* * *
— Твои хорошие сны хуже дурных, Ирмо Лориэн. Ирмо, как всегда, смотрит совершенно невинно. — Это не мои! Я только задал предмет, а ты сам решил, в каком ключе его обыграть. Сегодня они сидят на крытой террасе большого дома: в Лориэне идет дождь, теплый валинорский дождь, спокойный и частый. Со светлого неба будто свисают серебряные нити и разбиваются венчиками брызг на мощеных дорожках. По всей поверхности пруда расходятся круги, пересекают друг друга в мерцающем узоре. Цветы сомкнули лепестки. Дрожит под каплями темная листва, посвежевшая, упругая. Маглор любит всякий дождь, а уж этот прекрасен по чьим угодно меркам. Но сейчас на душе неспокойно. Хочется протянуть руки и пробежаться пальцами по нитям дождя, проверить, как он настроен. Пусть там, за облаками, подкрутят колки, чтобы мир не звенел так не в лад. — Не твои, значит… Раньше Маглор закидал бы Ирмо насмешками, а тот легко отбивал бы их, и они долго плели бы кружево слов, чтобы затенить сокровенное, которое тяжко выставить на свет. Но нужды в этом уже давно нет. Маглор говорит настолько прямо, насколько может: — Я растерян, Ирмо. Я не знаю, с чего начать. Ирмо улавливает его тон и кивает. — Потому что ты на этот раз хочешь затронуть то, что уходит корнями очень глубоко. — Да. Я чувствую там что-то огромное. Крупная рыба, больше, чем я могу вытянуть один… Стоит ли мне сейчас браться за это? Вопрос, который раньше он не задал бы. Ирмо отвечает: — Не знаю, Макалаурэ. Эта дорога может оказаться опасной для тебя. Но рано или поздно тебе придется по ней пойти. Я не думаю, что когда-нибудь ты будешь готов лучше. — Тогда пойдем сейчас. Ты ведь поможешь? Ирмо делается вдруг непривычно серьезен. Одеяния его, как всегда, причудливы и легкомысленны — вала сна игнорирует искусство раскроя и сшивания ткани, предпочитая скреплять на себе шелк и хлопок всяческими застежками, заколками, поясами и завязками; штаны он называет самым противоестественным изобретением в Арде. Слегка помятые ленты в пушистых светлых волосах тоже не придают его облику солидности. Но Маглор знает, куда смотреть: в глаза Ирмо, карие, теплые, внимательные. — Помогу. Но сегодня полностью счастливого финала у меня не заготовлено. Я не уверен даже, что когда ты уйдешь отсюда, тебе будет легче, чем когда ты пришел. — Я понимаю. — Помни, что если станет совсем тяжело, мы можем прерваться и я помогу спрятать вглубь души то, что мы разворошили. — Ты каждый раз это предлагаешь, но еще ни разу не пришлось. — Может быть, сегодня придется… Мы действительно можем коснуться опасных вещей. Пожалуйста, помни, что доверяешь мне. Такого Ирмо еще не говорил. Маглор не выдерживает и улыбается: — Хорошо. Думаю, я уже достаточно запуган и проникся серьезностью положения. Ирмо расплывается в улыбке и довольно кивает. — Может быть, я всегда мечтал производить такое же впечатление, как мой величественный и грозный брат. — У тебя наконец получилось! Маглор удобнее устраивается в плетеном кресле и глядит в сад через завесу струй, стекающих с крыши террасы. Ирмо молчит, предоставляя ему начать рассказ. Маглор собирается с мыслями и делится тем, что понял после сегодняшнего сна. — Последнее время я стал чаще вспоминать отца и думать о нем. Что-то стало меня тревожить. Потому и пришел к тебе. Но я не понимал тогда, что именно меня точит. Я думал, что непрожитая обида на отца. Горечь за его ошибки. Но оказалось, этого давно нет. Перегорело и выветрилось. Осталась только горечь за его судьбу. — И тебе не хватает его, — откликается Ирмо тихо. — И мне не хватает