Путь патриота

Товарищ М. Вонел, сколько себя помнил, всегда любил Арстотцку. Холодность к отдельно взятым людям — родственникам и приятелям — с лихвой возмещалась этим глубоким патриотизмом, граничащим с некоторой одержимостью. Тем не менее, присматриваясь иногда от скуки к согражданам, М. Вонел замечал, что все они тоже любили Арстотцку, но каждый по-своему. Был патриотизм бытовой: это когда ты вместо белоснежного высокотехнологичного холодильника из Импора покупал отечественную арстотцкую морозилку, которая ломалась через месяц эксплуатации, но всем говорил, что развалилась она исключительно по твоему недосмотру. Был патриотизм показной: это когда на день независимости ты выходил на демонстрацию с огромной радиолой и, включив на полную катушку гимн, выкатывал грудь колесом и начинал шагать по раздолбанной мостовой родного города. Наконец, был патриотизм «настоящий», к апологетам которого М. Вонел себя и причислял. В нём, в этом патриотизме, не должно было быть бездумного восхищения всем «нашим» и презрения ко всему чужеродному. Только видя, через какие трудности проходит твоя родина, начинаешь любить её и всем своим существом желаешь ей выстоять. Как М. Вонел попал в Орден звезды EZIC? Задай сейчас ему — следователю из Министерства Информации — такой вопрос и даже не думай получить хоть сколько-нибудь разборчивый ответ. Вскинет брови, скрестит руки на груди и, нисколько не скрывая своего оскорбления, поинтересуется: «Как, вы обвиняете меня?..» Многие арстотцковцы, особенно те, кого депрессия уже погребла под своими завалами, сказали бы, что в семидесятых всё было ровно так же, как сейчас. Действительно, партия правила та же, в конфликт с Колечией мы уже успели ввязаться. Был и кризис, и падение нац. дохода, хотя полстраны на двух работах горбатилось. И всё-таки… И всё-таки эти годы чем-то отличались от нынешнего времени. Точно так же М. Вонел десять лет назад отличался от М. Вонела сегодняшнего. Например, сейчас он почти не читает газет: должность, которую занимает товарищ М. Вонел, даёт ему самый оперативный доступ ко всей информации, которую он только пожелает знать. В молодые же годы он постоянно забавлялся чтением новостей в печатных изданиях, поскольку телевизора у него дома не имелось, равно как и денег ходить в кино – он тогда был недоучившимся студентом без постоянного места работы. И вот однажды он прочитал в газете (а пресса тогда была свободнее, чем сейчас) на последней странице о создании в Арстотцке некой «дружины новых патриотов», ставящих своей целью «оздоровить нашу великую страну, чтобы она могла, как в старое благостное время, гордо шествовать между всеми народами». Внизу приписали какой-то адрес. Ну, М. Вонел взял да и поехал. Приехал, а это оказался Орден. Деятельность EZIC была столько же абстрактна, сколько таинственно-привлекательна для несозревших умов. Фактически, всё, чем занимались члены Ордена, — это трусоватая уличная агитация и нескончаемые дискуссии о том, как они скинут разлагающееся арстотцкое правительство, сделают себя новыми министрами и, «словно потоки свежей крови, устремившиеся к сердцу умирающего человека», возродят столицу — Восточный Грештин. Тогда EZIC был глубоко местечковой, популистской и потому до смешного жалкой организацией. Знает ли об этом товарищ М. Вонел? Безусловно. Знал ли об этом М. Вонел?.. Ну, а что ж ему было бы с этого знания? Он слишком увлёкся Орденом и потому в упор не видел в нём недостатков. Ему нравилось бегать в плаще с капюшоном, закрывающим на три четверти лицо и клеить листовки на тумбы и фонарные столбы; нравился шум собраний и вдохновляющие речи о том, какая сказочная жизнь выглядывает из-за горизонта, осталось только добежать до неё. М. Вонел был согласен бежать хоть сейчас, лишь бы не утонуть в этом дымном застое. Поэтому он подошёл как-то к Дубровичу — их тогдашнему лидеру — и спросил, скоро ли планируется теракт на железнодорожных путях между Восточным Грештином и Парадизной, о котором в прошлый раз говорили на собрании. Дубрович с плохо скрываемой