Semper idem

      Агент Эшли Грэхем.              Если бы кто-то пару лет назад ей сказал, что она станет таковой, то она бы рассмеялась своим звонким, заливистым смехом прямо в лицо тому же человеку, да еще бы и покрутила палец у виска. В конце концов, она видела агентов, работающих на ее отца – суровые мужчины в строгих костюмах, вечно ходящие с непроницаемым лицом и прожигающие все насквозь стальным взглядом. От них несет лишь неприятным холодом и только. А ей все это чуждо.       Эшли же не такая. Несколько романтичная, порою беззаботная. Она любит читать приключенческие романы да фэнтези, смотреть мелодрамы да ходить по всяким кино. А еще до безумия любит играть на скрипке и перебирать клавиши пианино. Порою любит еще и ходить по картинным галереям, заглядывать в музеи и в какой-то момент понимает, что хочет всю свою жизнь связать с искусством.       Вот только это словно было в другой жизни. В какой-то очень далекой, неизвестной, как будто бы в чужой. До Испании. До одной лишь встречи, которая разделила ее жизнь на до и после и даже не удосужилась ее спросить.       Поэтому в какой-то момент Эшли откладывает учебники, забирает документы из колледжа и втихую от отца начинает проходить курс подготовки. А когда отец все же обо всем узнает, то с полной уверенностью в голосе («Я уже сталкивалась с подобным, я могу принести пользу миру») и пылающим взглядом («Между прочим, я уже взрослая, я сама могу решить, что мне делать») отстаивает свое право, пусть даже и жертвуя дальнейшим общением с отцом.       И теперь, стоя в своей новенькой форме, поправляя ремешки и еще раз проверяя снаряжение, Эшли все еще не может поверить в происходящее – ее наконец отправляют на первую миссию в ее жизни – дай бог и не последнюю.       Как выразился ее напарник, Майлз Расселл, их дело совсем плевое – посетить очередную богом забытую деревеньку, разведать там обстановку и, если понадобится, помочь местным жителям. К его словам Эшли предпочитает относиться скептически и делить их на два – Майлз не старше ее, да и к тому же не опытнее. Сосредоточенно смотрит в окно машины, запоминает мелькнувшие за ним пейзажи и раз за разом прокручивает в голове известную ей информацию в то время, как ее товарищ о чем-то весело переговаривается с водителем.       – Мы прибыли, Эш, – беззаботно подмигивая, Майлз кладет ей свою руку на плечо, отчего Эшли невольно вздрагивает – уж слишком долго она витала в своих мыслях. В ответ она ему лишь кивает, и как только они выходят из машины, в груди появляется странная щемящая тревога.       Тихо. Пожалуй, даже слишком – все как будто бы либо вымерло, либо погрузилось в глубочайший сон: ни щебета птиц, ни стрекота насекомых. Лишь треск сухих сучьев под их ногами.       Эшли переглядывается с Майлзом, на лице которого застывает нервная ухмылка.       – Да ладно, все ж зашибись, – судорожно запускает пятерню в темные волосы, убирая их назад. – Мы с тобой надолго здесь не застрянем – дел буквально на пять минут.       И Эшли хочется в это верить – правда хочется. Но чем ближе они приближаются к селению, тем беспокойнее становится. Все серо, сумрачно, повсюду мрачные голые деревья, обветшалые дома, которые небось стоят на честном слове и благой вере. Даже воздух и тот пропитан затхлостью. Все настолько запущено, что остается лишь удивляться тому, что здесь вообще кто-то жил – само допущение такой мысли казалось невозможным.       – Есть такое наитие, – бросает ей Майлз, когда они выходят, должно быть, к некогда рыночной площади, на которой остались полусгнившие прилавки с брошенными подле них наскоро сколоченными ящиками, – что помогать тут особо и некому.       – Мы буквально только что приехали, – тихо фыркает в ответ она, разводя руками по сторонам. – Мы не можем точно знать, где все.       – Ну-ну, – его глаза останавливаются на единственном приличном здании в округе, а в глазах появляются озорные огоньки, – очевидно в церквушке своей сидят.       – И что им там делать? Сейчас не время для службы.       – Зато время для отмаливаний своих грешков, – он хитро щурится, а после стремительно сократив между ними расстояние, берет за плечи, продолжая низким зловещим голосом, – Покайся, дитя мое, покайся, пока не поздно!       Тело словно цепенеет, и Эшли начинает казаться, как что-то начинает виться вокруг ее шеи, нещадно душить, перекрывая воздух к воздухоносным путям. Ей приходится приложить усилия, лишь бы сделать вид, что все прекрасно, и натянуть на лицо выученную улыбку, уголки которой несмотря на все старания все равно нервно дернулись.       – Только после тебя, – шутливо отвечает она, легонько похлопывая по его груди. – Я настаиваю.       А у самой сердце бьется, как бешеное, словно пытается покинуть тело. И Эшли солгала бы себе, если бы сказала, что не хотела сделать так же. Поэтому заходя вслед за Расселлом, до белых костяшек вцепляется в рукоять пистолета, сосредоточенно смотря по сторонам, будто бы вновь ожидает увидеть свой худший кошмар. Но ее ожидание, на сей раз, к счастью, не совпадают с реальностью – внутри пусто и замогильно тихо, разве что ветер завывает и только.       Эшли облегченно выдыхает, Майлз – разочарованно цокает. Они так и не продвинулись ни на йоту. В погребах, куда они решили тоже спуститься, все та же картина – пыль да грязь, но только уже не на полусгнивших лавках, а на бочках с вином. Майлз в шутку тянется к ним, несерьезно бросает, что хоть с чем-то им повезло, как Эшли легонько бьет его по руке – мало ли, что за вино. Помнится, где-то слышала леденящие душу истории, где вино делали из крови служанок. Или же где вино было отравлено, и люди, выпившие его, превращались в ужасных монстров. Эшли не параноик, вовсе нет. Но и рисковать не хочет: на всякий случай наливает багрового цвета жидкость в пробирку и тут же закупоривает ее – пусть ею займутся профессионалы.       