Исповедь доктора Варфоломея

      Последний месяц осени в городе Кумачове оказался слякотным и промозглым, выбеливающий за ночь землю снег таял в течение дня, оставляя за собой будто бы в насмешку грязные лужи. Междугородний автобус остановился возле здания автовокзала, из его нутра полезли наружу пассажиры; многие тут же вздрагивали, оказавшись после душного салона на пронзительном ноябрьском ветру, и закрывали лица от уколов мокрого снега. Одним из этих пассажиров была высокая, уже немолодая женщина с сединой в иссиня-чёрных волосах. Хотя её лицо уже бороздили морщины, необычные разноцветные глаза по-прежнему смотрели внимательно и строго, уголки рта кривились в вошедшей в привычку за долгие годы иронической усмешке. Обходя ошеломлённых непривычно суровой погодой новоприбывших, она уверенно шагала по тротуару к одной ей известной цели.       Это была Виолетта Сергеевна, главврач покемон-центра маленького городка под названием Тихогорск. Много лет назад, ещё когда она работала старшей медсестрой, спокойную и даже сонную жизнь в клинике нарушил возникший будто бы из ниоткуда покемон-телепат с вечно угрюмым выражением лица и печальной тайной происхождения. Он пришёл не как пациент, но как медбрат-самоучка, он предложил помощь в лечении собратьев в обмен на кров и пищу. Его звали Мьюту, и уже одно его имя вызывало ужас у тех, кто слышал его раньше...       Виолетта тихо хмыкнула, вспоминая их первую встречу. Однажды вечером Ченси-медсестра по кличке Артемида принесла ей амулет, завёрнутый в записку, в которой кто-то просил о встрече в лесопарке. Пару часов спустя Мьюту под присмотром Курникова – тогдашнего главврача – сдавал вступительный экзамен, стабилизировав покалеченного Мачопа. А всего через неделю новоиспечённый медбрат помог полиции штурмом взять особняк местного отделения Команды R, к шефу которого у него были личные счёты... Но то было очень давно, сейчас Мьюту уже отошёл от дел и поселился в кумачовском приюте для покемонов, по привычке помогая персоналу в лечении постояльцев.       ...А вот и приют, наконец-то. Девушка в приёмной вежливо улыбнулась посетительнице:       - Добрый день, хотите оставить покемона на содержание?       - Здравствуйте. Нет, я лишь хотела бы повидаться со старым другом.       - Вот как? Хорошо, как зовут вашего друга? Если у него нет имени, можете назвать его вид.       - О, не сомневаюсь, вы его знаете. Он называет себя доктор Варфоломей.       Девушка хотела что-то сказать, но замерла с открытым ртом. Выражение её лица медленно менялось со слегка удивлённого на встревоженное. Заметив это, Виолетта поспешила добавить:       - Это покемон-телепат, Мьюту. Номер сто пятьдесят в национальной классификации покемонов.       - Я вас прекрасно поняла, просто... – девушка замялась, явно не зная, как ответить. Такая странная реакция уже вызвала тревогу у самой Виолетты Сергеевны. Желая прервать затянувшуюся паузу, она вновь заговорила:       - Конечно, если он сейчас не может меня принять, я могу зайти позже...       - Видите ли, Мьюту... то есть, Варфоломей... – девушка вздохнула и серьёзно посмотрела на посетительницу. – Доктор Варфоломей скончался на прошлой неделе.       В фойе из коридора вышел мальчик, направляясь к дверям. В руках он нёс корзинку, в которой с мяуканьем копошились котята Спригатиты.       - А. Вот оно как... – Виолетта рассеянно провела рукой по волосам, не зная, что ещё ответить. Заданный ею вопрос прозвучал как-то нелепо:       - И как он... Как это произошло?..       - Сложно сказать, – сокрушённо покачала головой девушка. – Может быть, от старости, или осложнений после воспаления лёгких. Он сам будто предчувствовал свою смерть.       Снова напряжённая тишина. Виолетта Сергеевна тихо спросила:       - Где вы его похоронили?       - Он просил после смерти его кремировать и прах развеять в лесу под Тихогорском, когда наступит май. Хотите забрать урну с прахом?       - Н... нет. Не сейчас, во всяком случае. Он что-нибудь просил мне передать? Может, что-то говорил...       - Да, он просил передать вам лично вот это, – девушка протянула записную книжку в твёрдом переплёте.       - Что это? – Виолетта рассматривала книжку, не решаясь её открыть.       - Дневник. Он начал его писать за месяц до смерти, а когда совсем ослабел – ему помогала медсестра.       О чём мог написать покемон? Конечно, за всю жизнь на долю Мьюту выпало немало злоключений, но с чего бы он стал бередить старые раны? Неужели что-то не давало ему покоя всё это время?.. Поблагодарив девушку, Виолетта вышла на улицу. До автобуса оставалось ещё несколько часов, как их провести, она не знала. Таинственный дневник усопшего не давал ей покоя, знакомые прежде улицы города внезапно превратились в лабиринт, по которому с завыванием носился острый как нож ветер...       Вечер. Виолетта закрыла дверь квартиры и будто только сейчас пришла в себя. Как она коротала время до обратного рейса, как она ехала в Тихогорск, даже как она шла с остановки до дома – все эти воспоминания словно кто-то стёр намусоленной рукой, как учитель стирает с доски надпись мелом. Сняв пальто и разувшись, женщина хотела кликнуть сына, но вовремя вспомнила, что Данила уже давно переехал в другой город. А ведь будто бы только вчера мальчик с грустными глазами прибегал ей навстречу с кухни, где готовился ужин для голодной мамы... Тяжело вздохнув, Виолетта Сергеевна прошла в спальню, чтобы переодеться в пижаму. До сна ещё было достаточно времени, может, стоило хоть заглянуть в дневник покойного друга?       Когда записная книжка с обложкой кремового цвета оказалась у неё в руках, сердце учащённо забилось. Неужели все её знакомые оставляют после себя такие дневники? Или только те, кто при жизни был знаком с Мьюту?.. Нет, какая глупость! Вот только была в этом какая-то ирония – в первые месяцы работы в покемон-центре серокожий медбрат в перерывах между приёмом пациентов и сном читал записную книжку в чёрной кожаной обложке. Как он сам объяснил (хотя и с заметной неохотой), в ней писала стихи девушка, выходившая его после побега из лаборатории. Потом эта книжка куда-то пропала...       «Как же звали ту девушку?» - нахмурилась Виолетта, тщетно пытаясь вспомнить её имя, но вместо этого в памяти возник неясный портрет: голубые глаза, мягкая улыбка и длинные светлые волосы, заплетённые в две толстые косы. Вздрогнув, женщина выронила дневник. Только сейчас она вспомнила, что девушка погибла, пытаясь спасти своего покемона-кота от браконьеров Команды R. Сам Мьюту после того случая ещё долго страдал от ночных кошмаров, виня себя в её смерти.       «Я всё видел. Она умерла у меня на руках. Я ничего не мог сделать»       Холодный, потусторонний голос повторил в голове слова, произнесённые телепатом в их первую встречу. Виолетте стало страшно, схватив с пола записную книжку Мьюту, она чуть не бегом отправилась в комнату сына и спрятала её в ящике стола, где Данила когда-то держал школьные тетради.       - Прости, дружочек. Такая уж я трусиха.       Её ужаснул звук собственного голоса – дребезжащий, будто за этот день она постарела на десять лет. Плотно заперев дверь в спальню Данилы, Виолетта по старой привычке полезла рукой в карман. Не найдя у пижамы карманов, женщина вернулась к ночному столику в своей комнате и вытянула маленький ящик. Увидев полупустой блистер с таблетками, она только тогда вспомнила, что завязала с курением с того самого дня, как возглавила клинику. Усмехнулась своей забывчивости – смешок вышел каким-то фальшивым. Виолетта легла в постель и попыталась уснуть, но в темноте ей ещё долго мерещился тяжёлый взгляд покойного коллеги.       

