Не осложнение малярии

Комиссар Амелин, надвинув овчинную шапку на самые брови и зябко поёживаясь от сырого февральского ветра, шёл по опустевшей железной дороге к сараю. Остатки большевистского комитета сумели вернуть разволновавшийся полк по вагонам и второй час как проводили там успокоительно-просветительскую работу, и вытоптанный множеством солдатских сапог старый снег уже начала покрывать свежая пороша, хрустевшая под быстрым шагом комиссара. Оставшийся одиноко стоять против выщербленной стены пулемёт чернел на белой земле неприятным воспоминанием, и Амелин мрачно зыркнул на него, подумав, что надо бы приказать убрать — заржавеет от нового снега. Мальчишка-часовой стоял, прислонившись к стене сарая, и силился непослушными грязными пальцами свернуть папироску. Завидев Амелина, он вытянулся, попытался одной рукой убрать табачное творчество в карман, а другой — снять с плеча винтовку в приветствии комиссара полка. В спешке ничего не вышло: приклад больно ударил его по локтю, а недокрученная папироса рассыпалась по снегу, и в приветствие часовой встал уже изрядно покраснев и съежившись. Увидев его смущение, Амелин сменил грозный вид на добродушную улыбку. - Ну ладно уж, будет тебе. Как там командир? - На месте! - рапортовал часовой, стараясь придать голосу звонкую бодрость. - Замечательно. Давай ключи и можешь идти. Если повезёт, может, Уно тебе согласится отсыпать табаку. *** Изрядно проржавевшие петли сарая громко заскрежетали, когда Амелин открыл покосившуюся дверь и заглянул внутрь. Полумрак сарая прорезался столбом тусклого серого света, и в нём блеснул невозмутимый взгляд подпоручика Кутасова. Амелин нахмурился в попытке скрыть сконфуженность, которая в нём проступала всякий раз, когда мягкие и проницательные глаза Кутасова глядели на него. Он потоптался на пороге, деловито оглядел сарай и наконец сказал с нарочитой грубостью: - Ну как там мыши, бегают? - Очевидно, что не в шашки играют. Вы меня выпускать-то будете? - Пока не могу. Жду рапорта от наших большевиков, что всё в норме. - А чего пришли тогда? Амелин молчал, настороженно смотря на собеседника из-под шапки. Кутасов фыркнул: - Ну что стоите-то? Коли дело есть — говорите, а нет — так и идите, ежели выпускать не собираетесь. - Я… - И дверь закройте, ради бога, сквозняк же. Амелин повиновался, зашёл внутрь и стащил с головы шапку. Дверь захлопнулась, и из источников света в сарае осталось только маленькое разбитое оконце, благодаря которому Амелин мог разглядеть сидящую на соломе серую фигуру подпоручика. - Да я, товарищ Кутасов, всё в толк никак не возьму, чего вам это отдание чести так сдалось. - Честь меня интересует лишь моя собственная. Но есть проверенные временем способы вырабатывать дисциплину, и не от всех них стоит отказываться лишь потому, что ими пользовались в царской армии — что бы ни говорил наш анархист Нельсон. Закончив, Кутасов оглядел Амелина скептическим взглядом и кивнул на солому рядом с собой: - Да садитесь вы уже. - Спасибо, - буркнул Амелин и опустился рядом, - Что ж это вы говорите, полк такой замечательный, до Индии дошёл бы, а дисциплины в нём, получается, нет? - Дисциплина теряется гораздо быстрее, чем наращивается, - неспешно, словно объясняя непонятливому курсанту, говорил Кутасов, - она требует каждодневного упражнения даже в самом сплочённом полку. Вам, кстати говоря, и самому не помешало бы поупражняться. - Но я же командир… - Тем паче. Хороший командир должен знать, каково это — быть на месте солдата. - Что-то не очень похоже, что вы следуете этому правилу. - Я, милочка моя, узнавал солдатскую долю ещё тогда, когда у вас усов не росло. - Так и что же делать? - А вот что. Мы с вами сейчас встанем… - Вы же только сказали сесть! - горячо перебил его Амелин. - …Мы с вами сейчас встанем, - с нажимом повторил Кутасов, - и вы отдадите мне честь. Амелин вспыхнул: - Николай Палыч, как не стыдно! Вы же знаете, что запрещено! - Вы меня командиром полка назначали для того, чтобы потом мне нотации читать? - Нет, я из уважения к вашему опыту…но запрещено же! - лицо Амелина сделалось жалостливым. - А мы исключительно в учебных целях. К тому же никто, кроме меня, не увидит. Если только вас не волнует мнение мышиного полка. - У меня, вообще-то, коммунистическая совесть ещё есть… - Это замечательно. Можете спокойно оставить её при себе, ничего ей не сделается, - сказал Кутасов, вставая и отряхивая шинель от налипшей соломы. Амелин остался сидеть, обиженно поглядывая на подпоручика, пока