Из церкви выходят озадаченные, смотрят по сторонам, думая, куда бы зайти на сей раз. Выбор падает на большой двухэтажный дом с пристройкой, в котором, по мнению Майлза, запросто мог бы быть местный староста, а значит, и ответы на их вопросы. Но когда входная дверь оказывается наглухо закрыта, Майлз раздраженно пинает камушек, ругаясь себе под нос на полную безысходность.       – На крышу пристройки ведет лестница, – задумчиво замечает Эшли, а после дарит Расселлу подбадривающую улыбку, – а оттуда по идее можно проникнуть в дом через окно.              – Мм, проникновение со взломом? – устало ухмыляется он, убирая волосы со лба. – Давно таким промышляешь?              – У тебя есть варианты? – вопросительно поднимает она бровь, на что напарник лишь отрицательно качает головой. – Значит, поступаем по-моему.              И действительно, план Эшли срабатывает на ура. Забравшись вверх по лестнице, они оказываются на крыше пристройки, с которой опасно сыпется черепица. Благо, что окно, ведущее в дом, и без того оказалось разбито – войти вовнутрь не составляет труда. Если, конечно же, не брать в расчет то, что Эшли умудрилась задеть скулой острый осколок стекла, торчавший из оконной рамы, и теперь на ее лице красовалась тонкая алая линия. Собственно, проще простого было и спустится с чердака вниз – опять же если не брать во внимание резкий скрежет проржавелой лестницы, когда Майлз додумался спрыгнуть, оттолкнувшись от нижних ступенек.              Везде сплошные смущающие условности.              Но все это кажется мелочами на фоне того, что в доме все так же тихо и темно. Кое-где стены поросли плесенью, местами гнилой пол покрыт пожелтевшей от времени штукатуркой. И везде пыль, море пыли. Словно бы люди бросили деревню лет десять назад, оставляя селение на произвол судьбы. Однако аккуратно расставленные в шкафах книги и впопыхах кем-то оставленные вещи говорили об обратном. В чулане они находят даже остатки еды, а на обеденном столе в искусно расписанной вазе стоит букет полевых цветов, которым дня три от силы. Эшли хмурится, обмениваясь взглядами с Майлзом – ясно как божий день, что в деревне происходит какая-то чертовщина. Но вопрос – какая именно – с удвоенной силой витает в воздухе и заполняет все мысли, с каждым разом все больше и больше навевая тревогу.              – Знаешь, Эш, если так подумать, – начинает рассуждать Майлз, отбивая пальцами барабанную дробь на кобуре, пока они бродили по коридору первого этажа, стены которого украшали пожелтевшие фотографии да потрескавшиеся масляные картины. – Могло быть хуже, – понижает голос, бросая на нее выразительный взгляд, – Я имею в виду, гораздо хуже.              В этот же момент под его ногами раздается громкий скрип половицы, перерастающий в хруст. А затем все как в замедленной съемке – пол проваливается, и Майлз вместе с ним, после чего раздается истошный, душераздирающий крик. Эшли бросается к краю дыры, пытаясь рассмотреть силуэт напарника, но все черным-черно.              – Черт, – в сердцах ругается она. Все тело бьет крупной дрожью, сердце колотится как бешеное, больно ударяясь о ребра. Руки трясутся от страха и нарастающей паники, и Эшли жадно глотает воздух, стараясь хоть как-то прийти в себя и начать действовать.              Не то чтобы это и впрямь помогает, но Эшли вскакивает с места и бежит куда глаза глядят, слепо надеясь на интуицию. Проскакивает через какой-то сырой темный коридор, достигает лестничного проема, до которого они еще не успели добраться и замечает винтовую лестницу. Недолго думая, мчится вниз и даже умудряется чуть не скатиться по ней кубарем – благо что в последний момент сохраняет равновесие, ухватившись за перила.              Достигнув низа, Эшли осознает, что оказалась в темных коридорах подземелья – их бы сейчас проверить, быть может, что и найдет – но явно не сейчас, когда с Майлзом что-то случилось. Особенно, когда он совсем рядом – она слышит его сдавленные стоны и, ориентируясь по ним, наконец обнаруживает его распластавшимся на полу.               А также и витавший в воздухе железный запах крови.              Эшли кидается к нему, замечая его бедро, пробитое железным колышком, сломанным при основании. Следующее, на что она никак не может не обратить внимание – ткань его брюк, полностью пропитанная липкой кровью. Единственное, что действительно радует – бедренная артерия хотя бы не задета, обильного кровотечения нет. Это вселяет в нее надежду, и она шумно выдыхает, потихоньку возвращая над собой контроль. Достает из сумки бинты, заблаговременно оставленные ею, и накладывает тугую повязку, не вынимая из бедра колышек. А после берет потерявшего сознание напарника за подмышки и тащит в один из темных закутков – так гораздо безопаснее, нежели оставаться в проходном месте, учитывая, что в подземельях кто-то может быть.       Эшли вздрагивает всем телом – в коридоре кто-то есть. Она знает, чувствует всеми фибрами души, слышит это кричащей мыслью на подкорке сознания, что импульсом распространяет страх течь ядом по венам, сковывая каждую клеточку ее тела. Чувствует, как сердце начинает биться сильнее, громче, до невозможности больно, шумно отдаваясь пульсом в ушах. Хочется закрыть глаза и, хватаясь руками за голову, забиться в темном-темном углу, слиться с кромешной темнотой – авось пронесет, авось ее не заметят, не тронут – и ждать, уповая на судьбу, счастливый случай, да, по правде говоря, на все что угодно.       Но не может. Ни бросить раненого, лежащего без сознания Майлза, ни поступиться своими принципами, черт бы их побрал.       Вместо этого, затаив дыхание, кусает нижнюю губу – впивается в нее аккуратными зубками до самой плоти и во рту тут же ощущает неприятный железный привкус крови. Плевать, что больно, плевать, что после губа распухнет и будет неприятно ныть. Это все потом. Сейчас бы ей сосредоточиться, сейчас бы ей взять себя в руки. Убедить себя в том, что она вся такая сильная и независимая, и вообще кому как не ей целое море по колено.       