Орхидея твоего сердца

       Она стояла у окна, чело прижав к стеклу, и синеву её очей, что парой звёзд блестело в отражении, застилала влажная пелена. Слёзы, тонкими полосами, струились по девичьим щекам, орошая стоящий на подоконнике горшочек. А в горшочке том жила орхидея, статная белоснежная королева цветов из волшебной страны. Но время сгубило её: треволнения согнули величественный стебелёк, влага очернила лепестки, чашечка склонилась долу и шаловливые духи ветра, как свора хищников, растерзали её платье из лепестков, обнажив нежную губку.        Орхидея увядала.        Ежедневная посетительница, поливала её слезами, но они были слишком горькой пищей для нежной натуры королевы. Иногда она поднимала свои лепестки, желая спросить гостью: «Отчего же ты горюешь? Только посмотри, ты молода, красива и вся земная юдоль стелиться перед тобой, так есть ли повод для слёз?» Но красавица всегда молчала, и только старый призрак, живущий в дверных петлях, догадывался, что молодая прелестница горюет об ушедших временах отрочества. Каждый день, она приходила к этому окну и будто бы кого-то ждала, меланхолично наблюдая за панорамой города. Иногда, она отворяла форточку, вдыхая ночную свежесть, ни чета затхлому воздуху обители, и подолгу смотрела вниз, как бы решаясь ощутить свободу полёта, но не отыскивая душевных сил, отступала назад.       Во тьму.        Скрываясь во тьме, она служила своему господину. Ради него и охраняла это убежище, как преданный Аргус, как самая верная раба. А когда он приходил, тенью просачиваясь сквозь форточку, молодая красавица лучилась радостью и тогда орхидея, словно ощущая проблеск надежды, как бы луч солнца среди туч ненастья, тянула лепестки к спасательному солнцу, но силы ей изменяли и губка вновь падала на землю.        Так происходит уже три недели кряду, так произошло и сегодня.        Она зашла в будуар, и убывающая луна заглянув в широкое окно, подчеркнула изгибы красивого девичьего тела. И с каждым шагом босой ножки, её одежда сотканная из слизи (комильфо наших дней) медленно осыпалась на пол, принимая форму сложенного комплекта.        Луна убыла. Воцарилась тьма.        — Альфа, — послышался голос и лежащий на кровати обратился к гостье, — что делаешь ты здесь, и почему явилась? Может что-то с тобой случилось, или приключилось с Числами давеча? Стоит ли мне назначать с ними встречу?        — В этом нет нужды, мой господин, — ответ её был таков, и коленка девичья наклонилось вперёд, скрипнув пружиной кровати, — ничто не достойно внимания вашего, и всё хорошо с планами нашими. Но сердце тревожит меня...        — Что же случилось, дитя?        Молвит он так, но едва ли ему, стукнуло семнадцать в том году.        Она отвечала, растянувшись как кошка, и лапки свои, то бишь ручки, немножко, протянула к нему.        — Мне горестно, что вы ушли не попрощавшись; и я, одна оставшись, дурным мыслям предалась.        — Стоит ли волю печали давать?        — Как знать!        — Тебя мне не понять: неисповедимы женской логики пути, но если я виновен, без околесиц мне скажи.        — Виновник не вы, а сердце моё, что играет грустную песнь. И просит вашей тёплой руки, чтобы лёд внутри отогреть.        — Да будет так.        Во тьме зашуршало одеяло, и лежащий юноша ощутил тепло девичьего тела. Запахло травами. Эвкалиптом и лавандой. А волосы её благоухали сиренью и возлежа рядом с ней, думалось что простираешь члены свои на лесной поляне под сенью древ создающих уютный тенёк от назойливого солнца, и пропуская только милашек сильфид, что приносят воздух из холодных источников.        — А помните как вы... — начала она, и стихи на прозу перешли вдруг, — как вы впервые повстречали меня?        Я храню под сердцем этот день, и достаю каждый раз когда мне становится грустно, чтобы вспомнить — я не одна. Да, моё одиночество кончилось, когда вы протянули мне руку; тогда всё существо моё пронзили электрические импульсы, то души наши связались крепкими нитями. Вы предстали передо мной тёмным рыцарем, и мудростью своей указали путь. И я доверилась вам, как ребёнок доверяет взрослому. Теперь понимаю, что сделала верный выбор.        А помните, — нет, конечно не помните, но вдруг... — когда я страдала горячкой, после обращения, вы кроме припасов, принесли мне орхидею. Только потому что этот чудесный цветок, напомнил вам обо мне. Я приняла подарок, но так робко, что это могло сойти за принуждение, а после вернула, не отвергая, а вручая как рыцарь вручает свой меч. Вы приняли её и бережно закололи на груди, прямо у своего сердца. И тогда взгляд ваш всё мне сказал, а я не смогла достойно ответить, лишь потупила очи и заняла руки припасами. Но вы должны простить меня, ведь тогда — о, глупышка! — мне было всего тринадцать лет, и не посмеете вы просить осознанности от ребёнка. Но теперь...        Теперь я хочу вам ответить, хочу воспользоваться возможностью, пока это не сделали другие.        — О чём говорить ты желаешь, тебя не пойму, — удивлённо вымолвил он, — но если вина легла на душу твою, прощением тебя одарю. Ты знаешь, никогда не обижу тебя.        — Поэтому вы — самый страшный судья!        — Как! Я?!        Тени на стене колыхнулись, широко разинув пасти, как зрители во время спектакля.        Лбы молодых людей соединились под одеялом, и девичья ладонь, огрубевшая от дурного ремесла, опустилась на юношескую грудь, как бы предупреждая негодования. И он ловил её тёплое дыхание, протягивая губы вперёд...        — Вы, — подтвердила она, — ведь любить вас — это большая беда. Безукоризненную службу нести, всему повиноваться, да, для меня — это счастье. Но будьте добры!..        — Проси чего хочешь!        — Любви!        — Моей?!        — Вашей конечно.        И сильнее сжалось девичье сердце, а ладони влага покрыла.        — Что же, — молвил он в ответ, — это очень мило. Стой, лежи смирно! Не позволю тебе, сейчас убежать, ведь шаг сделан, куда отступать?        — Страшно мне очень, жду приговор.        И уста их сомкнулись в упор.        Робко. Нежно. Игриво.        Тела слились в объятьях.        Крепко. Страстно. Сильно.        Раздался стон.        Тихий. Громкий. И перешёл на крик.        И весь мир, стал неважен для них.        В далёкой стране, что сокрыта лесами могучих буков, за морями неслыханными, да полянами нетоптаными, гномы возвели великий град. Пестрели алмазами его шпили, а мрамор улиц блестел в лучах рубинового солнца. Жили там эльфы, под управлением бессмертного царя, что много лет тому назад взял в наложницы людскую красавицу и от неё родил чудесную дочь.        И назвал её Альфи.        Альфи была очень болезненным ребёнком, и до отрочества находилась под строгим наблюдением лекарей. Отец окружил её самой чуткой заботой, и во избежания травм, оградил от всего мира в патио дворца. Там она и жила, среди плеяд и нимф, кротких чертей в ошейниках и покорных циклопов, готовых ублажить любой её каприз. И был у неё прекрасный сад, где на клумбах, среди тысячи самых ярких цветов, находилась застенчивая орхидея. Взятая в кольцо развращёнными розами, окружённая казотливыми тюльпанами и прочими яркими конкурентками, она чувствовала себя воплощением посредственности.        И рассуждала так:        Роза воспламенила не одно сердце своей страстной натурой, и каков бы наряд она не надела, всегда остаётся желанной. О, сколько влюбленных возлагали её на папертях храмов своей любви! Как много венков плели из её стебельков красавицы, и скольких обворожили благодаря тому!        И тюльпан. Какой нежный ты ранним утром в лучах сонного солнца, сколь прекрасны твои лепестки поздним вечером раскиданные у ложа любви. Ты тоже предстаёшь в разных цветах, но всегда остаёшься красив. То ли дела я!        О, несчастная душонка!        Неужели ты посмела возомнить, что кто-нибудь посмотрит на белену твоих робеющих лепестков. Ты цветок смерти! Тебя возлагают на могилы, как символ чистоты, чтобы серафимы забирающие эльфов на небеса знали, что тела попавшие в их руки, достойны возвышения. А ты захотела стать кокеткой! Неслыханно! Ужасно!       Дурными думами предавалась орхидея, и только принцесса Альфи становилась отрадой для её цветочной души, ибо как всё живое в стране эльфов у неё тоже была душа. Они подолгу встречали закат, чтобы раскланяться с этим почтительным денди, разодетым в броский пурпур; плакали одними слезами, когда величественные дубы, скинув последнюю листву, уходили на покой; дивились красотой одних птиц, что летали над ними. Они многое делали вместе.        Пока однажды чудесную орхидею не сорвали.        Это сделал призрак, тень, человек без имени. Он пробрался во дворец, чтобы среди тысячи цветов, отыскать покорную орхидею, воспетую в легендах, самой верной спутницей.        «Что намерен делать ты, — спросила принцесса, застав похитителя с орхидей в руках, — с этим чудным цветком?»        «Забрать. — Просто отвечал он, пожимая плечами».        «Но для чего? Ведь ты можешь каждый день приходить в патио, и наслаждаться красотой её бутонов, и даже иногда, опускать колени, чтобы всколыхнуть лепестки невинным поцелуем».        Тень усмехнулся и ответил:        «Ну как же, если она останется здесь, то будет общей. Я же хочу присвоить её себе, чтобы никто другой не смел смотреть на эту красоту, ибо ни один из них не достоин такой чести».        Альфа замолчала ощутив мягкость губ на щеке.        Господин по-доброму усмехнулся, прижимая зазнобу ближе и прокомментировал услышанную историю:        — Мне намёки ясны, аналогии понятны, — и слизью волшебной, девичий палец обвил, — этот фокус, — тронул он кольцо, — не требует многих сил; но намереньем пусть станет серьёзным, слово моё помяни...        — ...И не забуду вовек, — отвечала она, любуясь кольцом, — и не родился тот человек, что сможет нам помешать.        — А коль такой уродится, ему несдобровать. Пока рядом ты, в том сомнений нет.        — И пусть так будет вовек.        Улыбнулась она и зажмурила лик.        Поцелуем нежным, он к её челу приник.        И крепко прижал.        С тех пор орхидея, что у окна стоит, расцвела неземной красой и радовала всех теней, что пробегали мимо неё по своим теневым делам.