тот не одарил его многозначительным взглядом бархатных глаз. - Сидеть при стоящем командире полка не положено, милочка моя. Хмыкнув, комиссар неспешно поднялся на ноги. - Слабовато у тебя, Амелин, с выправкой, - неодобрительно протянул Кутасов. - Уж чему не научен… - презрительно фыркнул Амелин, разозлившись от перехода Кутасова на “ты”. - И с исполнением приказов у тебя не очень. - Я всё-таки комиссован исполнять волю трудового народа! - И что же, если немцы перемирие нарушат и с артиллерией на станцию пойдут — будешь по вопросу обороны трудовой народ слушать? Амелин потупил глаза. - То-то же, - сказал Кутасов назидательно, - все мы здесь так или иначе исполняем волю народа. Вот только военному делу народ этот не обучен. Так что по делу приказы будут исполняться мои. Ясно? - Ясно, - бросил Амелин после долгого молчания, - но только из уважения к… - Не пререкаться, - отрезал Кутасов, и его мягкий голос окрасился командирским железом, - о состоянии полка доложить. Амелин тихо вздохнул и вытянулся в попытке принять строевой вид. - Полк размещён по вагонам. Большевистским комитетом… - Нет, так не пойдет. Мы же обсуждали, что надо сделать. Давай-ка сначала и по форме. Амелин глядел на Кутасова исподлобья взглядом затравленным и слегка сконфуженным, надеясь, что в полумраке сарая не видно, что он густо покраснел. - Я жду. Перебарывая кипящее внутри возмущение, Амелин поднял правую руку к коротко стриженому виску и нехотя отдал честь. - Полк размещён по вагонам, ваше…высокоблагородие. Большевистским комитетом полка ведётся просветительская работа среди ротного состава. Кутасов одобрительно кивнул. - Пулемёт с путей убрали? Амелин выглянул наружу через разбитое окно сарая. Пулемёт всё ещё стоял у колеи, бесполезно нацеленный в станционную стену. - Никак нет! - Плохо. Переместить в ближайшую точку, на которой не будет препятствия к ведению огня. И укрыть брезентом! - Так точно! Разрешите исполнять? - Исполняйте. *** Холодный и мокрый воздух обжёг раскрасневшиеся от стыда и возмущения щёки Амелина. Засунув руки в карманы, он затравленно смотрел на пулемёт, который требовалось убрать, и внутри него разливалась злость от собственной беспомощности. Он знал, что соврал подпоручику, сказав, что подчинится лишь из уважения. С момента, когда Амелин впервые услышал речь Кутасова, он восхитился силой, проступавшей в его спокойных и мягких словах. Голос Кутасова словно был создан для того, чтобы подчинять. В нём не было надрыва и назойливой меди, звеневших в приказах командиров, боявшихся собственной слабости и тщедушно стремившихся к жёсткой власти. Кутасову же властность давалась естественно, будто бы помимо собственных желаний, и оттого она казалась лишь более непререкаемой. Амелин чувствовал на себе гипнотическую тягу этой власти, чувствовал, как бархатный взгляд подпоручика ломает его волю, и жгуче стыдился этой новоприобретённой слабости. Как непристойно было красному комиссару желать так унижаться, да ещё и вопреки советским запретам! Несмотря на гнев, который бушевал в его разуме, когда Кутасов потребовал отдать честь, рука Амелина сама потянулась к отсутствующему козырьку, и что-то в душе шептало, насколько правильно и хорошо было подчиниться, вытянуться и рапортовать, ожидая дальнейших приказов… Амелин вздрогнул: не от холода, а от острого осознания того, что, продолжись их разговор ещё немного, он был бы настолько околдован этой непреодолимой властью, что исполнил бы любые приказы подпоручика — даже такие, которых в обычное время и представить бы нельзя было. “Вот хитрый белый чёрт”, с досадой подумал Амелин. “А ведь прикажи он встать перед ним на колени, я бы… ну и нелепица!” Комиссар поморщился. Это всё чёртова малярия, сказал он себе. Не долечился, вскочил красную армию создавать — вот и держи осложнения, энтузиаст. Однако тонкий и лукавый голосок где-то внутри подсказывал Амелину, что малярия даже в самых нестандартных своих формах не приводит к тому, что член продолжает стоять несмотря на уличный холод. Одёрнув куртку в надежде, что конфуз будет скрыт, Амелин пошёл к вагонам — позвать кого-нибудь из полка на подмогу с пулемётом. ...Подпоручик Кутасов, внимательно наблюдавший за комиссаром через щель меж сарайной дверью и косяком, довольно усмехнулся. Амелин, конечно, щенок, подумал он, но щенок готовый к дрессировке — и, как было очевидно из заметного даже в полумраке румянца и смущённого вида на улице, вполне желающий её. Собак, в отличие от кошек, Кутасов любил. fin