В конце концов, она ведь Эшли Грэхем. Дочь президента, новоиспеченный блюститель закона и порядка. Раз выжила в Богом забытой деревушке Испании, то и здесь тем более справится. Даже если и без него. Сможет, уже не впервой.       А еще она без украс и наивная, до безумия наивная, в придачу – еще и глупая. Начиталась, значит, ванильных бульварных романов и возомнила о себе невесть что. Мол, Америку сможет защищать, а возможно, и мир спасать (и спецагент Леон Скотт Кеннеди, на минуточку, даже не причем). А когда пришло время действовать, проявить себя во всей красе, она стоит и дрожит как осиновый лист.       Хороша – ни дать, ни взять.       – Бояться – это нормально. Бежать – нельзя, – выдыхает она, вспоминая слова, что на языке вертятся словно заученная когда-то молитва, – Надо идти вперед, – чувствует, как контроль вновь возвращается к ней, даже если и на пару секунд, этого хватает, чтобы достать пистолет из кобуры и начать действовать.       Эшли прижимается спиной к холодной каменной стене и, крепко сжимая рукоятку опущенного вниз пистолета, опускает указательный палец на курок. Ловит себя на мимолетной мысли, что руки более не дрожат, что помимо своего бешеного сердцебиения слышит приближающиеся шаги, раз за разом становящиеся все громче и отчетливее.       Хочется уже выйти из укрытия и выстрелить – желательно несколько раз – чтобы наконец покончить со всем этим. Но Эшли стоит, выжидает. Спешка ни к чему хорошему не приведет, напоминает она себе, спешка может все усугубить, вторит она себе. И только тогда, когда на полу виднеется отбрасываемая тень незнакомца, Эшли понимает: сейчас или никогда.       Выставив руки перед собой, резко делает шаг в сторону проема и поворачивается на все сто восемьдесят градусов, взяв стоявшего незнакомца на прицел. Дело остается за малым – спустить курок и воспроизвести чертов выстрел. Но вместо этого замирает, смотря в упор широко распахнутыми глазами на также замерзшего человека с пистолетом в руках напротив нее.       – Эшли? – девушке кажется, что проходит целая вечность, прежде чем слышит собственное имя, эхом отдающееся то ли в стенах комнаты, то ли в уголках ее сознания. И совсем на мгновение ей чудится – определенно точно лишь чудится – как по ней скользит взгляд внимательных глаз.       Отчего-то внутри нее что-то трескается, ломается, хочет вырваться наружу. Что-то знакомое, горькое, больное, заставляющее ее дрожать и одновременно вызывающее разливающееся теплое чувство в ее груди.       – Леон, – шумно, с нескрываемым облегчением выдыхает она; уголки рта дергаются вверх, несколько нервно, прежде чем смешок срывается с ее губ и на лице расцветает улыбка. – Рада видеть тебя. Правда.              – Видимо, не так уж и сильно, – Леон усмехается, кивком указывает на что-то, и Эшли, прослеживая его взгляд, понимает, что все еще держит его на прицеле. Тотчас же убирает оружие и, смущаясь, отходит на несколько шагов назад на ватных ногах, желая хотя бы частично укрыться в тени. Лишь бы он не видел нарастающую панику в ее глазах, лишь бы не заметил, как она начинает терзать себя за такую оплошность – один раз и так целилась в него, даже если и не по своей воле.       Ей стыдно. До безумия, до самых чертиков очень стыдно. И неудобно от слова совсем. Чувство неловкости, повисшее между ними, тяжелым одеялом обволакивает ее с ног до головы, кольцом обвивает ее шею, и начинает душить, медленно перекрывая дыхательные пути, все больше и больше усиливая хватку. Голова начинает кружиться, и все, что хочет сейчас сделать Эшли – жадно глотать ртом остатки воздуха. Или провалиться под землю.       Последний вариант действительно звучит привлекает. Даже очень.              – Э-… Эш… – на помощь внезапно приходит хриплый, прерывающийся стон очнувшегося товарища, и, Эшли бросается назад в последний момент отмечая, как ей кажется, беспокойство в глазах агента.       Грэхем припадает к напарнику, бросает взгляд на ногу и хмурит брови при виде полностью пропитанной кровью повязке – рана все еще кровоточит. Эшли лишь надеется, что, хотя бы не так сильно, как прежде. Сама же бормочет несколько подбадривающих слов, мол, не все так и плохо, в целом для лечения не хватает только какого-нибудь подорожника, и тогда он не то что встанет, а побежит.       В ответ Майлз усмехается, но тут же вслед за этим кашляет кровью, и ей это не нравится.       Как и его неровное, прерывистое дыхание. Ой как не нравится.       Слышит, как рядом с ней опускается Леон, и даже не видя его целиком, более чем уверена, что он со знанием дела пробегается взглядом по телу Расселла, анализируя ситуацию в целом.       – Под Майлзом провалился пол, и он неудачно упал на колья, – на одном дыхании тараторит она, нервно заправляя мешающуюся прядь волос за ухо, и тут же хочет ударить себя – неудачно упал на колья, да, Эшли? Конечно же, всякий ж знает, что на нее непременно можно упасть крайне удачно, – Я попыталась остановить кровотечение… – осекается она и чуть тише продолжает, – …или хотя бы замедлить его.       Леон молчит, и ее это несколько пугает. Эшли сцепляет руки в замок и то и дело судорожно начинает выламывать пальцы, но останавливается, как только чувствует чужое тепло – Кеннеди накрывает ее руки своей.       – Ты поработала на славу, – Эшли украдкой поднимает голову вверх и встречается с пронзительным взглядом глаз, цвета льда, отчего-то физически ощущает тревогу. Агент, отвернувшись, первый разрывает зрительный контакт и, тяжело вздыхая, произносит одними губами, – Но он не жилец.       Все внутри замирает. Этого не может быть, попросту не может. Она делала все правильно, так, как ее учили. Мотает головой, и, отрицая услышанные слова, упрямо выдавливает из себя:              – Ты ошибаешься. Ему нужны лекарства, – делает судорожный вдох, позволяя обжигающе холодному воздуху проникнуть в легкие, – Я-… я знаю, где их можно достать: тут недалеко есть склад. Они должны, обязаны быть там…       – Эшли, – прерывает ее Леон, но она продолжает, не обращая на него никакого внимания:       – И если ты посидишь с ним, совсем немного, то я смогу достать их. Это не займет много времени.       – Эшли, – тоном, не допускающим возражения, повторяет он, и, чувствуя, как Эшли готова сорваться в ту же секунду, перемещает свою ладонь с ее рук на челюсть, требовательно поворачивая ее лицо к себе. Ее лицо предательски наливается жаром и, не выдерживая пытку взглядом, отводит свой в сторону, вновь возвращается к ране, а затем к неестественно бледному лицу напарника.       – Ты сделала все, что могла. Просто есть обстоятельства, независящие от тебя.       Эшли вспыхивает, бросает на Леона гневный взгляд, подмечая в его глазах появившуюся то ли тревогу, то ли волнение, то ли все вместе – должно быть, игры ее разума, восприятия, чего угодно, но уж точно не реальность. Она уже не его задание, у него нет причин тревожиться о ее дальнейшей судьбе. Ему определенно точно не должно быть до нее никакого дела. А от одной лишь мысли, что ей придется сидеть сложа руки, ее претит.       Так неправильно, так ведь не должно быть.       Гордо вскинув подбородок, Эшли резким движением отстраняется от Кеннеди и, воспользовавшись его секундным замешательством, бросается в проход, слыша вслед раздраженно-обреченное: «Вот же черт».       Сердце стучит как бешеное, когда Эшли, не сбавляя темпа, достигает первого лестничного проема, бежит вверх по винтовой лестницы, попутно пытаясь вспомнить нужное направление. Ищет глазами любые примечательные опознавательные знаки и вбегает в очередной темный коридор, откуда так и веет едкой сыростью. Останавливается буквально на секунду, быстро оглядываясь по сторонам, и обнаруживает знакомый люк, ведущий наверх. С губ срывается облегченный вздох, и дело, как ей кажется, остается за малым. Нужно просто подняться туда, на чердак и через него преспокойно выйти на крышу. Что может быть проще, верно?       Проще, оказывается, может быть абсолютно все.       Эта мысль проскальзывает в голове ровно в тот момент, когда она неудачно хватается за ступеньку и вся и без того ненадежная шаткая конструкция падает вместе с ней вниз.              Осознание случившегося приходит через несколько секунд, и боль волной накатывается на нее. Эшли держится – правда, держится, или во всяком случае хотя бы пытается. Старается дышать настолько глубоко, насколько может, то и дело непроизвольно задерживая дыхание. А еще хочет кричать, громко-громко, взывать от нестерпимой боли, что сводит с ума. Но вместо этого Эшли плотно сжимает губы.       Нужно лишь чуть-чуть перетерпеть и подняться. Для начала хотя бы на локтях – это не так тяжело, надо просто начать.              Эшли осторожно напрягает мышцы спины, подставляет назад локоть, аккуратно опирается на него. Вроде не все так и плохо. Делает вперед резкий рывок и сменяет локоть на ладонь, упершись в пол, однако не успевает окончательно подняться, как в комнату врывается Леон. Снова, как и ранее при встрече, ощущает на себе его скользящий оценивающий взгляд, каким обычно смотрят на предмет повреждений, и хочет уменьшиться в размерах, а еще лучше испариться, когда мужчина, покачивая головой, цокает:              – Сильно ушиблась? – он берет ее под руки и помогает подняться на ноги, что отдает тупой болью, но Эшли лишь тихо шипит, надеясь, что Леон либо не услышал, либо не заметил – не хватало ему сейчас и с ней нянчиться.       Поэтому, натягивая дежурную улыбку на лицо и собирая все оставшиеся силы, чтобы не дай бог он ничего не заподозрил, выдавливает из себя:              – Я в порядке. В полном.       И по лицу Леона понимает, что актриса из нее весьма посредственная – не верит. В его взгляде мелькает намек на беспокойство, а меж сдвинутых бровей появляются две небольшие продольные складки. Во внезапном порыве ей хочется коснуться их, разгладить пальцем и сказать что-то забавное, что-то невероятно милое, что непременно вызовет улыбку – прям так, как когда-то давным-давно ей делала мама. Однако все, что она делает – почти сразу же отходит от него.       Вновь осматривается по сторонам, но уже в поисках того, что можно бы такого подставить, чтобы забраться на чердак заместо лестницы, не забывая упорно игнорировать пронзительный взгляд. Заводит руки за спину и, в надежде развеять его подозрения насчет нее, делает – пусть даже неуверенные – шаги в сторону шкафов: с ней действительно все хорошо. Пусть же видит именно это, а не то, как чтобы стерпеть одну боль, причиняет себе уже другую, крепко-крепко сжимаю запястье одной руки другой, впиваясь в нежную кожу ногтями.              Главное ведь, что она стоит на ногах, даже ходит. А остальное лишь мелочи жизни: не стоит забивать ему ими голову.       Поэтому, прежде чем отозваться на свое имя, она не забывает вновь улыбнуться. Непонимающе смотрит, как Леон встает на колени под люком, подставляя свои крепкие плечи.       – Другого выбора у нас все равно нет сейчас, – объясняет он, замечая ее заминку. – Мы уже так делали, помнишь?       Эшли коротко кивает головой и, все еще не уверенная в своих действиях, приближается к нему. Ее взгляд падает на его широкую спину, и она останавливается, смущенно топчась на месте. То и дело смотрит то на люк, то на его плечи, думая, как же лучше будет подступиться, усиленно стараясь выбросить вгоняющие в краску образы из головы, и решается действовать только тогда, когда Леон бросает на нее испытывающий взгляд. Робко залезает ему на спину и, находя опору в его плечах, цепляется за пол чердака.       Эшли делает глубокий вдох, а затем – резкий рывок вверх, и почти сразу же жалеет об этом. Тело вновь ломит от боли, и девушка, стиснув зубы, шумно выдыхает. Еще чуть-чуть, и она полностью перебирается наверх, распластавшись на грязном полу, на котором так бы и осталась лежать. Однако идею отметает сразу – осторожно поднимается на ноги и, несмотря на дрожь во всем теле, начинает торопливо искать хоть что-то, что поможет Леону забраться к ней.              