его, — соглашается Маглор, и только произнеся это вслух, чувствует, насколько же не хватает. Он растерянно смотрит на Ирмо. — Ты как будто удивлен, — роняет тот. — Удивлен… Да, я другого ждал от себя. — Маглор садится прямее и сосредотачивается. — Это похоже на неблагодарность, правда? Я ведь столько и стольких обрёл снова, хотя, казалось бы, на это не было никакой надежды. Я вернулся домой. Все мои братья вернулись. Заслуженно или нет, но мы снова живем среди своего народа и находим любовь, дружбу и уважение. Это всё гораздо больше, чем то, на что нам следовало рассчитывать по справедливости. И всё равно… Да, мне не хватает. Не хватает. Ирмо молчит, ждет продолжения. Маглор несколько раз вдыхает пропитанный дождем воздух, прежде чем произнести: — Как смириться с тем, что потерял кого-то навсегда? — Не навсегда! — голос Ирмо хоть мягок, но непривычно категоричен. — Только до конца Арды, Макалаурэ. — А в чем разница? Мы, такие, какие есть теперь, никогда больше не встретимся с отцом. В Арде Исцеленной… Мы ли это будем? — не дожидаясь ответа Ирмо, Маглор продолжает: — И в любом случае это так далеко, так нескоро… Это не помогает сейчас. Ирмо подпирает подбородок рукой, звякнув браслетами. — Ты ведь давно узнал, что такое потери, Макалаурэ. По-настоящему безвозвратные потери. — Ко мне вернулись почти все. И почти всё. — Тебе только кажется. Никто не вернулся к тебе, даже ты сам. — О чем ты? — хмурится Маглор. Ирмо охотно поясняет: — Вспомни свой сон. Не отца из него, а себя. Разве что-то осталось в тебе от того юноши, которым ты тогда был? Разве есть хоть какое-то сходство между тем, что связывало тебя тогда с невестой, и тем, каков сейчас ваш брак, который вы долго выковывали заново? Разве Майтимо, видевший тогда безмятежные светлые сны, и Майтимо теперь — это один и тот же Майтимо? Его сны и сейчас светлы, его душа исцелилась, но она другая, Макалаурэ, непоправимо, безвозвратно другая. Ты уже потерял навсегда почти всё. А потом обрел новое. И так рано или поздно случается с каждой потерей — она оборачивается нежданным обретением. Ирмо прав, но Маглору неприятно соглашаться с ним. Потеря отца не желает становиться в один ряд с другими, в ней не чувствуется ни малейшего зерна будущего преображения, она может только калечить. — К чему ты ведешь? — спрашивает Маглор мрачно. — К тому, что ты умеешь терять, Макалаурэ. Ты умеешь ждать. И знаешь, что ждать — стоит. Да, с отцом — дольше, чем со многим иным из того, что ты утратил. До самой Арды Исцеленной. Но разве это непосильно для тебя? Почему сейчас ты не можешь? Маглор откидывается в кресле и закрывает глаза. Звон и шелест дождя по-прежнему царапает уши. Маглор тщательно взвешивает слова Ирмо, обкатывает в уме. Но они остаются пустыми и невесомыми. Что-то поднимается из глубины души, как из колодца, и готово смыть эти легкие скорлупки. Маглор ждет, пока нужное слово придет на язык, и говорит: — С потерями я научился жить. С несправедливостью — нет. — С несправедливостью? — Маглору кажется, что он слышит в вопросе Ирмо отзвук грусти. Маглор открывает глаза, чтобы взглянуть на него, но лицо Ирмо спокойно, а взгляд внимателен. Маглор стискивает пальцы. — Ты прав, Ирмо. Ждать я умею. Если бы дело было только в сроке, пусть столь долгом — я ждал бы отца. Как Эарвен и Арафинвэ ждут Айканаро: уважая его решение… и надеясь на то, что он его переменит. Но с отцом не так. Он приговорен. Я знаю, что ни на один лишний миг он не остался бы в Мандосе по своей воле. Но он будет заперт там до конца мира, даже когда его душа исцелится. Вот