Убивай сразу, пока я не сошел с ума

      Он прикасается к ней. Кончиками ледяных пальцев проводит по шее, из-за чего девушка вздрагивает, звонким голоском ойкнув. Смотрит возмущенно, хмурится недовольно, но всё равно следует за ним на балкон.       Они всё ещё друзья, хотя и странно, что проводят так много времени вдвоём. Всё меняется с эгоистичного, непозволительного порыва Аквы. С этого долгого взгляда, которым он одаривает чужие выпирающие ключицы и понимает: нельзя, но хочется. Эту маленькую причину солнечного дня в стуже сурового декабря.        Рядом с ней рождество превращается в тёплый весенний фестиваль, потому что она цветёт ярким смехом сквозь его лёд сдержанного молчания. Пробирается ростками по холодной душе — глазами-космосами и улыбкой-солнцем — выше и выше, добирается бутонами до каменного холода — пустота, да тьма его — до самой сердцевины.       Он смотрит так, будто в любой момент готов разбиться на мелкие кусочки, но всё равно не может заставить себя отвернуться от неё. Ему хотелось бы так много сказать, потянуться, дотронуться, дать послушать своё сердце, которое каждый раз готово сломать ему рёбра от бешеного ритма, но он сглатывает это «я хочу быть с тобой», потому что боится. Аква каждый раз спрашивает себя: мне правда теперь можно? Я действительно имею право взять тебя за руку, Арима?       Всё закончилось, проблемы позади, Руби в порядке, остальное идёт своим чередом. Теперь-то можно? Не поздно?       Наверное, о чувствах Аквы знали все: Руби, Аканэ, Мемто, Директор, одноклассники. Все, кроме самой Каны. Просто потому что…       Я не собирался что-либо делать с этим.       У Аквы желание начать курить растёт с каждым днём, но каждый раз совесть останавливает его, кулаками тараторя по мозгам — слишком рано начинать нельзя. Повторная жизнь даётся не для того, чтобы тело сразу поганили. И не для того, чтобы вот так сходили с ума.       Но как же хочется.       Либо сигарет, либо Кану.       Особенно вторую. В идеале обеих.       Идеальны ещё и разговоры с Каной ни о чём на балконе их тренировочного зала после занятий. Вечером. Прямо как сейчас.       Когда малиновый закат отдаёт теплом на её покрасневших щеках, пока она размышляет над каким-то новым фильмом, который они все вместе посмотрели вчера. Эти солнечные лучи оставляют тени под её ресницами, возле маленького аккуратного носа и розовых губ. Само тепло ложится на её лицо, греет, касается. А он не может. Ему завидно. В голове проносится мысль:       Если я не могу, то пусть солнце целует твои щёки.       До тех пор, пока он не заслужит этого. Пока не добьётся Аримы.       — Мне кажется, Адам мог быть счастливым, если бы был более честным, — говорит она после долгого раздумья.       На мгновенье Хошино забывается: в его голове не сразу начинают работать винтики, он ещё секунды три смотрит на Кану неотрывно, после чего смысл сказанного добирается до мозгов.       Фильм. Они обсуждали вчерашний фильм. Адам — второстепенный герой, близкий друг главного героя. Косячник, что остался без счастливого конца.       — Дело не в честности, — отвечает блондин, — Мне кажется, у этого персонажа была позиция «я не заслуживаю такого счастья, потому что натворил слишком много плохого».       У Каны взгляд пристальный, изучающий. В нём нет ничего осуждающего или восхваляющего. Была бы здесь Руби, то точно возмутилась бы и сказала, что это совсем странная позиция и она не понимает героя, ведь всё же закончилось и разве имеет смысл искать какие-то доводы. Была бы здесь Аканэ, она бы просто согласилась, как и соглашалась всегда — скажи Аква, что герой идиот, то девушка приняла бы такую же точку зрения. С Каной же было непросто.       — Может быть, — отвечает она уклончиво, — Я бы больше склонилась к тому, что он просто боится принять тот факт, что был так легко прощен. Но думаю, если бы он был честен с друзьями и с Эмили, то понял бы, что это тоже тяжело для них и они могли бы вместе решить что делать дальше. Разве людям язык даётся не для того, чтобы они могли говорить?       У Аквы сердце заливается кровью, когда он видит эту параллель, которую Кана возвела в их ситуации. Ему хочется закрыть лицо руками и засмеяться отчаянно, потому что его поймали на том, что он тоже невольно подумал об Адаме, как о себе.       Его пугает то, что Кана слишком хорошо его видит. Насквозь. Пугает и заставляет чувствовать облегчение.       — Адаму хочется, но это неправильно.       — Адаму хочется и кажется, что это неправильно, — отрезает она.       Аква руку тянет к чужой, касается легко мизинца, ненавязчиво, оставляя выбор девушке, мол, можешь отказаться от меня, выдернуть и разбить меня на мелкие кусочки, тебе это можно. Успокаивает то, что Кана не делает этого.       — Ему можно? — спрашивает тихо.       — Нужно было ещё очень давно, — её голос тоже сбавляет громкость, а лицо озаряет самая искренняя улыбка — та самая, в которую Аква влюбился, когда впервые увидел.       Её рука такая маленькая и мягкая, что у блондина по венам электричеством бьёт, сердце пропускает удар. Это щекотливое чувство на коже оставляет мурашки.       Хочется и можно.       — Кана, — шепотом зовёт он её, когда она прикрывает глаза, опустив острый подбородок на его плечо.       Его вторая рука за талию обнимает её, такую долгожданную и настоящую, прижимает к нему.       — М?       — Я знаю каково умирать, и поверь, мне очень не хочется этого.       — …       — Но я с ума сойду, если это окажется ещё одним сном с тобой, а потом я проснусь в мире, где мне нельзя будет тебя касаться, лучше убивай сразу.       — Господи, Аква, что ты несёшь, — она поднимает голову и хлопает его по груди, — Я настояща…       Слова теряются в чужих губах, накрывших её, и тихом смехе. Это действительно никакой не сон. Ему правда можно быть счастливым.