К ее разочарованию, вариантов оказывается не так уж и много, а если говорить о тех, что внушает хоть какое-либо доверие, то лишь один – кем-то забытый по счастливой случайности трос в углу. Эшли ругается себе под нос, пока бросается к более-менее надежной балке и трясущимися пальцами завязывает узел, надеясь, что он достаточно крепок, чтобы выдержать вес мужчины.       – Эй, Леон, – кричит она, бросая ему другой конец веревки, а потом в извиняющемся жесте разводит руки, – Прости, это все, что было.       – Ну, это лучше, чем ничего.       Эшли видится тень улыбки на его лице – всего лишь видится, ведь, должно быть, это игра света. Но когда она протягивает ему свою руку, шутливо вопрошая «А спасибо?», а тот благополучно принимает помощь, отвечая ей не только словами благодарности, но и улыбкой, Эшли понимает одно – все-таки, это подводят не ее глаза. И то ли от его реакции, то ли от того, насколько близок он к ней, она чувствует растекающееся по телу тепло и старается как можно быстрее скрыть румянец.       Они направляются к единственному на чердаке окну, которое, таковым, назвать довольно сложно – от него осталась одна лишь прогнившая рама да острые осколки стекла, опасно торчавшие из нее. Леон спокойно перешагивает, Эшли – медлит, настороженно косясь на стекло – не хватало для большего счастья еще исцарапаться вдобавок – и, собравшись с духом, нерешительно перелезает вслед за ним.              Леон стоит на краю крыши, то и дело что-то высматривая в бинокль. А перед глазами Эшли – падающий вниз Расселл. Сердце сжимается в тисках: так и хочется окрикнуть, схватиться за его футболку, что есть силы, и оттащить назад. И, не совладав с волнением, порывисто делает шаг в его сторону, но застывает, когда он оборачивается на нее. Видит, как Леон стремительно приближается к ней – не слишком близко, останавливаясь буквально в нескольких шагах от нее – и заглядывает в ее на порядок испуганное лицо.       – Что-то случилось?       Эшли чувствует, как внутри все начинает дрожать, вспоминая раз за разом одну и ту же картину, словно кто-то намеренно решил оставить ее на повторе. В ушах вновь раздается истошный крик, а перед глазами – кровь, слишком много крови.              – Майлз, – она беззвучно произносит имя товарища одними губами и устремляет взгляд на Леона. – Почему ты здесь? Почему не остался с ним?       – Там, внизу, ему мало что грозит, чем тебе здесь, – тот пожимает плечами, словно только что сказал самое что ни на есть очевидное в мире.       – И что же мне может грозить?              – Лестница? – в его голосе явно слышен плохо скрываемый смех, и Эшли жалеет, что не может прямо сейчас взять и испариться в воздухе. Но и сдаваться без боя не желает: начинает качать головой из стороны в сторону да набирать в грудь побольше воздуха, чтобы выдать тираду о том, как он, господин спецагент, глубочайше ошибается и что между прочим она и так со всем прекрасно справлялась, пока он не соизволил объявиться. Но все ее грандиозные планы летят к чертям, как только Леон неожиданно с нажимом дотрагивается до больного места, и девушка невольно дергается, судорожно глотая воздух – не закричала, и на том спасибо.              Эшли находит в себе силы, чтобы поднять голову, и вновь встречается с его обеспокоенным взглядом и замирает. Он стоит близко, непозволительно близко, все еще держит свою руку на ее пояснице, но уже касается ее совсем легко, почти невесомо. В голове проскакивает мысль: стоит ей только податься вперед, как она сможет уткнуться носом в его грудь и вновь оказаться в его объятиях. Но по-видимому этому не суждено сбыться – Леон отстраняется от нее так же быстро, как и приблизился, и она в последний момент хочет сдержать разочарованный вздох, но по всей видимости у вселенной свои планы на нее – с губ срывается не дающий ей покоя вопрос:       – Зачем ты здесь? – голос дрожит, отдает нескрываемой болью. – Я и сама за себя могу постоять, – ее рука касается до рукояти боевого ножа, – вот, даже с ножами научилась обращаться.              Леон оборачивается, и при всем желании Эшли никак не может прочесть его лицо.       – При случае покажешь? – по-доброму усмехается он и, не дожидаясь ее ответа, прыгает с крыши.       Эшли чувствует себя обиженным капризным ребенком: так и хочется по-детски топнуть ножкой и надуть губки. А еще и огрызнуться за милую душу. Однако все, что она может себе позволить, так это закатить глаза да обреченно вздохнуть, направляясь к краю треклятой крыши и с досадой замечая, что лестницы на привычном месте нет – она благополучно лежит на земле Уголки губ нервно дергаются. Если это шутки госпожи фортуны, то, пожалуй, не самые удачные.       Эшли начинает озираться по сторонам в надежде найти хоть что-то, с помощью чего можно спокойно спуститься – прыгать вниз ей кажется довольно-таки опрометчивой идеей, но и выбор не сказать, что есть. И когда Леон зовет ее и обещает поймать ее, прямо как тогда, в самый первый раз, Эшли ничего не остается кроме того, как согласиться, коротко кивнув ему в ответ.              В конце концов, они делали так прежде. Тогда, в Испании. Но отчего-то страх все равно сковывает все ее тело, и она зажмуривает глаза, готовясь к тому, что упадет навзничь на землю, за чем последует и очередная вспышка боли. Однако этого не происходит.       Эшли с опаской приоткрывает глаза и только тогда, когда понимает, что находится в сильных руках, расслабляется. Невольно прижимается к его крепкой груди и поднимает взгляд вверх, невольно любуясь его задумчивым видом. В голове вновь проскальзывает мысль, что если она поднимет руку, то сможет провести по его светлым волосам, которые с виду казались такими мягкими, словно шелк. От этой мысли на губах появляется мягкая улыбка, и секундой позже сердце пропускает один удар, когда Эшли замечает взгляд Леона на себе. За этим сразу же приходит осознание того, что уж слишком долго он держит ее на руках, будто бы и не торопится расставаться с ней. Кажется, это понимает и сам Леон и в тот же момент помогает ей осторожно встать на ноги.       – С-спасибо, – голос Эшли предательски вздрагивает.       Убедившись, что Эшли более-менее спокойно может стоять на ногах, Леон направляется вперед в сторону склада, и Грэхем не остается ничего кроме того, как поспешно следовать за ним да сохранять бдительность – при каждом шорохе моментально бросает взгляд в сторону шума, крепче сжимая рукоять пистолета. И каждый раз испытывает облегчение, осознавая, что во всем виноват чертов ветер в столь жуткой поспешно брошенной селянами деревеньке.       Что ж, добавить бы еще какой-нибудь плотный туман с типичными ужасающими тенями, под которыми скрывались бы всякие твари, и вуаля – антураж для фильма ужасов готов.       От этой мысли уголки губ Эшли нервно дергаются вверх – не дай боже фантазия разыграется настолько, что снова начнет видеть силуэты людей, из позвоночника которых вылазят паразиты.              Только бы не сейчас, не на задании – и так опозорилась сполна.       По крайней мере так думала она до того, как по левую сторону от нее что-то приземлилось, задев с собой, быть может, всевозможные горшки, грохот от которых разразил гнетущую тишину.              Эшли инстинктивно прыгает в сторону и направляет пистолет в сторону источника звука, мгновенно перемещая палец на спусковой крючок, готовясь стрелять на поражение. Но при виде существа ее глаза от шока широко распахиваются.       – Вот же черт! – громко ругается она, успевая остановиться в самый последний момент.              Кошка. Это всего лишь черная кошка.              Эшли тут же направляет вниз пистолет и возвращает его на предохранитель, краем глаза замечая тихо посмеивавшегося Леона. Поджимает губы в попытке справиться с в очередной раз задетым самолюбием, от которого, по правде говоря, уже ничего не осталось. Желание съязвить, сказать что-то обидное растет с геометрической прогрессией, но все подавляется одним лишь видом его едва заметной улыбки, отчего она чувствует приливший к лицу жар – будь он неладен.              Тихонько фыркая, она отворачивается от Леона, и ее взгляд невольно падает на кошку – сердце сжимается в груди от осознания того, что перетерпело сейчас бедное животное. Эшли медленно опускается на корточки, стараясь еще больше не тревожить и без того напуганное животное, и осторожно протягивает вперед руку – кошка настороженно следит за каждым ее движением, и в какой-то момент, по-видимому, решив, что никакой опасности нет, медленно подходит к ней. В каждом ее шаге все еще читается настороженность с недоверием, но, когда Эшли мягко дотрагивается до ее головы, она тут же стремится навстречу к поглаживаниям, то и дело трясь о ее руку.       – В другой раз лучше найди цель глазами, а только потом наставляй на нее оружие, – Эшли тут же отрывается от своего занятия и переводит взгляд на агента; в его голосе нет ни намека на сарказм или пренебрежение – чисто дружеский наставнический совет.              – Знаю-знаю, – тихо бормочет она в ответ и поднимается с земли. Замечает любопытный взгляд кошки на себе и мило улыбается уже ей в ответ, легко помахав на прощание рукой, – Пока, милашка.       Леон на мгновение оборачивается на Эшли и, прежде чем продолжить свой путь, усмехается открывшейся картине.              Гнетущая атмосфера, кажется, растворяется в воздухе, и на место давящей тишины приходят полушутливые разговоры в равной степени обо всем и ни о чем. Эшли на какое-то время даже позволяет себе расслабиться, прям как тогда, в Испании, и, к ее большому удивлению, до склада они доходят без приключений. Склад выглядит вполне обычно, если забыть о том, что повсюду нет ни души. Но Леон все равно жестом останавливает Эшли, когда она дотрагивается до ручки двери черного выхода, намереваясь зайти внутрь.       – Подожди здесь, – он касается ее плеча и легонько отодвигает ее в сторону от выхода.       – Но…              Леон пробует осторожно повернуть ручку двери, но та поначалу не поддается – ему приходится применить весь свой вес на нее, а после изо всех сил толкает дверь вперед. Усилия не оказываются напрасными, и дверь открывается с режущим скрипом, отчего Леон недовольно морщится – слишком уж громко. А после прислушивается – в здании все еще царит тишина, и, перед тем как войти вовнутрь, мужчина кидает на Эшли предупредительный взгляд.       Та кивает, мол, да, конечно, поняла, а сама, как только он скрывается в непроглядной темноте, закатывает глаза и тяжко вздыхает. А затем ждет минут пять – а по факту даже меньше – и крадущимися шагами следует внутрь за Кеннеди, держа пистолет наготове.       Пробравшись через темный коридор, девушка выходит к складскому помещению – внутри оно кажется меньше, чем она представляла. Но внутри хотя бы горит тусклый свет от то и дело мерцающих лампочек, но благодаря ним хотя бы можно рассмотреть окружение: по всему залу параллельно друг другу стоят высокие железные, местами ржавые стеллажи: всякой всячиной забиты разве что верхние полки в то время, как нижние в лучшем случае полупустые. На полу разбросаны вещи, местами валяются растоптанные остатки картонных коробок. А в дальнем углу замечает металлическую дверь, должно быть, холодильной камеры. Пройдя чуть дальше между рядами стеллажей, Эшли не может сдержать ухмылку, заставая Леона за его любимым занятиям – тот рыскает по ящикам, внимательно осматривает каждый. Эшли даже готова отдать руку на отсечение, что Леон прямо как тогда, в Испании, ищет боеприпасы ну или хотя бы драгоценные побрякушки, на которых можно потом разжиться.       – Я, кажется, просил тебя подождать снаружи.       Эшли невольно вздрагивает: и когда он успел ее заметить?       – Тебя долго не было, – словно не при делах она пожимает плечами.       – О, и сколько же? Пять минут? – в его голосе проскальзывает смешок; не давая ей возможности возразить, Леон кидает ей бинты, а после, ловя на себе ее вопросительный взгляд, поясняет, – Рядом с кабинетом стеллажи с медикаментами. Возьми что-то из мазей.       Эшли кивает и следует его указаниям: нужный отдел находится сразу же, и она, наклоняясь, пробегается изучающим взглядам по пыльным полкам: белесые суспензии в склянках из темного стекла, какие-то мутные жидкости в пузырьках, странные желтоватые субстанции в баночках. Эшли берет в руки жестяную коробочку и проводит пальцем по крышке, частично стирая с нее грязь и обнаруживая плохо читаемую выцветшую надпись. Поддев крышку ногтем, она благополучно вскрывает жестянку, и в нос бросается сильный запах душистых трав.       Уголки губ дергаются вверх – какая-никакая, но мазь найдена. Одной проблемой меньше.       Бросив мазь в сумку, Эшли замечает небольшой темно-коричневый бутылек с нацарапанной на этикетке химической формулой этилового спирта.       Антисептик тоже найден – дела идут все лучше и лучше, и спирт отправляется туда же, куда и мазь.              Эшли поднимается, отряхивает пыль с колен и на всякий случай еще раз скользит взглядом по содержимому полок; ее внимание тут же привлекает невзрачная плоская деревянная шкатулка. Осторожно поддев крючок, она легонько отбрасывает крышку шкатулки в сторону и, исследуя ее дно, замечает дюжину небольших стеклянных ампул с прозрачной жидкостью, поверх которых лежит желтоватая от времени записка, написанная, должно быть, местным лекарем: «Морфин. Для пролонгированного действия ввести больному внутримышечно по 1 мл».       Недолго думая, Эшли быстрым движением ловко вытаскивает парочку ампул и убирает их к остальным лекарствам. В конце концов, в качестве обезболивающего средства для Расселла не самый плохой вариант, учитывая, что выбирать особо не из чего.       – Леон, – оборачивается она, натыкаясь на его взгляд; сердце делает кульбит от осознания того, что он все это время наблюдал за ней, – я нашла все, что необходимо. Мы можем идти?       – Не сейчас, – качает головой Леон, – для начала нужно осмотреть тебя.       – Осмо-... – непонимающе уставившись на него, повторяет она, пока внезапно смысл сказанного не доходит до нее, и возмущение тут же приходит на смену замешательства. – Да ты издеваешься! Майлз, если ты не забыл, истекает кровью…       – Он без помощи не останется, – Леон безапелляционно прерывает ее, – я вызвал подмогу и оставил им его координаты.       – Но… почему ты сразу не сказал?              – Даже не знаю, – устало выдыхает он, запуская пятерню в свои русые волосы, – может, потому что кто-то вместо того, чтобы послушать, бежит сломя голову и делает все на свой нос?       Эшли в оцепенении стоит, смотрит на мужчину с широко распахнутыми глазами и чувствует себя полной дурой. От волнения начинает ковырять подрагивающие пальцы и, когда Леон скрывается за дверью, ведущей в кабинет, Эшли едва сдерживается от того, чтобы не осесть на пол. Чуть погодя, услышав свое имя, она на ватных ногах заходит в плохо освещаемую комнату, и в ее поле зрение тут же бросаются полупустые шкафы, выстроенные вдоль стен, да разбросанные по полу исписанные листки бумаги, по всей видимости, служившие документацией.       Она делает осторожные тихие шаги, боясь нарушить покой, но под ногами предательски скрипит половица. Из-за столь внезапного скрипа Эшли останавливается и неловко мнется на месте, не зная, куда бы себя деть. Ее волнение не обходится без внимания Леона, изучавшего до этого записи, должно быть, заведующего складом, и он, откладывая папку в сторону, приближается к Эшли. Мягко, почти невесомо касается ее плеча и осторожно подталкивает в сторону письменного стола.              Остановившись возле него, Эшли молча достает медикаменты и кладет их на столешницу, а затем, еще чуть больше смущаясь, залазит на стол. Неспокойно болтает ногами в воздухе и искоса пристально наблюдает за каждым действием Леона, пока тот внимательно изучает ее лекарства.       – Морфин, серьезно? – усмехается он, отчего Эшли опускает голову вниз, словно провинившийся перед родителем ребенок. – Ну-ну, это не самое страшное, что ты могла взять.              В ответ Эшли только лишь надувает губы, чем еще больше забавляет его. Когда Леон вновь возвращается к изучению найденных ею средств, Эшли украдкой начинает поглядывать в его сторону, отмечая, насколько красивые и ловкие у него длинные пальцы. От этого сразу начинает теплеть в груди, а когда Леон, покончив с лекарствами, приближается к ней, размещаясь между ее ног, она и вовсе забывает, как дышать.       Эшли нервно сглатывает, когда Леон берет ее за подбородок и поднимает ее голову, тем самым открывая себе доступ к ее лицу, к которому тут же приливает кровь и она абсолютно ничего не может с этим поделать. Разве что только отвести глаза в сторону, чувствуя на себе его внимательный взгляд, изучающий каждую ссадину и каждый кровоподтек на ее теле. В какой-то момент она не выдерживает и с ее губ срывается давно терзающий ее вопрос:       – Зачем ты здесь?       Леон отрывается от своего занятия и вопросительно выгибает бровь.              – Ты уже задавала этот вопрос.              – Но ты так на него и не ответил.              Между ними чувствуется чуть ли не осязаемая неловкость с повисшим напряжением. Леон, долго обдумывая свой ответ, в конце концов опускает голову, положив руки по обе стороны от ее бедер. Дыхание перехватывает, и Эшли замирает, боясь даже ненароком пошевелиться.              – Не так далеко от этого места была зафиксирована утечка вируса – очередное биооружие, – начал он, выдерживая довольно продолжительную паузу и тщательно подбирая слова. – Нам было поручено уничтожить источник.              Леон наконец поднимает голову и смотрит ей прямо в глаза, прежде чем бесстрастно продолжить:       – Но кто-то намеренно пустил нас по ложному следу.       