Голоса

      Когда Даф ушла, Мефодий обиделся. Казалось бы, ты сам выгнал человека — здесь сознание доверчиво подсказало: «Светлого стража и своего хранителя», — но парень отмахнулся от непрошенной мысли. И никакие доводы рассудка не могли умаслить уязвленное эго. Он с присущей ему совершенно бараньей уверенностью все решил, обдумал, а она вместо того, чтобы его выслушать и согласиться с его доводами, просто ушла! И Меф крепко обиделся, надо сказать. Не до такой степени, чтобы однозначно пустить всю историю их взаимоотношений Лигулу под хвост, но на месяц переживаний вполне хватило бы. Вместо тренировок со спатой, к которой ему и правда не хотелось прикасаться, пусть это был даже самый сильный меч света, Мефодий шатался по городу, свету назло игнорировал поручение Эссиорха и впервые за очень долгое время чувствовал себя живым и не раздираемым беспросветным чувством вины за убийство наставника.       Хотя тут Буслаев изрядно кривил душой. Все же он до конца не осознавал в полной мере, что убил. Помнил, что в самом моменте чувствовал только бесконечную усталость и боль в мышцах. И ничего больше. Работа на мрак сделала его в некоторой степени эмоционально тупым, и ни в тот день, ни неделей позже, ничего в его душе не дрогнуло. Тренировки с мечом он и до того забрасывал. Разом больше, разом меньше — для себя он решил, что его воли хватает начать или прекратить заниматься, и больше не беспокоился. Учился, ездил иногда домой, гулял и валял дурака, уговаривая Дафну делать за него рефераты и контрольные. А настоящее осознание пришло уже тогда, когда он встретился с Варварой. Вот в тот момент Меф и понял, что даже если дочь Арея и не знала об их родстве, она заслуживала как минимум определенности. Но малодушно оставил этот вопрос решать Корнелию и Дафне.       То лето в Москве выдалось удивительно мягким. Сессия закончилась, тройка перестала беспокоить еще в тот момент, когда он отнес зачетку в деканат и отчитался матери о том, что в этот раз обошелся без «хвостов». Мнимая свобода — от обязательств перед Даф и светом — кружила шальную голову. И Мефодий прекрасно понимал, что это время он как будто берет у мира взаймы, только вот его все устраивало. Позволил себе немного побыть обычным подростком, не связанным ни со светом, ни с мраком. Так что когда он в первый раз увидел возле стула на балконе незнакомое кожаное кресло, то не сразу забеспокоился. Сначала решил, что вернулась Даф, но Эссиорх на вопрос о ее нахождении однозначно отозвался: «Эдем». Дафна на взгляд Буслаева обладала тем самым набором черт, что делают из просто женщины хорошую хозяйку. Она постоянно пыталась как-то сделать их быт более уютным, так что легко было подумать, что очередному креслу не повезло с хозяином и сигаретным пеплом, например. Поэтому он перестал обращать на кресло внимания.       Однако через три дня кресло начало беспокоить. Ночью сквозь сон Меф услышал характерный скрип продавленной кожи, как будто в кресло сел человек. Наученный горьким опытом жизни в резиденции, Буслаев мгновенно сбросил сонное оцепенение и подскочил, понимая, что если за ним все-таки кто-то пришел, как он всегда боялся, то защищаться ему нечем. Сам же и избавился от большей части «железок» после дуэли с Ареем. Расслабился. Однако кресло мирно стояло на четырех ножках, поблескивая матовой коричневой кожей и темными заклепками в лунном свете. Никого в кресле не было. Мефодий зачем-то посчитал заклепки — восемь. Кресло как будто смотрело на него из темноты своими глазками-заклепками. Отчего-то стало противно. Буслаев кинул в кресло подушкой. Попал. Подушка мирно упала на сиденье. Другой у него не было, так что пришлось вставать и забирать. Спать все-таки хотелось.       Наутро Мефодий перочинным ножом разрезал спинку и содрал обивку в поисках скрытых механизмов, посланий и тайников. Кроме наполнителя и досок не нашел ничего. Жизнь в резиденции, казалось, научила его с опаской относиться к мебели, по крайней мере проверять ту истинным зрением. Меф чертыхнулся, когда понял, как облажался и тут же проверил странный предмет обстановки. Но нет, это было обычное кресло. Сейчас, после знакомства с ножом, оно было безнадежно испорчено. Семнадцатый век, вольтеровское кресло. Антиквариат. Классический английский стиль. Мефодий с сожалением осмотрел следы своей деятельности, оставил нож на столе и пошел шататься по улицам, планируя встретиться с Мошкиным и вернуться только вечером.       Когда он вернулся, кресла на месте не было.       Меф развернулся и отправился ночевать к матери.       