Ссора с собой

—…Он ушел. Гессе с усилием поднялся, отряхивая с защитной кожаной куртки комья земли. — Восхитительное умозаключение, майстер инквизитор! — Судя по язвительной интонации, Бруно сумел оклематься. Но его слова звучали сквозь зубы, а речь была скомканной и замедленной из-за разбитой губы. — Что теперь?! Они оба смотрели на пустой горизонт. Действительно, что теперь. Когда они примчали, едва не загнав лошадей, то нашли похищенную девушку уже мертвой. На столе перед малефикаром, который договаривал последние слова ритуала. И они — вдвоем да вооруженные — не сумели его поймать. Это была не просто проигранная битва: колдун накормил их заклинаниями и арбалетными болтами, только чтобы исчезнуть в мгновение ока. Он их дурил. Игрался. Внутри закипала злоба, сдавливая горло спазмом. Курт закашлялся и сплюнул на землю слюну с примесью крови. — Теперь… — Он сделал шаг навстречу напарнику, но наконечник стрелки в бедре отозвался болью. Гессе не привыкать. Но в тот момент он все равно все и всех ненавидел, и особенно это дело. Поэтому он выдохнул: —возвращаемся в деревню. Больше мы все равно ничего здесь не сделаем. — Снова туда? — Хоффмайер с непониманием нахмурился и сложил руки на груди. — Не лучше ли вернуться в Кёльн? — Если я сказал, что мы ничего не можем сделать сейчас, это не значит, что дело можно закрыть. Повисла пауза. Бруно смерил Гессе таким взглядом, словно тот в драке ударился головой и потерял рассудок. Тот хмуро смотрел в ответ, будто знал, что его напарник собирается сказать. У Хоффмайера часто было ощущение, что Курт пытался предугадать каждый его шаг и внимательно изучал каждое действие, будучи напряженным, как натянутая струна — впрочем, он просто смахивал это на инквизиторскую привычку. — С этим нужно разобраться, нельзя передавать дело кому-то постороннему. …И прадва предугадал. — Можно передать это Ланце и Райзе. Уж они-то точно не посторонние. Курт покачал головой: — Они не знают деталей. Бруно хотелось взять что-то тяжелое и хорошенько приложить Курта по голове — была надежда, что это приведет его в чувство. Но, учитывая прошлый опыт Гессе с горшками и кувшинами, у него должен быть к такому иммунитет… Хоффмайер покачал головой, и просто подставил следователю свое плечо. Гессе замер, словно сейчас он снова был в академии Святого Макария, и ему предложили очередную задачку с подвохом. У Бруно кончалось терпение. Едва он собрался сделать шаг к лошадям, как Курт перебросил через его плечо руку, позволив себе помочь. — Вы так однажды помрете, ваше инквизиторство. Гессе ничего не ответил. Дорога прошла в молчании, как и возня с лошадьми, которую Курт так же упрямо отказался не выполнять. Самому смешно — в первые месяцы их знакомства он бы глазом не моргнул, скидывая на Хоффмайера рутинную работу, чтобы тот в следующий раз следил за своим длинным языком и оставил колкости при себе. Теперь он, прихрамывая, таскал своей кобыле воду и еду и ощущал спиной прожигающий взгляд. — …Хозяин не должен бросать животное. — Я бы и твою накормил, Гессе. Курт замолчал, уставившись куда-то в землю. Это обычный треп ни о чем, но он опять должен внимательно подбирать слова. Он всегда должен. И тем более — когда дело касалось Хоффмайера. Гессе для себя решил, что на расстоянии нужно держать всех — он их только покалечит. Но на каком расстоянии…? Он не заметил, как какая-то идиотская шутка сама вылетела из его уст: — Ну нет, тогда Гривка будет ревновать. Глупо и неубедительно вышло. А Бруно наверняка в Кёльне разболтает каждому встречному. Гессе тяжело вздохнул, стягивая с себя куртку в пятнах крови (новая, зараза), перчатки и сапоги. Замер, сидя на скамье, и думал, стоит ли написать Керну зашифрованный отчет или не разочаровывать пустыми да еще и плохими новостями? Если будет совсем непруха — он сразу попросит о подкреплении. Не прогадать бы со временем, как во время его самого первого дела… В ноздри, как по-настоящему, ударил горький запах дыма и горящей человеческой плоти — Гессе передернуло. От этой крупной дрожи вновь заныли все раны. Даже ключицу обожгло болью несмотря на то, что в этот раз инквизитор