Он отталкивается руками от столешницы стола и отстраняется от девушки. Эшли тут же ощущает охватывающий ее холод и странную, щемящую пустоту – уж слишком быстро она за короткое время привыкла к теплу чужого тела, о котором ей по-хорошему и думать не стоит.              А хочется. Прямо-таки очень хочется.              И когда Леон возвращается обратно с препаратами в руках, Эшли невольно чуть шире раздвигает ноги, позволяя ему подобраться к ней чуть ближе, пытаясь оправдать себя тем, что просто хочет, чтобы ему было удобно обрабатывать – даже если и незначительные – ранки. Но в то же время Эшли еще больше хочет хорошенько всыпать самой себе по первое число, а после – бесследно исчезнуть. Но к ее великому сожалению, не может ни того, ни другого.       Поэтому она продолжает смирно сидеть, завороженно наблюдая за тем, как Леон смачивает кусок ваты антисептиком, затем аккуратно убирает с ее лица мешающиеся пряди волос, заправляя ей за ушко, что вызывает у Эшли мурашки по коже, и она застенчиво отводит глаза в сторону, покусывая внутреннюю сторону щеки, а после мельком кидает взгляд на Кеннеди.              – Ты знал, что я буду здесь? – от волнения ее голос вздрагивает, но это беспокоит ее в последнюю очередь.              В конце концов, все, что ее сейчас беспокоит – его ответ.       Эшли боится. До безумия, до самых чертиков боится услышать глубоко ранящие слова, что в раз и навсегда подтвердят ее догадки, от которых сердце щемит от боли.       Что Леон здесь только лишь по приказу ее отца.              Что она в очередной раз всего лишь задание для него, не более того.              Леон как назло молчит, касается проспиртованной ватой до царапины на ее скуле и тихонько дует на раненое место, когда Эшли кривит лицо, тихо шипя от боли да впиваясь ногтями в деревянную столешницу.       – Да, знал, – признается он, когда Эшли понемногу приходит в себя. – Случайно увидел список тех, кого отправили сюда на разведку, – а после, понизив голос и обращаясь не к ней, не без пренебрежения замечает, – надо быть совсем конченым идиотом, чтобы подвергать такой опасности новичков.              От услышанного сердце пропускает удар, и, все еще не веря его словам, Эшли слегка наклоняет голову набок. На ее губах расцветает легкая игривая улыбка, когда она неуверенно уточняет с едва заметным изумлением в голосе:              – Ты здесь… из-за меня? – Эшли прищуривает глаза, с явным любопытством следя за его реакцией. – Боялся, что со мной что-то может случиться? – пазл складывается в голове, и она, заглядывая ему в глаза, делится своей догадкой, – Что я… заражусь? Ты ведь поэтому решил осмотреть меня, да?              Леон продолжает молчать, избегая ее изучающего взгляда. Время от времени хмурит брови, да качает головой, оставляя вопросы без ответов. Открыв железную коробочку, он указательным пальцем набирает немного душистой мази, а затем, едва касаясь царапины, наносит лекарство на кожу легкими, осторожными движениями, боясь ненароком причинить еще больше боли. Но это не спасает от слабого жжения, из-за которого Эшли слегка морщится, но испытывающий взгляд от Леона не отводит.       – Не смотри на меня так, – усмехаясь, не выдерживает он.       – Как?       – Вот так, – Леон щелкает ее по носу, оставляя на нем остатки мази, которые Эшли тут же смахивает рукой, замечая, как ее действие еще больше забавляет его.       Леон берет ее за подбородок и рассматривает ее лицо, изучая проделанную им работу. Его взгляд падает на ее искусанные губы, и он, мягко касаясь их, оттягивает ее нижнюю губу большим пальцем. Эшли неосознанно чуть приоткрывает рот, завороженно наблюдая за тем, как он долго обеспокоенно смотрит на едва кровоточащие ранки и, то и дело качая головой, практически невесомо проводит ним, смахивая выступившие капельки крови.       Для Эшли это все как самая настоящая пытка. Лицо Леона слишком близко, непозволительно близко, его горячее дыхание обжигает кожу ее лица. Желая хоть как-то справиться с новой волной прильнувшего смущения, Эшли легонько смыкает зубки, но вместе своих губ натыкается на его палец. От осознания того, что только что произошло, Эшли столбенеет, не в силах ни отстраниться, ни оторваться от его удивленных глаз.       Леон задерживает палец на ее губах, плавно очерчивает их контур, а затем убирает руку с ее лица. И на секунду ей кажется – или же хочется, чтобы казалось – что Леон наклоняется к ней, еще больше сокращая расстояние между ним. Это выше ее сил, и Эшли, теряя остатки самообладания, в порыве чувств подается вперед, касаясь его губ своими.              Но ничего не происходит: Леон хоть и не отталкивает ее, но и не отвечать ей явно не собирается.       Эшли разочарованно вздыхает, отстраняясь от мужчины, и стыдливо отводит взгляд в сторону.              Как была дурой, так и осталась – ничему ее жизнь не учит. Сама себе понапридумывала всякого прекрасного, сама же теперь и страдает.       Но в следующий же миг сердце начинает колотиться в груди все сильнее и сильнее, а внутри все словно переворачивается, когда Леон кладет свою руку ей на затылок и, притягивая ее ближе к себе, накрывает ее губы своими, сливаясь с ней в трепетном поцелуе. Эшли млеет, поначалу отвечает ему не слишком уверенно, но смелеет с каждым новым соприкосновением губ. Вкладывает в поцелуй все те нежные, приятно теплящиеся в груди чувства, делая его все более чувственным. И когда Леон наконец отрывается от нее, он нежно прижимается своим лбом к ее так, что кончики их носов соприкасаются:       – Черт, да ты вся горишь, – усмехается он, отмечая жар, исходящий от ее раскрасневшегося лица.       Глаза Эшли округляются, и она приоткрывает распухшие губы от поцелуя, что еще больше забавляет Леона. Это не остается без ее внимания, и как только Эшли собирается отыграться, так сразу же срабатывает рация Леона.       – Что ж, нам пора идти, – замечает он, помогая Эшли подняться на ноги, и она готова поклясться, что в его голосе определенно были нотки досады.       – Пришло время спасать Америку от угроз?       – Да, похоже на то.