В следующий раз взгляд наткнулся на знакомое кресло только через неделю. Мефодий пришел с летней практики и просто уперся в него взглядом. Сначала не поверил. Но вот оно. Стоит возле табурета на балконе, коричневой кожи, восемь заклепок. Кресло. С ушками. Меф пересчитал заклепки еще раз. Восемь. Он потрогал спинку. Твердая. Следов от ножа нет. Ни порезов, ни царапин, хотя память живо откликнулась и вернула картинку развороченных внутренностей, сломанной доски спинки, звук, с которым под ножом расходится кожа, обнажая обычную мебельную суть.       Спать Мефодий ложился, держа кресло в зоне видимости. Почему-то поворачиваться к нему даже боком казалось неправильным. Видимо, поэтому с закрытыми глазами и во сне он сразу услышал уже знакомый скрип продавленной кожи. Глянул на часы — еще не было двух часов, так что можно было спокойно продолжать спать. В кресле никого не было. Но Мефодий готов был поклясться, слух его не подводил, что в кресле сидит человек.       К креслу он привык быстро. Принял его, как неизбежность новой жизни. «Вот вернется Даф, — утешал он себя, — и мы обязательно со всем разберемся. И с креслом в том числе. Только верните мне ее». Эссиорх звонил еще пару раз, намекая, что свету очень нужна помощь Мефодия, но Меф просто перестал брать трубку. Он хотел пожить нормально.       Правда, кресло не вписывалось в понятие «нормально». По ночам оно продолжало характерно скрипеть, хотя кто в него садится, Мефодий так и не увидел. А еще оно стало шептать. Но кресло ли это, или ему просто кажется, Буслаев не знал. Просто однажды он на грани слышимости уловил едва слышный шорох, и понял, что это. Только слов разобрать не мог. Спать стало сложнее. Каждый день скрип раздавался все раньше, а затем начинал звучать шепот. Его не заглушали ни подушка, которую Меф клал на голову, когда ложился, ни музыка. В какой-то из дней Мефодий позвал в гости Петруччо с Мошкиным. Официально — чтобы узнать, как у обоих дела. Неофициально — надраться до зеленых чертей. И как бы невзначай спросил, как им обоим его новое приобретение. Петруччо фыркнул, но оставил вопрос без ответа. Евгеша внимательно посмотрел Мефодию в глаза, а затем тихим голосом неожиданно твердо проговорил: — Здесь же нет никакого кресла. Да?..       Больше ребят Мефодий не приглашал.       Скрип кожи давно стал родным и знакомым. Символом начала ночи. Шёпот тоже уже не вызывал такого сопротивления. Меф привык, что заснуть становится всё тяжелее. Поэтому он часто подолгу лежал, закрыв глаза, ощущая, как звук спицами втыкается в голову. Видимо, поэтому появившуюся однажды фигуру он воспринял как нечто само собой разумеющееся. Просто однажды раздался шёпот, а в кресло сёл он сам. То есть, не совсем он. Мефодий несколько дней рассматривал необычного гостя. Вроде бы один в один он, но совсем непохожий. Другие движения, другая манера поведения. Но все-таки он сам. Порой он думал, что это Кводнон. Но незнакомец не причинял ему ни боли, ни дискомфорта. Он просто каждый раз садился на кресло и смотрел на Мефодия, занимаясь какими-то своими потусторонними делами.       Шёпот, скрип кожи, с которым незнакомец садится в кресло, спица головной боли — это было знакомо и привычно. Иногда приходили соседи. Ругались на шум. Мефодий пожимал плечами. Он никакого шума не слышал.       Беспокоиться Буслаев начал, когда в какой-то день вышел из общаги и пошел как всегда бродить по городу. Куда бы ни падал его взгляд, возле каждого места, где можно было сесть, стояло знакомое коричневое кресло. Восемь тёмных заклёпок, продавленное сидение, полумрак, сопровождавший его уже долгое время. И он сам, садящийся в кресло. Мефодий опрокинул какой-то столик, накричал на людей, но кресло не исчезло. Оно, казалось, издевалось над ним. Окружающие показывали пальцами. Не на кресло. На него. Меф рванул домой. Распахнув дверь так, что она выбила из косяка облачко штукатурки, он ворвался в комнату. На него накатила апатия. С трудом передвигая ноги, он добрался до кровати и рухнул. Взгляд его был прикован к знакомому креслу.       Двойник пришёл как и всегда, с головной болью, шёпотом и скрипом кожи. Шёпот звучал намного громче. Меф начал различать слова. Он понимал теперь, видел, что говорит его двойник. Единственная фраза, повторяемая по кругу. Снова и снова. Снова и снова. Мефодий как мог напряг слух. Он понимал отдельные слова, но смысл от него ускользал. Когда двойник встал, переставил кресло поближе, сел и наклонился над Буслаевым с нехарактерной для последнего улыбкой, тот наконец расслышал всю фразу.       «Кроме тебя, меня не слышит никто». Он повторял это раз за разом. И улыбался. Мефодий отчаянно закричал, срывая голосовые связки.

