Любовь от отчаяния

В четверг на работу позвонила тётя Маша. Мама умерла. Соседка долго охала в трубку, поливая Ирину жалостью, как липким сиропом. Девушка стояла, не слыша ничего вокруг, потом молча опустила служебный телефон на стол и отправилась к себе в кабинет. Лицо её было бесстрастно, как маска, лишь две мокрые дорожки на щеках отсвечивали голубой глазурью перед монитором. Катя, начальница их отдела, тихо подошла сзади. Прижала к груди голову Ирины, тихонько поглаживая по светлым волосам, собранные в небрежный секущийся хвост на затылке. В день похорон октябрь разродился солнечным, жизнерадостным бабьим летом. Листва ещё до конца не облетела, и деревья на кладбище накрывали жёлтым светящимся куполом горстку скорбящих людей. Соседка тётя Маша, пара маминых подруг, бывших коллег по работе, и Ирина. − Ничего, − говорила тётя Маша, − Умерла Антоновна, отмучилась. Теперь хоть вздохнёшь спокойно. Начнёшь жить для себя: мужика найдёшь, детей заведёте. Тебе ещё не поздно, молодая, двадцать семь всего! Наверстаешь. Квартирка, опять же, трёхкомнатная. Ирине остро, от всей души захотелось врезать назойливой бабке. Чтобы она замолчала наконец. Мамочка, мамочка родненькая! Девушка затряслась, задёргалась, как испорченный кадр в кино, разрыдалась. Мать долго болела и умирала от рака. Две операции на мозге. Облучение. Химиотерапия. У неё столько было таблеток – вся верхняя полка дивана уставлена бутылочками, коробочками. Тётя Маша, каждый день навещавшая маму Ирины, шутила, что здесь собрались лекарства от всех болезней. Несколько месяцев Ирина ездила по врачам, выбивала редкие, дорогущие препараты. Потом врачи отказались госпитализировать – равнодушно заметив: только место зря занимать будет. Метастазы обнаружили практически во всех органах. Последние недели мама жила на обезболивающих. Ирина брала работу на дом, изредка появляясь в конторе, сдать материалы. Кормила маму с ложечки, помогала пить, придерживая тяжёлую голову, гладила руки с темными выпуклыми венами, словно наполненными чернилами, а не кровью. Синяки от капельниц и уколов давно стали привычными. Ирина ставила на них тёплые компрессы, обмывала влажной губкой немощное, иссохшее тело, меняла подгузники. И всё это исчезло в один момент. В одну из тех редких поездок на работу. Её не было рядом именно тогда, когда мама больше всего нуждалась в ней. Случилось то, чего она боялась: в последние минуты её жизни рядом была не дочь, а соседка, оставленная присмотреть за больной на каких-то пару часов. Бесконечно долгих, налитых болью и одиночеством часов. Раньше, стоило Ирине изредка задержаться хоть чуть-чуть, мама звонила, слёзно умоляла приехать скорее домой. И девушка мчалась, бросив тёплую компанию подруг, или прервав только начатое свидание. Очень скоро она осталась совсем без друзей. Несколько звонков в месяц − вот и всё общение. Не говоря уж о личной жизни. Но она не жалела. Лишь бы мама была жива, лишь бы ей стало хоть немного лучше. Однажды, Ирине позвонили днём и сказали срочно приехать на работу. Она сорвалась из дома, мама спала. Её не было два часа. По возвращении, обнаружила на кухне огромную лужу воды и чайник, с закатившейся под стол крышкой. Мама, шаркая, вышла из комнаты. Глаза растерянные, виноватые. − Водички хотела попить… Ирина поклялась себе, что больше не допустит подобного. Как она могла уехать, и не проверить, есть ли у мамы вода рядом в кружке?! Наверно, никогда не простит себя за это. Это было ещё до первой операции. Они не знали, что это с мамой. Участковый говорила – микроинсульт мозга. Выписывала лекарства, от которых делалось только хуже. Речь становилась бессвязной, руки переставали слушаться: вроде крепко держит и ложку и кружку, а ко рту поднести не может. Мама потом рассказывала, это было самое страшное время для неё. Непонятно, что происходит, хочет сказать что-то, а слова путаются, выходит какая-то