в чем несправедливость! Вот что не дает мне смириться и ждать! Ирмо кивает. — Значит, тебя мучит это… Расскажи мне больше. Слова Ирмо кажутся Маглору пустыми и глупыми, и он хочет об этом сказать, но вместо того с неожиданной горячностью говорит совсем другое: — Это несправедливо, Ирмо. Если бы хотя бы мы с братьями тоже остались там навсегда… Ведь большую часть зла сотворили мы! Он умер, не успев почти ничего. На нас всех куда больше крови и вины, чем на нем — и всё-таки мы прощены, и исцелены, и живы. А он как будто наказан за всех нас! Ирмо трясет головой. — Нет, нет, Макалаурэ. Каждый в ответе только за свою душу. Ты ведь знаешь. — Знаю. Но я не понимаю, почему такая разница между нами. Мы — не наказаны вовсе. Когда смогли вернуть своим душам пристойный облик, так сразу, пожалуйста: вот вам Валинор, живите и радуйтесь! А он, единственный из всех эльдар, совсем лишен надежды! — Ты говоришь так, будто вам всем исцеление далось быстро, легко и без всякого труда. — Нет, я помню, как это было трудно. Но мы, все семеро, через это прошли. А он… Ирмо резко поднимает руку. — А он через это идет. И будет идти еще долго. Ирмо очень редко перебивает. Маглор замолкает и собирается с мыслями. Собственная вспышка ему не по душе. Кажется, он может извлечь из этого разговора большую пользу, чем просто возможность излить возмущение. — Скажи мне, Ирмо, о том, каково ему сейчас. Ты ведь знаешь, что происходит во владениях твоего брата. Ирмо отвечает мягко: — Феанор исцеляется. Исцеляется, хотя и очень медленно. И не спрашивай меня, почему. У каждой фэа это проходит по-своему и мало зависит от того, сколько зла она сотворила. Если уж мы совершим такую глупость и попытаемся это зло измерить и сравнить. — Вы помогаете ему? Как помогали всем нам? — Да. Конечно. Но мы немного можем сделать до тех пор, пока нашей помощи не хотят. Маглор подается вперед, стискивая подлокотники кресла. — Нельзя ли мне поговорить с ним, Ирмо? — Нет, — отвечает тот ласково, но без малейшего колебания. — Даже во сне? Ведь я мог бы… — Даже во сне. Такие встречи слишком опасны для обоих сторон. Лучшее, что вы, живые, можете для него сделать — это выправить собственную жизнь, исцелить собственные фэар и жить счастливо. Он узнает об этом, и его груз станет легче. Маглор опускает голову. Что он надеялся услышать? Ирмо молчит сочувственно, а потом произносит: — Он обязательно исцелится. Просто срок еще не пришел. — Он ведь не виноват настолько, Ирмо, — тихо говорит Маглор. Ирмо вздыхает. — Речь ведь не о том, насколько он виноват. Только о том, насколько пострадала его фэа. Ты-то должен понимать, ты сам прошел путь от полного отчаянья до того места, где мы с тобой сейчас сидим... Хотя сегодня тебя так и тянет обратно. — Я понимаю. Но мой отец сильнее меня. Сильнее всех нас! — Маглор вскидывает голову. — Если я этот путь прошел, и все мои братья прошли, то пройдет и он! И что тогда? Ему нельзя будет возродиться! Он всё равно будет заточен в Мандосе до самого конца мира! Ирмо качает головой. — Ты сокрушаешься о том, чего еще нет. Фэа твоего отца далеко еще не исцелена. — Когда же придет время об этом сокрушаться? Я ведь знаю, что этот приговор не будет отменен. — Ты не понимаешь, о чем говоришь, Макалаурэ. Ты судишь о приговоре, не зная о нем самого важного. Не понимая его сути. Тон Ирмо непривычен, но Маглор уже не в состоянии вслушиваться. Он встает так резко, что легкое кресло отъезжает назад на полшага. — Это несправедливо, Ирмо! Все мы здесь, а ты знаешь, сколько зла мы сделали. Ирмо остается сидеть, и