улыбкой сообщил, что EZIC пока не может позволить себе террористическую деятельность, потому что не имеет ни достаточного числа участников, ни связей в других городах, ни, в конце концов, боеприпасов. Ладно. М. Вонел, нисколько не расстроившись, продолжил бегать с прокламациями и верить. Через полгода филиал Ордена появился в Парадизне. Осчастливленный, М. Вонел обратился к Дубровичу — тот всё так же бесстрастно осадил молодого человека, сославшись на то, что сейчас в организации туго с бюджетом, нужно заручиться помощью благоволившей Ордену Колечии. Ещё спустя какое-то время от МИДа Колечии конспиративно пришла телеграмма и чемодан с пятьюстами кредитами. Вонел тогда едва успел кинуться к Дубровичу, как тот, уже порядочно уставший от его расспросов, сказал, что, хотя обстоятельства идеально сложились для того, чтоб приступить к поэтапному подрыву госвласти в Арстотцке, EZIC сейчас необходимо сосредоточиться на пропаганде… — Вы не спасаете Арстотцку! Вы её только губите!.. — воскликнул на это М. Вонел. — Когда же вы начнёте делать хоть что-нибудь?.. Когда мы будем жить так, как вы пишете в своей газете, которую, между прочим, только члены Ордена и читают?! — Когда придёт время, всё обязательно будет, — отвечал Дубрович. — Возможно, через 20 лет, возможно, через 30. — Но зачем так долго ждать? — Ну, что же? Тебя здесь никто не удерживает, — сказал Дубрович и, сверкнув драгоценным камнем на перстне, отвернулся от М. Вонела. После того разговора М. Вонел пришёл домой и чем-то надолго заболел. Пролежал в кровати все холода, изредка отрывая от подушки кажущуюся чугунным котлом голову, только чтоб посмотреть, как за окном сначала летят резные листья, а после воет вьюга. От EZIC за всё время своих неявок на собрания он не получил ни одного известия. А потом пришла весна. Только-только вставшего на ноги М. Вонела призвали в армию, несмотря на близорукость. Колечия тогда грозила войной, и правила приёма на службу смягчились. Так потекли мучительные годы, которые отформатировали его сознание, очистили от революционных мечтаний и прочей метафизической ерунды. Вернувшись из казармы, М. Вонел сразу же попросился на работу в МинИнфо на любую, хоть самую низкооплачиваемую должность. Взяли без образования, так как был военный билет. К 1982-му в невысоком, но от того не менее солидном и строгом работнике Министерства Информации, облачённом в антрацитовый мундир и фуражку, трудно было узнать незадачливого романтика-агитатора М. Вонела. Ещё несколько лет назад он бы не поверил, что будет держать в руках не антиправительственные плакаты, а досье подсудимых, обвинённых по статье о незаконном пересечении границы. Да и руки-то у него по большей части будут закрыты перчатками. Он любит Арстотцку и поныне, но любит её как-то прохладно, отчуждённо; стёкла очков от постоянной бумажной работы стали такими толстыми, что за ними уже при всём желании не определить его эмоций. Инспектор-новичок, меньше двух недель работающий на КПП, считает товарища М. Вонела устрашающим. — Прошлой ночью в метро произошёл инцидент. Вы, наверное, читали об этом в газете. Об этом все кричат. Мы не думаем, что это случайность. Мы полагаем, это работа некой подозрительной группировки. Мы считаем, что некоторые из её членов проходили через этот пропускной пункт. Так что мы решили с вами побеседовать. Вы ничего похожего не видели? Это… что-то вроде эмблемы той группы, — говорит ему товарищ М. Вонел и открывает нагрудный карман. Там лежит его собственный значок Ордена, выданный ему десять лет назад лично Дубровичем. Товарищ М. Вонел почему-то положил его ближе к сердцу, хотя мог разместить и в кармане брюк — так было бы даже удобнее доставать. Инспектор понятливо рассматривает эмблему, вертит её в руках и спрашивает товарища М. Вонела, должен ли он её вернуть. По уставу — должен, конечно. Мало ли кому инспектор её будет показывать?.. Конечно, нельзя, нельзя, чтобы эмблема свободно гуляла по городу… — Нет. Забирайте себе, хоть навсегда, — бросает товарищ М. Вонел без тени сожаления.