного, как и всё, о чём говорят нудные взрослые. Его руки бережно собирали остатки расколотого детства, замаранные в крови. Но разбитое не склеишь, а если склеишь, изделие будет вновь напоминать о хрупкости и невечности всего. — Не выходи из своей комнаты, ты понял меня?       Дверь захлопнулась. Впервые за 9 лет маленький Гриша остался наедине с собой. Соседняя кровать Фэй опустела, а в старом шкафу все еще висело ее сменное платье, сшитое на вырост. Сначала он ничего не понял, а потом, когда что-то дошло до его обрывочных ветреных мыслей, в его сердце поселилась пустота. Фэй, малышки Фэй теперь нет рядом, и не будет больше никогда.       Не будет больше маленькой принцессы, для которой подходит жизнь в королевском замке. Это так получилось, что она родилась в грязном гетто, а рваную стрижку ей сделали для того, чтобы та не страдала от вшей.       Не будет больше приключений и мечты о богатой жизни. Некого больше радовать, не для кого совершать странные по меркам либерийцев подвиги. Его сокровенную часть жизни оторвали, растоптали и загрызли собаки. Только так можно назвать этих нелюдей.       В тот день он больше, чем на полсекунды посмотрел на себя в зеркало. Веселый румянец спал, а задорные искры в глазах превратились в черную смолу, вязкую и тяжелую, от которой трудно избавиться. Губы трагично опустились и сомкнулись, им не хотелось говорить ни слова, наоборот - похоронить живую недосказанность в вечном молчании. Он был опечален своим новым обликом: его лицо и походка теперь говорили за него. Говорили - он наказан.       "Не выходи из комнаты" звучал для него как приговор. Однако, оглянувшись, Гриша понял, что выходить-то ему больше некуда. Этот небольшой мирок, полный загадок и новых открытий, оказался тюрьмой с колючей проволокой. Это же было так очевидно, так очевидно! Он не верил горестным родителям, бежал от них в сказочные иллюзии. И в итоге стал тем, кем больше всего боялся стать.       "Кто был виноват - я или этот мир?". Ответ лежит на поверхности.       Чувство стыда червяком вгрызлось в его тело. Он резко отвернулся от зеркала, боясь разглядеть в себе что-то более страшное, чем его глаза.       Гриша, возможно, знал, что это он, именно он виноват в смерти сестры, и никто другой. Боязнь признания самому себе этой элементарной истины чревато смерти и расколу. "Но мы с ней ничего такого не делали!" - как это смешно и убого.       С того самого дня он вверил свою волю отцу: шею, руки и ноги теперь обрамляли ржавые кандалы горя и утраты.