***

      Новая неделя принесла новые заботы, в которых недостатка у главного врача покемон-центра никогда не было. Виолетта Сергеевна впервые за долгое время рада была окунуться в работу с головой, поскольку это помогало отвлечься от тревожных мыслей. Однако вечера стали для неё сущим кошмаром, проклятый дневник лежал в ящике стола подобно притаившемуся в засаде Спинараку. Чем ближе становился выходной, тем сильнее нервничала женщина, ведь прочитать предсмертные записи Мьюту нужно, хотя бы из уважения к его памяти.       И вот наступил выходной день. Виолетта неторопливо застелила постель, раздвинула плотные шторы и твёрдым шагом направилась в комнату Данилы. Когда дневной свет упал на кремовую обложку записной книжки, женщина на миг задержалась в нерешительности. Поборов сомнения, она протянула руку к дневнику со словами:       - Так и быть. Я дам тебе высказаться, дружок, но после этого больше не томи мне душу.       Виолетта Сергеевна вернулась в спальню, села поудобнее в кресло и открыла первую страницу дневника. Сердце ёкнуло при виде странного почерка: с одной стороны, довольно красивого и ровного, а с другой – какого-то неестественного, будто писал не человек, а робот. С трудом оторвавшись от разглядывания причудливой каллиграфии, женщина вздохнула и прочитала заглавие:       

МОЯ ИСПОВЕДЬ

      Я всегда находил забавным, что люди в преддверии своей смерти пишут дневники. По крайней мере, так я думал, пока в относительно близком будущем не замаячил конец моего жизненного пути. Что же, я не боюсь мрака забвения. Семнадцать лет – совсем неплохо для покемона, особенно такого как я. То есть, обречённого с самого момента своего зарождения на нескончаемые мытарства.       Однако, я бы не взялся за карандаш даже из подражания людям, если бы меня, как и многих из них, в последние дни на этом свете не донимали вещи, исправить которые не смог ни я, ни время. Я не могу сказать, что испытываю угрызения совести или чувство вины перед теми, кого не спас в дни своей неспокойной молодости – с возрастом такие мелочи перестают терзать душу.       Всё же, пока Гиратина не увлёк мою душу в загробный мир, я хотел бы поделиться своими мыслями по поводу определённых вещей, которые на протяжении моей довольно долгой (и не всегда счастливой) жизни мучали меня бессонными ночами, отчего подушка к утру была влажная от слёз, а коллеги весь рабочий день смотрели на меня со смесью раздражения и жалости – самым ненавистным мне взглядом. Я не прошу прощения, я не раскаиваюсь, я лишь хочу высказаться. Даже если этот дневник не будет прочитан – не удивлюсь, если он вообще потеряется или погибнет в огне, – мне становится легче на душе от мысли, что случайный читатель прежде всего узнает мою точку зрения на события, непосредственным свидетелем которых мне довелось быть, а также ведомых только мне. Жизнь ничтожно коротка, но мёртвые слова живут веками, пока не истлеет бумага, на которой они записаны. Если этот дневник не канет в небытие вслед за мной – я буду жив, ведь в этих словах заключается частичка моей души.       

Кто я?

