Повилика

Первая из нас появилась столетья назад в руинах разграбленного замка, на земле, пропитанной кровью защитников и недругов. Наш предок — последний из рода, бастард, брошенный матерью, из ласки знавший лишь плеть. Нас трое — вдова у гроба, жена на ложе и дитя, покинувшее колыбель. Наши дочери — продолженье отцов и наследницы матерей. И будет вечно прорастать семя, покуда вьется род Повиликовых. (Сохо. Лондон. 325ый год от первого ростка, малые травы, новолуние)       Рассвет будит меня, настырно заглядывая сквозь плотные портьеры. Находит узкую незашторенную щель и пытливым, горячим от несдержанного любопытства весенним солнцем опаляет веки, заставляет щуриться, прятать лицо в подушку, натягивать одеяло и отворачиваться от окна. Но коварный план его удается. В мягком теплом утреннем свете медовым золотом отливают волосы жены. С обнаженного плеча соскальзывает шелковая лямка и призывно подрагивает в такт мерному дыханию Лики. Я больше не хочу спать. Жажда жизни и бодрость духа скапливаются, стягиваются к низу живота, нарастают и требуют разрядки. Склоняюсь и вдыхаю аромат — так пахнет цветущая степь — разнотравьем, упоительной сладостью и пряным солнцем. Запах Лики — аромат нашего дома — самый близкий и родной из всех. Она словно чувствует мой взгляд — поводит головой, обнажая шею, подставляя тонкую кожу поцелуям и горячему шепоту: — С добрым утром, — бормочу едва слышно и веду губами от выступившей лопатки вверх до цепочек сережки, запутавшихся в длинных волосах. Прижимаюсь всем телом, требовательно трусь о мягкие ягодицы. «Просыпайся, моя красавица, твой муж жаждет любви!» И Лика мурлычет в дреме, поводит плечами и трепещет точно молодая листва под легкими порывами ветра. Мне уже не сдержаться — тяну одеяло вниз, скольжу ладонями по гладкому шелку, зарываюсь лицом в спутанную пшеничную копну. Жена поддается. Томно поворачивается и подставляет губы — мягкие, сладкие, как вся она. Это странно — так желать спустя пятнадцать лет брака. Но над нашей любовью точно не властно время. Лика обвивает руками, нежно, доверчиво, как в первый раз, и я чувствую себя тем же непутевым студентом, внезапно выигравшим первый приз — благосклонность королевы бала. Она не открывает глаз, отдается моим поцелуям — уже порывистым, настойчивым, требовательным. Закидывает ногу и зеленое кружево задирается, обнажая округлое бедро, куда тут же впиваются мои нетерпеливые пальцы. Скользят, поднимая ткань выше, по-хозяйски стягивают белье и вот уже я сверху в одном миге от наслаждения. Но Лика перехватывает инициативу, прикусывает игриво губу и седлает меня. Выгибается дугой, позволяя сразу войти до основания, и я погружаюсь во влажный жар удовольствия, пробуждающий лучше крепкого кофе. Она знает, как я люблю, и двигается в такт невысказанным мыслям, упирается ладонями в грудь, наклоняется и щекочет длинными волосами. Прижимаю к себе, вплетаю ее имя в дыхание между поцелуями. Лика улыбается и, точно задумав шалость, прикусывает губу, резко отстранившись. Игриво ведет острый ноготок, обводит ареолы сосков, очерчивает пупок, выписывает узоры внизу живота. Сжимает бедра и откидывается назад, ускоряет темп и требует поддержать. Я с готовностью подхватываю, приподнимаюсь навстречу, усиливаю и без того глубокое проникновение и подавляю стон, ловя губами вздернутую упругую грудь. Длинные ноги обхватывают меня, гибкие руки обвивают, и мы движемся синхронно, понимая друг друга без слов. Я чувствую мелкую дрожь горячих мышц, обнимающих мое естество, готовое вот-вот излиться семенем. Лицо жены близко и румянец подступающего оргазма разливается по щекам. Длинные ресницы трепещут, скрывая глубокую синь глаз. — Лика, — зову, желая разделить мгновение общего удовольствия, и она открывает глаза. Тысячей искр вспыхивает радужка, и сердце в груди точно взрывается. Боль миллионом осколков пронзает тело, кровь, ставшая ядом, ударяет в голову, судорога сводит горло и затрудняет вдох. — Ли-ка, — пытаюсь шептать, но губы не слушаются. Сознанье туманится и ускользает. Пальцы сжимаются, хватая воздух, и последнее что отпечатывается в мозгу — пронзительный взгляд незнакомых глаз, в которых сплелись все цвета от сажи черных и золота карих, до льда голубых и стали серых. * Разноцветная радужка близко. Пристально всматривается, изучает, манит. Я все еще чувствую возбуждение, ощущаю