Войны диадохов

Лето 323 года до нашей эры. Киликия. Кратер и Полиперхон.       Слова о смерти Александра поразили и ввергли Полиперхона в оцепенение, но последняя фраза Кратера заставила его очнуться: — Я возвращаюсь в Вавилон.       Не давая соратнику опомниться, Кратер поспешил объясниться: — Там решается судьба царства. Я возьму отряд в триста всадников. Основные силы останутся под твоим началом. Если понадобится, я призову вас. Потому будь наготове. — Не лучше ли двинуться вместе с самого начала?       Мудрый и осторожный Полиперхон справился с оторопью и теперь резонно просчитал, что в создавшихся условиях обстановка в восточной столице может быть опасной. Одни олимпийцы знают, что творится сейчас во дворце! Ему не потребовалось долгого раздумья для резонного вывода, что Кратеру вряд ли будет довольно одного отряда для отстаивания высокого места при новом царе. И доводы должны быть весомыми.       Кратер не выдержал и излил досаду на несправедливый рок, он ударил могучим кулаком по столу и закричал: — О боги! Как вы допустили это?! — он осушил чашу неразбавленного вина, отшвырнул ее и ответил Полиперхону. — Если мы двинемся вместе, то обозы с провизией и орудиями будут задерживать ход, пехота тоже нуждается в частых привалах. К тому же ветераны мыслями своими уже на Родине, повернут ли они обратно? Героям, прошедшим всю ойкумену уже больше пятидесяти! Мы впустую потеряем и время, и людей.       Овеянный славой великих побед полководец в отчаянии схватился за голову и разочарованно произнес: — Сейчас моя армия — это старики и неоперившиеся птенцы. И что мне остается? Отправить ветеранов домой и взять с собой наполовину обученных, не знавших битв местных полуварваров?!       Полиперхон не перечил товарищу, понимая его правоту, будущее, действительно, виделось туманно. Они стояли посредине между двумя столицами, и не представляли, как действовать наверняка.       Вместо этого он произнес: — Возможно, будет лучше, если мы тронемся в путь вместе. Возглавляемая тобой конница будет двигаться впереди, а я поведу пехоту за вами. Иначе мы потеряем больше времени, — вспомнив про ветеранов, Полиперхон добавил. — Если начнется бунт, мы оставим смутьянов в Киликии, остальные, я уверен, не подведут и поддержат тебя.       Полководец кивнул. — Звучит здраво, — он налил в две чаши вина и предложил выпить боевому товарищу, тот долил себе воды и пригубил. Кратер выпил залпом неразбавленное, но в ту же минуту вскрикнул от боли и согнулся: его вырвало на ковер.       Когда он смог выпрямиться, Полиперхон испугался — лицо любимца македонской армии было красным. Он помог усесться другу, тот отплевывался, вытирая рукой идущую носом кровь. Белки глаз Кратера также налились кровью, Полиперхон немедля кинулся из шатра за иатром. *** Конец лета 323 года до нашей эры. Киликия. Дом Кратера       Утром Амастрида сидела у себя в спальне и ждала, пока прислужница расчешет ей волосы и уложит их на македонский манер. Племянница Дария Третьего получила в приданое достаточно рабов, чтобы не замечать формального понижения своего положения.       Хотя супруг ее не был прямым потомком царского рода, но судьба повернулась так, что в новой действительности она являлась женой второго по важности человека после самого царя. Правда, раньше он соперничал с хилиархом, женатым на ее двоюродной сестре, царевне Дрипетиде.       Несмотря на довольно уединенное проживание в столице Киликии, после отъезда из Вавилона она продолжала следить за дворцовой жизнью, и потому до нее дошли вести о смерти Гефестиона. Это порадовало ее. Совсем не потому, что она испытывала к нему личную неприязнь, просто знала, что он опасен для мужа, а значит и для нее. Они виделись лишь однажды, на свадебном пиршестве. Во время празднества зная о взаимной вражде своих ближайших друзей, Великий Александр держал их подле себя, но посадил Кратера и Гефестиона по обе руки так, чтобы они не могли общаться друг с другом, минуя его.       Ей было не за что ненавидеть прекрасного Гефестиона, однако, родившись в царской семье, она привыкла к извечному жестокому соперничеству даже между самыми близкими родичами. В родительском доме все: начиная от нижайшей рабыни до высочайшего вельможи жадно поглощали слухи о дворцовых интригах и жестокой борьбе за власть. Равнодушных быть не могло: каждый служил той или иной партии; заговоры и измены, покушения или их разоблачения обсуждались как в комнатах прислужников, так и у трона царя. Иной жизни Амастрида не знала.       После падения их династии, вследствие поражения и бегства дяди, ей и ближайшим родственницам посчастливилось — победитель подчеркнуто великодушно отнесся к женщинам царской фамилии. Их не подвергли унижениям и поруганию, напротив, царь Александр приказал своим подданным проявлять к ним в высшей степени уважительное отношение и охранять их от всяческих посягательств, за что бабушка Сисигамбис прониклась к нему искренним благоговением.       