      Я – Мьюту. Покемон номер сто пятьдесят по национальной классификации покемонов, родом из Канто. Хотя «родом» – это громко сказано. Конечно, самый первый Мьюту был выведен именно в Канто, на острове Синнабар, но моя история начинается совершенно в другом регионе, насколько я могу судить, примерно через пять лет после побега моего старшего родича.       В Восточной России есть такой городок под названием Тихогорск. Большая часть моей жизни прошла в окрестностях этого городка. Мои первые друзья, моя первая утрата, моя первая семья – бурно я прожил первый год своей жизни, ничего не скажешь. Впервые я услышал это слово «Тихогорск», когда со своими несчастными братьями был заперт в инкубационной колбе. Всё верно – мы всего лишь клоны Мьюту.       Конечно, сам Мьюту – тоже клон. Этакая «боевая», улучшенная форма полумифического покемона Мью, настолько редкого, что учёные до сих пор спорят до хрипоты – он ещё существует или уже вымер? По крайней мере, эти горлопаны в белых халатах хором поддерживают теорию, что в его крови содержатся гены всех покемонов Канто, поэтому он может менять свою внешность, маскируясь под какого-нибудь банального Пиджи или всем известного Пикачу (на мой взгляд, ему стоило прикинуться Мяутом – такого покемона точно никто не обидит).       Забавно, не правда ли? Есть Мью, есть Мьюту (или Мью-II), и есть мы – клоны клона. Значит ли это, что я – Мью-III? Нет, нет и ещё раз нет. Я своими глазами видел Мью-III, и по сей день мне отвратительна сама мысль, что эксперименты Команды R зашли так далеко, пусть и в единичном случае. Когда-то давно доктор Курников выступил в Академии с научным докладом, предостерегающим от попыток скрещивания генов покемона и человека, и в подтверждение своих слов представил те самые документы, которые я нашёл в архиве лаборатории (и после прочтения едва не сжёг). Его доклад произвёл фурор в научном сообществе, подобные эксперименты по единогласному решению коллегии учёных были объявлены вне закона. Казалось бы, победа, так? Всего-то одна жизнь в обмен на десятки, если не сотни. Но я боюсь даже представить, через какие адские муки прошёл несчастный «доброволец», пока его не сожгли заживо в колбе по личному приказу начальника охраны. Маленькое утешение – судя по расплывчатым формулировкам в документе, ответственного за проект «Мью-III» учёного тоже убили. Вероятно, в его же отделе. Поделом подонку.       Но даже этот случай меркнет на фоне злодеяний Команды R, на которые они пошли с целью заиметь своего суперпокемона. Филимон – глава местного отделения Команды R (к счастью, эта мразь теперь гниёт за решёткой) – закупил у Джованни данные по разработке клона, однако хитроумный босс Канто не поделился генетическим материалом, с помощью которого создавали первого клона. Не знаю, умышленно он это сделал или оного материала попросту не было – ведь Мьюту уничтожил синнабарскую лабораторию. В любом случае, это вынудило Филимона искать решение проблемы. Это была его вторая ошибка.       

Главная ошибка Команды R

      Как я уже сказал, Мьюту – клон Мью, а Мью имеет в крови гены всех покемонов Канто. Отдаю должное находчивости белых халатов – они решили пойти методом «от противного». Иными словами, перевести на генетический материал отловленных покемонов, чтобы из получившегося кровяного супа вывести нечто отдалённо напоминающее генокод Мью/Мьюту. За это им суждено гореть в аду. Воспоминания каждого из растворённых заживо покемонов мучали меня ещё много лет. Детёныши, взрослые особи, старики, родители, одиночки, молодняк – чёрные кепки отлавливали покемонов целыми семьями. То, что я видел глазами истреблённых покемонов, посеяло в моём сердце ненависть к людям. Именно поэтому я до сих пор не чувствую вины за то, что во время побега убил многих белых халатов и чёрных кепок – и те, и другие заслужили такую участь.       Глядя на изображения Мьюту в покедексе, можно подумать, что ненависть – единственная эмоция, которую он испытывает на протяжении всей жизни. По своему опыту говорю: это не так. Впрочем, едва ли можно принимать мои слова за решающий аргумент, ведь я всего лишь клон. Кроме того, моя способность испытывать эмоции – третья, главная ошибка учёных из Команды R.       Судя по тем обрывкам данных, что мне удалось раскопать (не без помощи Валентина Петровича, разумеется), самому первому Мьюту на определённом этапе развития была введена некая сыворотка, подавляющая эмоции. Вероятно, это было сделано с целью повышения его боевого потенциала. По крайней мере, это самый логичный вывод. Боевой машине эмоции не нужны. Так почему же ни мне, ни моим покойным братьям не была введена эта сыворотка? Опять же, я могу лишь предположить, что этот шаг не был отмечен в данных. При всей моей ненависти к Филимону, вынужден признать, такую ошибку он бы не совершил намеренно. А значит, укол сыворотки был вынужденной мерой, принятой в последний момент. Подтвердить или опровергнуть эту теорию уже невозможно, так как я уничтожил диск доктора Фудзи во время моего повторного визита в лабораторию – и я ни капли об этом не сожалею.       Должен заметить, проявление эмоций я освоил не сразу, а лишь по прошествии месяцев, поэтому не могу с уверенностью сказать, чувствовали что-то мои братья или нет. Кроме, может быть, образца девятого – на протяжении своей недолгой жизни он испытывал дикую злобу, но это было неосознанно. Дело в том, что при разработке его генокода по ошибке было задействовано в десять раз большее количество генов Праймейпа – а эти обезьяны печально известны своим необузданным нравом.       Так почему один я из полутора десятка клонов чувствую? Возможно, разгадка кроется в том, что при выращивании последующих клонов использовался генетический материал самых удачных образцов из выведенных ранее. В моих жилах течёт кровь образцов второго, третьего, пятого и девятого. Все они погибли задолго до моего рождения, но притом все они (как мне представляется) успели испытать какую-либо эмоцию. Второй умер на руках у белого халата с лёгкими, полными раствора – я точно помню, как он перед смертью увидел искреннюю печаль и сострадание в глазах человека и сжал его руку, как утопающий хватается за камышину. Третий был настолько слаб, что не смог сражаться не только с Катерпи, но и с Генгаром – он был в отчаянии. Пятый в последние минуты жизни мог только со страхом наблюдать, как его после неудачной схватки с Мачампом собираются разобрать на сырьевой материал белые халаты. Про моего гневливого брата я уже сказал и не считаю нужным повторять.       Гнев, отчаяние, грусть, страх. Я видел глазами покойников, какого типа люди меня окружают, какая участь меня ждёт. А перед побегом я услышал, как человек в чёрном сказал «в Тихогорск». Что это такое, я тогда не мог знать, но нужды в этом и не было, я уже знал достаточно. Последнее, что я помню – как стекло проклятой колбы разлетается вдребезги. После этого лишь темнота.       Я думал, что умру. Пожалуй, так было бы лучше для всех. Лаборатория была разрушена, белые халаты и почти все чёрные кепки с их покемонами были убиты мной. Я сделал то, о чём мои несчастные братья и не могли мечтать, я отомстил за них. Я мог воссоединиться с ними на том свете. Она не дала мне умереть. Мой первый и самый верный друг.       