Маглор бросает сверху вниз: — Ломион, погубивший целый город своим предательством — он снова жив и ищет счастья! Ирмо удивленно поднимает брови и разводит руками. Маглор отступает к перилам террасы. Долетающие мелкие брызги дождя холодят ноги в сандалиях, но жар унять не могут. — Его отец! Эол Темный Эльф! Женоубийца и сыноубийца! И он снова живет теперь в лесах Алдарона! И он не заслужил заточения в Мандосе до конца мира! Ирмо улыбается как будто бы виновато. Маглор выплевывает: — Мелькор!.. Даже Мелькору вы дали шанс! Так почему мой отец?!. — Тише, тише… Я слышу тебя, Макалаурэ. Маглор отворачивается и оказывается лицом вплотную к струям, падающим с крыши сверкающей завесой. Он перегибается через перила и подставляет голову под воду. Волосы и рубашка тотчас намокают. Дождь хоть и теплый, но дыхание от него перехватывает. Но это не помогает. Маглор выкрикивает мокрым кустам и взбаламученному пруду: — Мелькора заключили в Мандос всего на триста лет! Мелькора! Ему дали возможность раскаяться, давали раз за разом, раз за разом! Неужели мой отец хуже Мелькора?! — Нет, что ты! Лучше десять Феаноров, чем один Мелькор. Голос Ирмо дрожит добродушным смехом. Маглор оборачивается, разбрызгивая воду с волос. — Не шути сейчас, — с трудом выговаривает он. — Прости, — отвечает Ирмо без тени улыбки и поднимается. Крошечные бубенчики на концах плетеного пояса коротко звякают. — Прости, тебе сейчас хуже, чем я думал. Пожалуйста, вернись и сядь. Мне нужно сказать тебе важное. Маглор возвращается в кресло. Ему стыдно за несдержанность, но как-то вчуже. Из-за мокрых волос и одежды становится зябко, и он обхватывает себя руками. Ирмо тоже садится. От его тревожного взгляда Маглору стало бы не по себе, если бы было куда. — Ты ведь помнишь, Макалаурэ, что приговор твоему отцу вынес не Намо и не Манвэ? Маглор молчит. В душе, как в соляном растворе, кристаллизуется то, о чем он не думал, не хотел думать, боялся думать. То, что подспудно подтачивало его уже давно. Теперь не видеть нельзя. На ум приходит предложение Ирмо — забыть поднятое, и Маглор в первый раз обдумывает его всерьез. Но он понимает, что это была бы только отсрочка. Рано или поздно ему придется пройти по этой дороге. Маглор не видит, куда она ведет, и ему страшно. А ему уже очень давно не бывало страшно. Но что делать со страхом, он выучил за свою жизнь очень крепко. Идти навстречу. — Да, Ирмо. Я помню, чей это приговор. И всё равно — это несправедливо. — Бунтарь и сын бунтаря… — в словах Ирмо сожаление мешается с восхищением. — Но даже твой отец не поднимал голос против Эру. Маглора вдруг бросает в жар. Он откидывает со лба мокрые волосы, опускает руки на колени и распрямляется. — И я не хочу этого делать. Но я не могу чувствовать по-другому. Это. Несправедливо. Ирмо на мгновение закрывает глаза, как будто ответ огорчает его. Но потом говорит настойчиво: — Макалаурэ, послушай меня. Ты ошибаешься. Ты неправильно судишь, потому что не знаешь самого важного. И ошибка толкает тебя на опасный путь. — Чего же я не знаю? — без особой надежды спрашивает Маглор. — Я скажу тебе. Но сначала мы должны вернуться на твердую почву. Макалаурэ… Ты возвел свою душу заново, как разрушенный дом. Долго, по камню, ты восстанавливал то, что утратил. И построил новое здание, прекраснее, чем прежде. А теперь рискуешь снова всё разрушить. Второй раз тебе себя уже не собрать, и ни я, ни мой брат, ни сестра не сможем помочь тебе. Остановись. Вернись. Подумай. Темные глаза Ирмо просят и требуют. Но нечто более сильное, чем воля Ирмо, заставляет