Особенно повезло ее семье — отец, узнав о смерти брата от рук предателей, покорился и присягнул на верность македонскому царю, став одним из его приближенных.       Спустя девять лет — после возвращения царя в Вавилон она узнала, что ей предстоит выйти замуж за самого прославленного воина в царстве. Его звали Кратером — именем непривычным для персов. Самого полководца Амастрида не видела, но со слов отца ей было известно, что он смел и силен как лев. Этого было достаточно, чтобы она согласилась стать безупречной супругой для него.       Откуда было взяться этой готовности, если ее жених не имел даже отдаленного царственного происхождения? Между тем, решимость ее имела под собой довольно разумное обоснование: отец поведал ей об удивительном македонском обычае. В некоторых случаях: при принятии решений по исключительно важным вопросам, совет войска мог быть влиятельнее воли царя. О таком в персидском царстве и помыслить было трудно, а у македонян совет гетайров вершил судьбы царства. К этому знанию она добавила тот факт, что главным героем македонской армии был ее будущий супруг. И Амастриду это устроило.       Постоянно слыша лестные отзывы о своей красоте, она не боялась замужества, не сомневаясь, что сумеет понравиться мужу — ведь она почти царевна, так отчего ему быть недовольным? Полюбит ли она его? Эта мысль не приближалась даже к задворкам забот Амастриды: в ее мире влюблённость и влечение супругов, а особенно жены к мужу никогда не принимались в расчет. Он доблестью своей завоевал и упрочил место возле царя, стало быть, она еще не познав его, удостоверилась в достоинствах супруга.       Свадьба состоялась, и вскоре ей пришлось последовать с мужем в далекую неизвестную ей Македонию. Он не говорил о дальнейших планах, однако ей удалось распознать его чувства — жизнь во дворце научила ее понимать многое без слов. Судя по всему, супруг готовился к чему-то весьма важному, что должно произойти в западной столице царства.       Добравшись до Киликии, он занял большой дом для нее и прислуги, а сам почти все время проводил то в разъездах, то в гарнизоне. Перед ней муж не отчитывался, хотя никогда не грубил и не выказывал пренебрежения. Он скорее проявлял ей уважение, нежели страсть или равнодушие. И это также вполне подходило Амастриде — пока Кратер готовил войско к решительному рывку, ее ночи были спокойными, а днем она привычно пользовалась всеми благами. Также она наняла учителя и прилежно занималась изучением македонского языка, готовясь к жизни в Пелле.       В коридоре послышался шум, в комнату заглянула напуганная рабыня. — Что случилось? — Господин …       Амастрида поняла, что происходящее далеко от обычных приездов супруга, она проворно встала, не дожидаясь завершения плетения косы, накинула на плечи легкое покрывало и вышла из спальни.       Спустившись на первый этаж, она увидела Кратера. Он был без чувств и лежал на полотнище, которое держали воины. Сначала она в ужасе подумала, что муж пал жертвой нападения.       Однако, высокий седовласый мужчина, вероятно, главный среди прочих воинов, поклонился ей.       Через переводчика, он кратко пересказал события минувшего вечера, когда полководцу резко стало плохо. Оказалось, что, еще будучи в сознании, Кратер распорядился отвезти его домой. Амастрида кивнула, мгновенно сообразив, она крикнула помощнице приказание вызвать целителя.       Дело в том, что это был не первый случай обострения болезни и супруг уже успел убедиться в том, что ее личный врачеватель справляется с его приступами лучше македонских иатров.       Прибежавший на зов персидский лекарь, осмотрел господина, и торопливо отправился к себе за снадобьями, за это время Кратера перенесли в спальню. В доме остались его личные телохранители, тогда как Полиперхон на правах заместителя военачальника отбыл в гарнизон. ***       Было очень душно, он потел и, желая перевернуться на другой бок, почему-то не смог. Кратер напрягся и с трудом двинул рукой. Что с ним? Он чувствовал себя нехорошо, голову сдавила боль, его мучил непроходящий гул в ушах, в теле ощущалась слабость. Прославленный герой с трудом приоткрыл веки.       И встретился взглядом с женой. Он посмотрел за ее спину, ища переводчика, но не нашел. — Лежите, мой господин, — она постаралась сказать фразу на македонском. — Амастрида… — сил продолжить не было. — Мой господин, сейчас врач будет здесь. — Жарко.       Она повторила слово про себя, не до конца уверенная, что расслышала и поняла его правильно, затем поднялась, смочила ткань для обтирания, и вернулась к мужу.       Прохладное сукно приятно легло на лоб, и он благодарно посмотрел на жену. ***       Прошло два дня. Кратер постепенно приходил в себя. Эти дни Амастрида оставалась при нем. Когда целитель выходил готовить лекарство, она по мере надобности помогала мужу: поила, кормила, обтирала пот, причем он знал как то, что подобную работу Амастрида могла поручить любой невольнице, так и то, что такие занятия были совершенно необязательны для урожденной царевны.       