теплое тело жены, но вижу над собой чужое лицо. Боль в груди отпустила, на смену ей растет тревога. Красивая незнакомая женщина склоняется надо мной, тяжелые каштановые кудри закрывают тусклый свет. Пухлые чувственные губы приоткрываются: — Муж мой, — слетает с них свистящим шепотом. Меня прошибает озноб — незнакомка глядит с пронзительным холодом. Разноцветные глаза разгораются недобрым огнем. Она движется напористо, вжимает в мягкие перины, и я теряю волю, покоряюсь и тону. Тягучая, вязкая темнота наваливается, погребает под собой, и только ядовитый смех отголосками эха звучит на краю сознания. *       Распластанный на постели мужчина стонал от наслаждения. Блестящий от пота мускулистый торс подрагивал, линии давних шрамов сплетались в неведомые письмена. Грубые пальцы грязными ногтями впивались в бедра оседлавшей его обнаженной наездницы. Длинные каштановые волосы едва скрывали высокую грудь с вздернутыми вершинами темных сосков. Гибкое тело двигалось интенсивно, властно, контролируя и подчиняя. Замедлялось у самой вершины, насмешливо отстранялось, требовало мольбы, чтобы вновь распалить до предела. Но вот всадница ускорилась и, достигнув пика, мужчина захрипел и конвульсивно дернулся. Соскочив на холодный каменный пол, женщина подхватила ночную рубашку, сброшенную в порыве страсти. Неторопливо подошла к догорающему камину и взяла с невысокого столика кувшин. — Пить, — с усилием выдавил любовник. Сухие потрескавшиеся губы свело судорогой, обнажившей кривые черные зубы. Не оборачиваясь, длинноволосая красавица налила полный кубок и с жадностью припала к нему. Тонкая струйка воды протекла мимо алого, идеально очерченного рта, скользнула по молочно-белой бархатистой коже, задержалась каплей у выемки ключиц и скрылась под шелковыми завязками сорочки. — Прошу, — умоляюще, еле слышно прошептал лежащий на кровати и из последних сил протянул руку. Но закаленные сражениями мышцы отказывали, и дрожащая от перенапряжения ладонь безвольно опала на смятое страстью покрывало. Женщина подошла ближе, неторопливо подняла с высокого резного стула тяжелый бархатный халат и, глядя в глаза бледнеющего с каждой секундой мужчины, принялась медленно одеваться. Вальяжно она продевала руки в длинные, расшитые золотым орнаментом рукава, задумчиво, точно впервые видя, наслаждалась искусным узором на поясе, жмурясь от удовольствия, терлась щекой о мягкую переливчатую ткань. Мужчина хрипел, под прикрытыми подрагивающими веками виднелись мутные белки с красными прожилками сосудов. Сильная судорога пронзила тренированное тело. — … ли-ка, — осколок имени выскользнул вместе с последней крупицей сознания. Равнодушно взглянув на замершего на постели, женщина спокойно подошла и коснулась шеи любовника. Под холодными пальцами слабо и неритмично вздрагивала жилка. Чувственные губы безразлично улыбнулись. Бросив взгляд в мутное зеркало, красавица пару раз ущипнула себя за щеки, взъерошила волосы и ослабила завязки одежды, позволив халату и нижней рубахе, соскользнув, слегка обнажить плечо. Потерев кулаками глаза до красноты, она рывком распахнула тяжелую дверь и истерично закричала в темноту коридора: — Лекаря! Господину барону плохо! После чего размеренной походкой вернулась к массивной кровати под балдахином, опустилась перед ней на колени, взяла безвольную обмякшую мужскую ладонь в свои, поднесла к лицу и принялась неистово целовать, причитая: — Муж мой, благодетель, господин мой, не оставляй верную супругу свою… Прибежавший раньше других юный паж застал безутешную баронессу, рыдающую у постели до полусмерти изможденного страстью господина. * Я вырываюсь из тяжелого муторного сна. Грудь болит. Голова раскалывается. На изнанке опущенных век еще притворно рыдает хладнокровная незнакомка. Странное, пугающе реальное видение постепенно отпускает. Глухо и неторопливо реальность вторгается в сознание знакомыми голосами. — Первый приступ за пятнадцать лет. Долго же он продержался, — менторский надменный тон, высокомерие в каждом слоге — моя прекрасная теща, несравненная и неповторимая Виктория, ошибиться невозможно. От древнего рода, куда якобы уходят ее фамильные корни, старой карге досталось умение общаться со всеми через губу и осанка проглотившей стальную трубу страусихи. — Слишком рано, — тихое и звенящее, без сомнений, принадлежит Лике. Как всегда, рядом с