Маглора произнести: — Если всё так, как я боюсь, то лучше моей душе быть разрушенной. Если Единый… несправедлив… и жесток. — Остановись, Макалаурэ! Ирмо подается вперед и берет в ладони руки Маглора. Как будто невидимая и беззвучная молния прошивает тело от кончиков пальцев до пяток. Ирмо очень редко напоминает о том, что он не просто чуткий и чудаковатый собеседник, а один из могущественнейших духов, спустившихся в мир. На памяти Маглора это впервые. Ему кажется, что узкий столб невидимого белого света бьет от неба до земли — и глубже, через всю Арду насквозь. Раньше этот свет, увидь его Маглор, выжег бы его дотла. Теперь он всего лишь не может отвести глаз. Когда Ирмо отпускает его руки и отодвигается, Маглор снова видит только светловолосого юношу в забавных браслетах. — Прости, — говорит тот и улыбается коротко, но привычной своей улыбкой, без малейшего оттенка вины. — Ты падал. Я должен был тебя подхватить. Маглор устало ссутуливается в плетеном кресле. — Спасибо. Это было прекрасно и величественно. Но ничего не изменило. — Да, Макалаурэ. Но теперь ты в состоянии меня услышать. Еще раз говорю тебе, ты ошибочно судишь о приговоре твоего отца. Ты не понимаешь его смысла. — Говори же. — Я скажу. Но лучше бы тебе сначала самому справиться с этой болью и слабостью внутри себя. Ты позволил ей точить самые основы. Я всё пытаюсь тебя вывести… Маглор вскидывается. — Скажи мне, чего я не знаю! Скажи сейчас! Я не могу справиться сам. Я чувствую, что впадаю в отчаянье, хотя долго уже думал, что это мне не грозит. Помоги мне, Ирмо. — И всё-таки попробуй сам, — голос Ирмо звучит уверенно и спокойно. — Я тону, я не чувствую опоры. — Ты не тонешь, ты здесь, со мной. Прислушайся к себе. Твоя душа знает, что Единый не враг никому из своих детей. Никому. В этом нельзя убедить, можно только вспомнить. — Я этого не чувствую сейчас. Не чувствую совсем. Маглору представляется дом, с которым Ирмо сравнил его душу. Дом, под которым и над которым нет ни земли, ни неба. Только беззвездная пустота, прозрачная холодная пустота, задувающая в окна. Вымораживающая пустота, в которой нечем дышать. Ирмо снова протягивает руки и накрывает ладони Маглора. На этот раз небеса не разверзаются. Это обычное прикосновение, так мог бы взять его за руки Майтимо, или мать, или жена. Просто заботливый жест. — Я здесь. Я же здесь, Макалаурэ. И Маглор вдруг понимает. Ирмо здесь, потому что Единый не забыл ни о ком. Потому что он создал Ирмо, чтобы поддерживать их. И Намо, и Ниэнну. Создал с думой о них, Детях. Претворил часть себя, непостижимого и бесконечного, в ту форму, которую они смогут воспринять. Чтобы никто из них не потерялся, никто не устал слишком сильно. Чтобы, забывшись и свернув не туда, мог снова уловить отзвук того, что за пределами Арды пребудет всегда — уловить во сне, видении или вот так, лицом к лицу. Ирмо — здесь. Маглор склоняется и лбом касается ладоней Ирмо. До радости или хотя бы спокойствия ему далеко, но горе и страх ушли, как морок. Он снова чувствует опору, как будто выбрался на берег из воды. — Спасибо, Ирмо. Ирмо молчит, но подняв голову, Маглор видит, что он улыбается тепло и ясно. Новая мысль заставляет Маглора удивленно открыть рот. — И Феанор... — выдыхает он, — Феанор… Для него тоже?.. Он не утратил право?.. — Конечно. Никто не может утратить. Ты понимаешь, Макалаурэ, почему вы зоветесь Детьми? Не потому, что вы маленькие, слабые или глупые. А потому, что родительскую любовь нельзя утратить. Она пребудет всегда и с каждым, что бы вы ни делали. И каждое дитя — самое любимое, — Ирмо вдруг подмигивает. — Все отцы и матери знают этот секрет. — Надежнее, чем свет Лаурелин и Телпьериона, — тихо повторяет Маглор свои мысли из сегодняшнего сна. — Куда надежнее, — кивает Ирмо. Он отпускает руки Маглора, но страх не возвращается. Беззвездная пустота отступила совсем. Маглор снова на террасе дома Ирмо, в садах Лориэна, прекраснейших в Амане, в Арде, несовершенной, но пронизанной насквозь, в каждом своем уголке, мыслью, волей и любовью. Дождь стал тише, не барабанит по крыше, а шелестит. Маглор вслушивается: да, правильная тональность летнего дождя на исходе. Он замечает с удивлением, что его волосы и одежда совершенно сухие, хотя прошло слишком мало времени, чтобы они успели просохнуть сами. Маглор размышляет недолго, а потом усмехается. — Ирмо, а кто-нибудь еще из валар использует великую мощь своего незримого облика, чтобы сушить рубашки неосторожно промокших эльдар? — Не знаю, — Ирмо пожимает плечами как ни в чем не бывало. — Но ты мог простыть, а я не готов делиться тобой, мой драгоценный Макалаурэ, даже со своей женой-целительницей. Маглор с облегчением откидывается на ребристую спинку кресла. В сухой одежде это гораздо приятней. Он глубоко вздыхает, собираясь с мыслями, и произносит: — Так почему же отец приговорен? Почему он будет томиться в Мандосе без надежды выйти оттуда до самого конца Арды — и почему это не должно меня огорчать? Скажи мне, Ирмо. Теперь Маглор готов выслушать ответ. Он понимает, почему Ирмо не стал говорить раньше — Маглор не услышал бы, поглощенный пугающими мыслями о несправедливости и жестокости Единого. Но Ирмо вместо ответа вдруг делает особенно невинное и задумчивое лицо. — А нужно ли мне говорить теперь? Ты ведь и так справился с тем, что тебя мучило, и обрел опору внутри себя. К чему тешить пустое любопытство? На это нужно ответить достойно. Маглор настраивается и всю веками оттачиваемую укоризну Правильного Старшего Брата вкладывает в веское: — Ирмо! Ирмо беззастенчиво смеется. — Ты меня напугал сегодня, Макалаурэ! Должен же я получить компенсацию и хоть немножко тебя подразнить! — Ир-мо. — Что? — Я знаю, что у тебя есть совесть, не притворяйся! Ирмо ахает и принимается в панике перебирать складки своего одеяния. — Где, где ты ее видел? Неужели завелась?! Я же так берегся! Маглор не выдерживает и тоже начинает смеяться. Остатки пережитого ужаса, еще сковывающие тело, рассыпаются на смешинки, и звонкий голос Ирмо подхватывает их и кидает под мерный дождь. Отсмеявшись, Маглор поднимается, подходит к перилам и аккуратно подставляет руки под редкие уже струйки с крыши. Умывает лицо дождевой водой. Оборачивается к Ирмо. — Теперь я совсем готов. Пожалуйста, говори. Ирмо встает, гася на лице смех — но не радость. — Слушай же. В приговоре твоему отцу нет ни несправедливости, ни жестокости. Феанор не проведет в Мандосе ни единого лишнего мгновения. Когда его душа будет исцелена и готова, тогда она покинет Мандос и облечется плотью, как все эльдар. — Но… — И тогда прежняя Арда придет к своему концу. — Ч-то?.. — Это не Феанор приговорен к заточению до конца Арды. Это Арда Искаженная будет существовать, в ожидании, до тех пор, пока душа Феанора не исцелится и не сможет дать начало новому миру. Единый отвел твоему отцу воистину особую роль. Маглор так ошеломлен, что зажмуривает глаза. Он всегда знал, что отец величайший из эльдар, но настолько?.. — Судьбы воды, земли и воздуха… — растерянно говорит он. — В созданных им камнях. Но какой смысл в камнях без их создателя? Маглор трясет головой. — Но как?.. Я