ее не повредил. Но Курту иногда казалось, что наконечник арбалетного болта с его первого дела остался там навсегда. Теперь нога… Что за мода у этих малефикаров ходить с арбалетами?! Гессе бы их запретил к чертовой матери. Но сейчас было не до таких мыслей — нужно было менять повязки. Хоть напарник не будет сверлить его своим взглядом, пока ходит где-то снаружи. Курт достал бинты и загадочные мази, что надавал ему с собой Райзе, разделся… И замер. Вечер. Темно. Окна в этой деревенской лачуге и окнами не назвать — хоть глаз выколи. Когда темно, нужно зажигать свечи. У следователя конгрегации неприятно засосало под ложечкой. Нужен огонь… Курт посмотрел в сторону мелкого огарка, оставшегося со вчерашнего вечера. Тогда его зажигал Бруно… Инквизитор подошел ближе. Неуверенно взял свечу в руки. И поставил на место, вернувшись к скамье. Пусть он проковыряется тут всю ночь — что угодно, только бы не огонь. — …Новую пытку на себе проверяешь, инквизиторство? Курт вздрогнул и резко выпрямился, после чего моментально об этом пожалел — спина и нога, что долго были в неудобном положении сначала одеревенели а потом так заныли, будто их пронзила тысяча маленьких иголочек. Курт поморщился. — Х-хоффмайер, чтоб тебя… Сам как думаешь? — А что думать? — Бруно пожал плечами и подошел к столу, где осталась свечка. Не спрашивая ничего больше, зажег. На изнемождённом лице Гессе заиграли теплые отсветы, гротескно выделив круги под глазами и чуть впалые щеки. —Сидишь в темноте, сгорбился весь, ругаешься себе под нос и еще проклинаешь всех: я было думал, что инквизиторство наше в малефикары заделалось. — Свеча… — Я все это время был рядом. В конце-концов ты же сам принудил меня работать на конгрегацию. — Хоффмайер присел рядом. — И зажигать для следователей свечи? — Курт издал горький смешок. — Да уж, большая честь. …Что ты делаешь? Хоффмайер повел бровью, не отрывая взгляда от бинта на ноге следователя, узел которого сейчас сам развязывал, чтобы переделать, как считал сам Бруно, по-хорошему. Курт мог подбирать слова, сколько угодно, но вот скрыть того, как напряглось его тело, став точно каменным, он не мог. Бруно вдруг резко выпалил: — Помогаю. Чего побелел весь, инквизиторство? От семьи своей тоже шугаться будешь, пока не скопытишься, потому что не даешь им помочь?! — Он закусил губу и замолк, а следователь нахмурился и отвел взгляд. — У меня не было и нет семьи. И не будет. — Дело твое. Только после конгрегации ты можешь остаться одиноким калекой, который и не нужен никому будет. — Будто я буду кому-то нужен, даже если женюсь. Хоффмайер горько усмехнулся. — Черт с ней, с семьей. Ты будто держишь в руке невидимую палку, которой отталкиваешь от себя вообще всех. Друзей, коллег, бывших сокурсников… — Я никогда не… — «Я никогда не нуждался в их внимании.» Гессе осекся, не договорив. Нуждался. Он хотел, чтобы его отец перестал пить и обратил на него внимание. Он хотел, чтобы мама вернулась из Рая или забрала его с собой. Он хотел, чтобы тетка перестала его колотить. Потом Курт попал в академию для беспризорников и хотел, чтобы наставники обратили на него внимание. Чтобы замечали сокурсники. Он хотел внимания, друзей… Может быть, даже любви. Курт стиснул зубы. Он не мог даже соврать, что ему это не нужно. И теперь он, побитый и почти жалкий, сидел перед этим проклятым студентом-недоучкой, который действительно его рускусил. Гессе не удивлялся: метания от «Хоффмайер — особенный человек» до «Несчастный выскочка» стали для него роднее Молота Ведьм. Правда, первая мысль всегда ошеломляла его, как в первый раз. — …Ты хочешь чтобы рядом с тобой кто-то был. Но отталкиваешь. Да только так, чтобы «не до конца», потому что окончательно ото всех отгородиться не можешь. И не хочешь. Бруно прикоснулся своей грубой ладонью к его плечу, и Курт еле заметно вздрогнул от ее тепла. Но не отстранился. Только в глаза все равно не смотрел. — О чем я и говорю. Реши для себя: чего ты хочешь на самом деле, Гессе? Следователь конгрегации ничего не ответил. Но когда Хоффмайер попытался приподнять его руку, чтобы осмотреть поврежденные ребра, Курт открылся сам.