матерью она точно усыхает, становится робкой и неуверенной девчонкой. Высокий голос подрагивает и льется весенней капелью. — Я не готова, — продолжает моя жена, и теща тут же грубо обрывает ее. — При твоей слабости и его малохольности удивительно, как вы вообще смогли размножиться. Но Полина вступает в силу, а ты начинаешь увядать. Пришло время забрать его жизнь. «ЧТО?!» — я внутренне содрогаюсь, но тут же испуганно замираю. Разговор женщин явно не предназначен для чужих ушей. «Они что, сейчас обсуждают мое убийство?» — У нас достаточно времени привести в порядок дела и подготовить уход. Делай что должно, и угасание произойдет постепенно. — Хорошо, мама, — соглашается Лика, и я ужасаюсь: «Неужели моя добрая, нежная, заботливая жена, мать моей очаровательной дурынды-дочери только что согласилась избавиться от меня?» Хочу открыть глаза и посмотреть на заговорщиц, но с трудом разлепляю веки. Режущий яркий свет пробивается сквозь ресницы, заставляет щуриться и чихать. Женщины резко меняют тему. — Зови врача. Очнулся твой господин, — цедит Виктория и в памяти вновь встает непрошеное видение — обнаженная незнакомка, затрахивающая здоровенного мужика до полусмерти. Все кругом как в тумане, но по звуку шагов, движению воздуха и знакомому аромату духов понимаю — Лика склонилась надо мной и нажала кнопку вызова медперсонала. — Влад, — шепот раздается так близко, что ощущаю щекой теплоту дыхания. С усилием открываю глаза, боюсь разглядеть на лице жены маску расчётливой убийцы, но вижу только слабую улыбку, милые ямочки в уголках рта, красноту в глазах и следы от слез. Не позволяя мгновению длиться, дверь открывается и впускает врача. — Доброе утро, дамы и лежебока! — сильный уверенный голос наполняет собой палату и сметает сомнения в дальний угол сознания. Лика приветливо кивает харизматичному, располагающему к себе высокому мужчине средних лет. Он стремителен, поджар и достаточно неформален для врача — в левом ухе блестит пиратская серьга, рукава халата закатаны и на правом загорелом предплечье красуется татуировка в виде сердца, обвитого плющом. — Себастиан, — точно через силу выдавливает теща, и он отвечает ей бесстыдным взглядом, откровенно оценивающим с головы до ног. «Одумайся, несчастный, эта фурия разменяла в прошлом году восьмой десяток! Даром что выглядит моложе на двадцать лет», — хочу я предостеречь, но сил хватает только на едва слышное: — Привет, Бас. Доктор Себастиан Кёрн склоняется надо мной, хулигански подмигивает и жмет руку. Мое ответное рукопожатие вялое и слабое — совсем не так я хотел бы приветствовать старого друга. Мы знакомы с детства — жили по соседству, дрались и мирились, гоняли на скейтах и бросали мяч, пробовали курить и мучились похмельем. Он старше на пару лет и уже заканчивал медицинский колледж, когда я решил пойти в АйТи. Пока учились, виделись редко — на каникулах во время визитов к предкам, да пару раз выбирались в походы. Но именно Бас стал шафером на нашей свадьбе и крестным Полины. Причина, почему молодой кардиолог предпочел работу в провинциальной больнице заманчивым перспективам столичных клиник до сих пор для меня загадка. Но Кёрн уверяет, что любит покой и стабильность. Ну-ну, вероятно именно тяга к покою заставляет его оценивать ягодицы моей тещи и стабильно не пропускать ни одной проплывающей мимо привлекательной кормы. — Ишемическая болезнь сердца, — без прелюдий и расшаркиваний выдает доктор, и Лика ахает, вцепляясь сильнее в мою ладонь. — Антикоагулянты, здоровое питание, прогулки на свежем воздухе, минимум стресса и сдержанный постельный режим в течение месяца, — на последних словах Бас недвусмысленно хмыкает, намекая на причину приступа, и смотрит на Лику. Я ожидаю увидеть на лице жены смущение, обычное для нее при разговоре на интимные темы, но голубые озера глаз точно подергиваются льдом, пухлые губы вытягиваются в тонкую кровавую линию, все тело напрягается, а пальцы, гладившие мое запястье, внезапно впиваются в него болезненной когтистой хваткой. — При должном уходе угроза минимальна. Ведь, насколько я знаю, ты в надежных руках, — и, успокоительно похлопав меня по плечу, Себастиан отвлекается на показания приборов, датчики которых подключены к моему телу. — Я позабочусь о нем, — говорит Лика и меня прошибает озноб от холодности тона. Смотрю на жену, надеясь разглядеть привычные родные