не понимаю, как это может быть. Ведь фэа свободна, и исцеление невозможно без ее воли. Нельзя предугадать или запланировать, когда оно совершится! Особенно если речь об отце… Ирмо кивает. — Противоречие? Пожалуй. Но только пока мы смотрим изнутри, из Арды, существующей во времени. А это уже те области бытия, которые выше причин и следствий. Это просто случится вместе — исцеление твоего отца и конец Арды. Истоки этого вне времени, и там иные связи между событиями, нежели необратимая последовательность. Маглор растерян. Всё его представление об устройстве мира вдруг перевернулось. И, о чудо, кусок, который торчал поперек, встал на место. Это непривычно… и прекрасно. Ирмо, похоже, доволен произведенным впечатлением. — Что ты скажешь, сын Феанора? Маглор неуверенно улыбается. — У меня такое сложное чувство… Я не могу понять, хочется ли мне, чтобы конец мира настал побыстрее, или всё-таки нет. Лицо Ирмо вспыхивает лукавым смехом: — Да о чем же тут думать? Если тебе, друг мой, хочется знать личное, сугубо частное мнение одного валы — я скажу, что Арда с Феанором будет гораздо интереснее, чем без!Часть 1
12 мая 2023 г. в 09:16
Тельперион давно уже светит в полную силу, и Маглор заходит домой бесшумно, чтобы никого не разбудить. По-хорошему, самое время лечь спать и ему, но сегодня это немыслимо — слишком уж хочется разделить с кем-то из близких счастье, переполняющее его. Осторожно ступая, Маглор подходит к своему любимому, акустически правильному месту возле очага, кладет на стену ладони и ловит скорее ими, чем ушами, ночное дыхание дома. Турко нет, он не вернулся еще из лесов Оромэ — иначе мелкие беспокойные шорохи порхали бы по дому, даже если бы брат спал. Морьо наверху, с мамой. Он едва слышно сопит и спит крепко, она — вполглаза, но ее чуткое внимание направлено только на малыша, и Маглор не боится ее потревожить. Нельо у себя, и ему снится что-то, от чего он дышит глубоко и ровно. А вот тонкий звон металлического пера о край чернильницы…
Маглор тихо идет к отцовскому кабинету и замирает у дверей, дожидаясь того отчетливого звука, с которым отец обычно ставит точку. Потом проскальзывает внутрь. Феанор уже отложил свое письмо и хочет встать навстречу, но Маглор успевает обойти стол и обнять отца со спины, пока он еще в кресле. Может быть, это не очень удобно, зато получается прижаться щекой к его уху. Отец откидывается назад, засмеявшись вполголоса.
— Так-так! Можно не спрашивать, как твои дела, верно?
В подтверждение Маглор крепче стискивает объятия, и Феанор начинает дышать стесненно. С сожалением Маглор ослабляет хватку, но ему приходит в голову другая возможность поделиться чувствами. Он вытягивает вперед правую руку.
— Смотри!
Серебряное кольцо на указательном пальце необычайно прекрасно в лучах Тельпериона. Две чеканные птицы, летящие навстречу друг другу, сияют на благородном матовом фоне, украшенном узорами облаков.
Некоторое время они с отцом вместе молча любуются кольцом.
— Я очень тебя разочарую, Кано, если скажу, что никто из нас не сомневался в исходе?
— Я сам сомневался. Я до сих пор думаю, что она согласилась только потому, что я предложил кольцо твоей работы! От такого нельзя отказаться, кто бы ни прилагался к подарку!
— О. Тогда не слишком торопитесь со свадьбой. Мне ведь нужно будет сделать золотые не хуже.
— Ты и золотые нам сделаешь?! Папа!..
Благодарные сыновьи объятия снова заставляют Феанора с трудом втягивать воздух. Давясь смехом, он говорит:
— Мне кажется, что-то всё-таки идет не так, Кано. Не со мной ты сегодня должен обниматься.