несусветица. На работе Ирине подсказали сделать матери томографию мозга. Так узнали, что у неё рак. Вечером, после похорон, Ирина сидела на кухне, глядя в одну точку. Пальцы привычно теребили чашку из-под чая, накручивая нитку от пакетика на фаянсовую ручку. Она чувствовала себя опустошенной, никчёмной куклой, из которой вытрясли набивку и бросили мешком в дальний угол. Одиночество навалилось так неожиданно, словно девушка оказалась погребённой под толщей воды в океане. Звуки вокруг стали приглушёнными, очертания предметов смазанными и нечёткими − из-за снятых очков и опухших от слёз век. Они всю жизнь прожили с мамой вдвоём в этой квартире. Ирине не было и двух лет, как отец их бросил. Уехал в Башкирию, завёл другую семью, потом внезапно умер, когда ей исполнилось четырнадцать. Она так с ним и не познакомилась. Для неё семьёй всегда была только мама. Ей впервые захотелось напиться. По-настоящему, вхлам. Подхваченная внезапной идеей, выскочила в коридор, накинула пальто. Не дожидаясь лифта, помчалась по ступенькам с пятого этажа, перескакивая через одну. В супермаркете Ирину ошеломило многообразие вино-водочных полок. Она никогда не заходила в этот отдел, и теперь в растерянности разглядывала бутылки. Ей и в голову не приходило, что на свете может быть столько разных вин. Потоптавшись перед кагорами и мартини, она решительно сграбастала водку и двинулась к кассам. Выбрала ту, где в очереди стояли подросток с батончиком и необъятная тетка с полной тележкой. Пока тетка разгружала сыры и колбасы, Ирине пришло в голову, что к водке полагается какая-то закуска. Не желая оставлять выбранную позицию, тут же повертела в руках пакетики с орешками, и остановилась на мармеладных мишках. Потом её взгляд упал под ноги, и девушка с ужасом обнаружила, что стоит в домашних тапках. Большой палец приветливо выглядывал из прорехи. Ирину залила горячая волна стыда. Она будто со стороны себя увидела: в распахнутом пальто, растрёпанная и зарёванная, в домашних протёртых тапках и с бутылкой водки. − Дисконтная карта есть? Пакет брать будете? − на автомате спросила кассирша, пробивая бутылку. Ирина поскорее рассчиталась и поспешила скрыться из магазина. Открывая дверь квартиры, она услышала забытый дома телефон. По привычке дёрнулась в сторону звонка, но тут же притормозила, неспешно повесила пальто, сбросила тапки с налипшей листвой и только тогда двинулась на кухню. Катя сообщила, что Ирина может не приходить на работу неделю. Но девушка решила иначе. Уже в понедельник появилась в конторе раньше всех. А бутылка так и осталась стоять нераспечатанной. Через неделю. День третий. Ей жутко, до дрожи в коленках, не хотелось идти домой. Ирина знала, что её там ждет Макс, и до последнего оттягивала момент встречи. Оставив машину на служебной стоянке, отправилась с работы пешком. По дороге она зашла во все бутики, заглянула в витрину каждого киоска, каждого магазина. Но ничего не видела перед собой, кроме кухни, маминого сервиза и утонувшую в мужских руках чашку чая. Она не представляла, что будет делать с Максом весь вечер. Вчерашняя затея не казалась такой уж привлекательной. Да, страшно спать в опустевшем доме. Но теперь страшнее вернуться в свою крепость и найти там кого-то ещё, кроме себя. Кого-то постороннего. На улице стемнело, прохожие стали похожи на трафареты из чёрной бумаги на фоне сияющих картин из витрин. Ирину обгоняли, обдавая шуршанием листьев и мелкими брызгами из-под подошв. Едущие навстречу машины слепили фарами, и девушка ощущала себя подслеповатой улиткой, чью раковину занял чужой, а ей теперь нужно искать новое убежище. Вместо спокойствия, крепкого плеча рядом, получила всё с точностью до наоборот. Девушка не желала признаться себе, что ей безумно хочется увидеть Макса. Она оттягивала этот миг, и сердце сладко сжималось от страха и предвкушения. Сегодня они проведут вместе не только вечер, но и ночь.