черты, но вижу отстраненную решительность, с которой она принимает и выдерживает взгляд матери. Виктория одобрительно кивает. — Сколько времени ему осталось, доктор? — спрашивает теща, и мы оба округляем глаза от бестактности вопроса. — Я не гадалка, мадам, — в этот раз в интонации Кёрна нет и следа бесшабашного ловеласа, — и не берусь предсказывать судьбу, но с профессиональной точки зрения, на основе анализов и результатов обследования нет причин, мешающих пациенту дожить до глубокой старости. — Отлично, значит, время есть, — подытоживает Виктория и бросает на дочь долгий многозначительный взгляд. Лика сжимает мою руку с силой, которой я не замечал у жены за все пятнадцать лет совместной жизни. Кажется, я даже слышу тихий хруст возмущенных костей. Подхватив с кресла сумочку и плащ, высокомерная горгулья направляется к выходу, но уже в дверях внезапно оборачивается: — Себастиан, ваше тату… Манера исполнения кажется мне знакомой. У самой Виктории роскошная татуировка. Сейчас ее не видно, но летом, в открытых платьях, с забранными в высокую прическу волосами, невозможно отвести глаз от длинной плети ежевики, обвивающей позвонки от шеи, вдоль всей спины и вплоть до самого копчика. Конечно, я не видел окончания рисунка своими глазами, но предполагаю, что так и есть. Лика говорит — это последствие бурной молодости. Удивительно, за столько лет контуры не поплыли, тату не деформировалось и цвета по-прежнему первозданно ярки. Старуха знает какой-то секрет, не иначе. Бас неосознанно проводит рукой по обвитому плющом сердцу: — Я набил его в юности в салоне вашей дочери. Призрак старшей сестры вторгается в палату. Лика вздрагивает, Виктория улыбается с почти человеческой грустью. — Тогда все понятно, — говорит точно самой себе и, не прощаясь, выходит за дверь. В помещении становится сразу как-то светлее и легче дышать. Плечи жены расслабляются, хватка ослабевает и в глаза возвращается обычная теплота. — Чертовски хочется пить, — хриплю пересохшими губами, и Лика тут же подносит стакан с водой и трубочку. Но я нахожу силы приподняться, устроиться полусидя и пью через край без этих приспособлений для лежачих и немощных. Утолив жажду, выдаю капризно: — Согласен на еще один приступ ради хорошего кофе или чая с жасмином. Бастиан улыбается: — Обойдемся без жертв. От кофе тебе лучше пока воздержаться, особенно от крепкого и черного. А от чая я, как твой лечащий врач и старый друг, тоже бы не отказался. Лика понимающе кивает и уходит в буфет, оставляя нас одних. — Тебе не кажется это странным? — захожу сразу с основного и удостаиваюсь внимательного ответного взгляда. — Проблемы с сердцем достаточно распространены. У тебя сидячая работа, размеренная жизнь. Перевозбуждения вкупе с физической активностью могут спровоцировать криз, — тут Бас ухмыляется, точно присутствовал в нашей супружеской спальне в момент приступа. — Необычно то, что ранее ты не выказывал никаких симптомов. Такой девственной медкарте могут позавидовать даже заядлые последователи ЗОЖ* . — Это может быть последствием отравления, накопления яда или результатом приема каких-то препаратов? Доктор Кёрн смотрит на меня со скептическим интересом: — Что за теории заговора роятся в твоем помутненном сознании? Я не могу придумать, как лучше сформулировать опасения и потому выдаю как есть: — Очнувшись, подслушал разговор жены и тещи. Кажется, они планируют меня убить. Секунду Себастиан внимательно изучает меня, даже щупает пульс, но затем падает в кресло и, с трудом сдерживая смех, выдает: — Наконец-то! Первый в моей практике случай бредового психоза на фоне острой сердечной недостаточности. И прямо как в энциклопедиях — иллюзорно-бредовое восприятие действительности, усиленное незнакомой обстановкой, с наиболее характерными фантазиями на тему причинения ущерба, отравления или ревности. Расскажешь подробнее? Пригодится для статьи. Я замолкаю и надуваюсь, точно обиженный малыш. Бас, не переставая ухмыляться, погружается в медицинскую подоплеку параноидальных состояний. Вскоре возвращается Лика с тремя большими стаканами ароматного чая. Я вдыхаю запах жасмина и сенчи, смотрю, как лучший друг и любимая жена сидят в соседних креслах и с заботливой увлеченностью обсуждают мое здоровье, и тревога постепенно отпускает. Может действительно разговор тот мне вовсе привиделся или я все понял не так?