* * *

— Галлюцинаторный синдром, — уверенно припечатал врач и задумчиво поправил ручку за ухом. — Галлюциноз, если проще. Не беспокойтесь, мамочка, это поддается лечению. Другой вопрос, что у него многолетний галлюцинаторный бред. Парень уверен, что его в двенадцать лет взял в ученики некто барон мрака Арей, которого он позднее убил на дуэли.       Темноволосый с проседью мужчина с крепкой фигурой, до которого донесся обрывок разговора врача, нахмурился. Рядом стояли две девушки — светловолосая и темноволосая. Темненькая на секунду отвлеклась от смартфона, но затем снова уткнулась в него, выдув из жвачки пузырь. — Варвара, — негромко одернул ее мужчина. — Извините, — она криво усмехнулась. Заметно было, что ей глубоко наплевать на происходящее, а здесь она исключительно по просьбе отца — сходство между ней и мужчиной было поразительное.       Светловолосая девушка беспомощно обняла себя за плечи, как будто поняла, о чем говорит врач. — Так что будем исключать шизофрению, — продолжил врач. — Столько лет прошло… Вряд ли мы добьемся устойчивой ремиссии. Жаль, вы не обратились сразу.       После этих слов еще довольно молодая женщина рухнула на стоящее в коридоре кресло, как будто ноги ее не держали. Светловолосая девушка тут же бросилась к ней: — Зозо! Вам плохо?       Но та махнула рукой: — Не надо, Дашенька, я в порядке. — И тут же прошипела сквозь зубы: — Ну, урод, ты у меня попляшешь. У меня в роду шизофреников точно не было.       Даша подняла взгляд голубых глаз на врача: — Он меня помнит?.. — Вероятно, да, — врач вытащил ручку из-за уха и задумчиво крутил ее в пальцах. — Как я понял, он вас считает Дафной, своим хранителем. И по его мнению вы сейчас находитесь в Эдеме. На редкость устойчивый бред, давно такого не встречал. Помните, мы пару дней назад вам разрешили его вывести на прогулку? Он прошел мимо, даже не поняв, что вы с ним. Его мозг обманывает его, подсовывая очень качественную галлюцинацию. В его мире вы сейчас находитесь «где-то». Так что он просто вас не видит. Как и своего тренера по фехтованию. — Слышал, — мужчина, услышав, что о нем говорят, подошел ближе. — Убил он меня, как же.       Врач строго на него посмотрел: — То, что вы отрицаете галлюцинацию, не значит, что для вашего ученика она нереальна. У вас произошел конфликт, как я понял? — Да, — нехотя признал тренер. — Но не по моей вине. Парень взбрыкнул перед соревнованиями, захотел не ехать, всё бросить. Ему только этих соревнований до кандидата в мастера спорта не хватало! Вызвал меня на поединок, мол, он и так крут. Я его не трогал, одного укола тренировочной рапирой хватило, чтобы он бросил все и сбежал.       Врач с благодарностью на него посмотрел: — Пожалуй, попробую на следующем приеме выяснить, вытесненное это или замещенное воспоминание. Я сообщу матери во вторник о результатах. — Выясню у нее, спасибо, — мужчина пожал руку врачу и отошел обратно к дочери. — Зоя, вы меня услышали? Мы делаем всё возможное, чтобы вернуть вам сына. — Услышала, — женщина поправила сумку на плече. — Я приеду во вторник после работы. Спасибо, доктор. Даша, тебя подбросить до метро? — Нет, спасибо, — показала головой девушка. — Меня Андрей Богданович проводит. — Провожу, — кивком подтвердил тот.       Даша бросила последний взгляд на своего теперь уже бывшего парня. Тот сидел, одетый в тёмную водолазку и смотрел куда-то в угол. Губы его шевелились, он что-то проговаривал. Девушка отвернулась и пошла к выходу. Приёмные часы подошли к концу.