— А я со всеми готов! Только все спят!
— Кстати об этом, громогласный отпрыск Финвэ. Пойдем-ка лучше в сад.
Признавая правоту отца, Маглор позволяет ему встать, и они тихо выходят из кабинета. На крыльце отец оборачивается, и Маглор поражен тем, как сияют его глаза — ярче, чем обручальное кольцо, ярче, чем сам Тельперион. Феанор тоже счастлив, счастлив и горд за сына. Но прежде чем Маглор успевает снова его обнять, отец сбегает по ступенькам и идет на лужайку, залитую серебряными лучами.
Феанор садится на траву, и Маглор рядом с ним. Но это не вполне то, чего просит сейчас душа, и он тут же меняет положение: ложится набок, свернувшись калачиком, а голову кладет отцу на колени. Твердая отцова рука легко опускается ему на плечо, и от этого делается так тепло, будто сейчас самый разгар сияния Лаурелин.
— У вас с мамой было так же?
Маглор не видит лица Феанора, но слышит в его голосе смех:
— Не совсем так. У нас кольца ковала она.
Маглор берет отцову руку и разглядывает золотое кольцо.
— Оно такое красивое!
— Оно лучшее на свете, Кано. Мне никогда такого не сделать. Но для вас с Хьялин я буду очень стараться.
Отец произносит имя его невесты так легко и так тепло, как будто она уже стала родной и для него. Маглора переполняет восторг. Сегодня решилось самое важное дело его жизни, и дальше до конца Арды его ждет только счастье тысячи разных оттенков — потому что в Благословенном краю не может быть иной печали, кроме безответной любви. Маглор хочет поделиться чувствами с отцом, но не знает, как это сделать, если не шуметь. Он прижимает к груди его ладонь и закрывает глаза.
— Мой маленький золотой колокольчик.
Так отец называл его в детстве. Эти слова сейчас так трогают Маглора, что он, чтобы не заплакать, говорит тихим басом:
— Уже большущий колокол, папа!
— Всё равно золотой, — легко соглашается Феанор.
— А знаешь… — Маглор открывает глаза и поворачивает голову, чтобы смотреть в лицо, — знаешь, мне нужно твое наставление перед браком!
— Что?.. — Отец в веселом изумлении поднимает брови. — Что же ты хочешь узнать, о сын мой?
— Я хочу узнать твой секрет. Как это у тебя получается — что каждый из нас думает, будто именно он — твой самый любимый сын?
— Правда? — удивляется отец. Потом снова улыбается: — А ты, Кано, не допускаешь, что ты в самом деле мой самый любимый сын?
— Я в этом совершенно убежден в глубине души. Но я догадываюсь, что то же самое, только про себя, думает не один малыш Морьо, которому простительно заблуждаться, но и Турко, и Нельо. И я начинаю подозревать, что всё не так просто и быть отцом сложнее, чем я считал раньше.
Феанор ненадолго задумывается.
— Нет, Кано, ничего сложного тут нет. По-другому просто не может быть. У тебя получится само. Каждый ребенок будет для тебя самым любимым и самым дорогим, — Феанор кивает своим мыслям и повторяет: — По-другому просто не может быть.
Маглор смотрит в прекрасное и нежное лицо Феанора и думает, что отцовская любовь — как свет Тельпериона, а материнская — как свет Лаурелин. Так же немыслимы друг без друга. Так же пронизывают весь мир, в котором он живет. Так же пребудут до самого конца Арды. Нет, они даже надежнее…
Отец наклоняется и целует Маглора в висок.
Вдруг что-то меняется, будто тревожная нота начинает звучать; Маглор улавливает ее не слухом, а всем существом. Замерев, он глядит, как на лице Феанора появляется выражение, какое он видел только единожды — после гибели Финвэ.
— Прости меня, — едва слышно говорит отец.
— За что?.. — выдыхает Маглор. Но воспоминания о том, за что, вдруг вскрывают грудную клетку, как нож. И Маглор просыпается.