С другой стороны, это не сильно удивляло Кратера, ведь ей уже доводилось видеть его мучимым недугом. ***       Кратер       В конце восточного похода Кратер тяжело заболел, и хотя болезнь все-таки отступила, иногда она возвращалась к нему головной болью и жаром. Обычно такое продолжалось пару дней, а потом ему становилось легче. Женившись, он открыл, что персы намного успешнее лечат сей недуг, вероятно, тот не был им в диковинку. Потому Кратер во время приступов старался быть ближе к лекарю Амастриды.       Во многом благодаря этому обстоятельству он поменял отношение к своему браку.       Несмотря на близость к царю и свою преданность ему, он был противником некоторых его идей. Если Гефестион или тот же Эвмен никогда не спорили с царем, то он как раз имел смелость высказывать доводы против чрезмерного увлечения Александра Востоком. Желание правителя объединить совершенно чуждые друг другу народы и культуры, посредством браков и смешения кровей, вызывало в нем, знатном македонянине, протест.       Идею брака с персиянкой он, мягко говоря, принял без восторга, но деваться было некуда — Александр столь яро загорелся замыслом объединения элит государства, что противодействие этому грозило даже ему, Кратеру, нешуточными последствиями. Зная вспыльчивый нрав царя, он подчинился, но как большинство представителей македонской знати испытывая унижение необходимостью под принуждением сочетаться браком с наполовину варваркой, пусть даже и племянницей царя.       На первых порах он не мог найти в ней ничего притягательного — подобный тип красоты никогда не завораживал его. Кратера не приводили в восторг ни блестящие длинные волосы — слишком черные и густые, закрученные каким-то хитрым способом — македонки заплетали волосы иначе; ни фигура, показавшаяся ему слишком маленькой и изнеженной; и даже большие выразительные глаза не казались ему красивыми. Заглядывая в них, его не покидало сомнение — было непонятно, какие мысли прячут эти слишком темные бездны, особенно, когда она прятала их влажный блеск под длинными ресницами. Также ему не нравилась персидская одежда и привычка постоянно носить на себе кучу золотых украшений.       Отдав должное внимание ее целомудрию, и исполнив супружеский долг, Кратер мог бы и забыть о том, что женат, проводя почти все время либо во дворце, либо в военном расположении со своими солдатами.       И вероятно так бы и произошло, если бы не пресловутая болезнь, которая порой изматывала его, особенно в жаркие дни. Так случилось, что именно благодаря женитьбе на Амастриде он сумел почти полностью восстановиться так, что со временем почти не вспоминал о своем недуге.       Спустя год после свадьбы Кратеру пришлось признаться себе, что он стал иначе относиться к супруге — безусловно, он не полюбил, отнюдь. Но время шло, и он свыкся. Ему польстило ее желание выучить македонский язык, как и то, что персидская царевна потихоньку менялась, явно стараясь ему понравиться: она перестала надевать восточные наряды и научилась носить одежду на македонский манер, рабыни стали иначе заплетать ее волосы так, что однажды он пригляделся к ней и понял, что она довольно мила. А о том, что она совсем не глупа, он понял почти сразу после свадьбы: это сквозило во взгляде и проявлялось в манерах.       И теперь, когда она ухаживала за ним, Кратер чувствовал спокойствие, пусть никакой любви между ними не было, зато появилось уважение. Но главной переменой стало то, что полководца больше не раздражал и не тяготил навязанный царём брак. Он знал, что нужен ей, а она может быть полезной ему. ***       На третий день он проснулся очень рано. Огляделся — в углу спальни на маленькой кровати спал лекарь. Поскольку головная боль отступила, шум в ушах стих и прояснилось сознание, он вспомнил последние события. Письмо Мелеагра. Смерть царя… Необходимо спешить!       Он встал с ложа, и не находя опоры в ногах, рухнул на пол — на грохот, учиненный его падением, проснулся тщедушный пожилой лекарь. Пришлось звать рабынь, чтобы поднять и уложить его в постель. Перс что-то бормотал и качал головой, а затем вышел из спальни. *** — Мой господин, — она вспоминала македонские слова. — Вам нужно отдыхать. Нельзя ходить. — Сколько?       Амастрида обернулась к переводчику. Пока жена переговаривалась с переводчиком и иатром, Кратер вскипал негодованием. В эти самые дни решалось его будущее, а он беспомощно лежал в десятке тысяч стадий от Вавилона и Пеллы, отдав судьбу в руки полуварваров. В эту секунду он ненавидел всех вокруг, совершенно не привыкший к переживанию собственной беспомощности. Наконец, Амастрида кивнула и отослала всех.       Супруга склонилась над ним и ответила: — Неделю, мой господин, — она видела, как он в злобе сжал кулаки и сомкнул веки, не желая продолжать разговор. — Вы излечитесь, но нужно время.       «О боги, за что?!» — да разве он бы считался с мнением какого-то там иатра: если бы его держали ноги, он бы сейчас же сел на коня и мчался в Вавилон! Но трагичность его положения состояло в том, что тело предало его в самый неподходящий час.