Мой первый друг

      Её звали Славяна. Но все вокруг – друзья, семья, знакомые – звали её Славя. Не знаю, была ли встреча с ней предначертана судьбой или злым роком. По её словам, она видела, как над лесом падает какой-то покемон, и отправилась на помощь. Зная её характер, я могу быть уверен, что именно так всё и обстояло. И всё же это было слишком большой удачей, особенно для кого-то вроде меня.       Я обязан ей не только жизнью. Даже то, что я сейчас пишу эти строки своей рукой – её заслуга, хоть и не главная. Именно она научила меня чувствовать. Без её помощи я бы, наверное, не испытал радость, стыд, вину, раскаяние. Без этих чувств я был бы всего лишь диким покемоном, обречённым на недолгую и жестокую жизнь. Хотя, казалось бы, зачем чувства «сильнейшему покемону в мире»? Я и сам задавал себе этот вопрос, и сам же дал на него ответ: «Я чувствую, чтобы жить».       Славя донесла до моего разума простую, но вечную истину – любая жизнь ценна. Без осознания этого факта я бы не прожил и половины отмеренных мне лет, нажив врагов в десять раз больше, чем смог бы одолеть. И я не о покемонах говорю. Когда у тебя есть друзья, на которых ты можешь положиться в трудный час, страх не так мешает думать. Сколько бы дикий покемон не удирал от ловцов, его поимка – всего лишь вопрос времени. Стоит ему совершить малейшую промашку, и в следующий миг он оказывается в темноте покебола, целиком отданный на милость новому хозяину. Мне знаком этот страх, всем покемонам он ведом. Вот почему для меня было так важно найти людей, которым я мог бы доверять. Но друг у меня был всего лишь один.       Чем больше я о ней думаю, тем больше понимаю, насколько она отличалась от других людей. В мире, где ловлей покемонов занимаются все начиная с десяти лет, Славя за всю жизнь не поймала ни одного. Более того, она избрала путь милосердия, помогая израненным покемонам исключительно из сострадания и намереваясь в будущем стать медсестрой в покемон-центре. Все её «постояльцы» (она никогда не называла их пациентами) оставались в её «маленьком санатории» ровно столько, сколько было нужно для лечения, а потом возвращались на волю. Только один покемон был с ней постоянно, да и тот без покебола – Мяут по кличке Варфоломей. Он был для меня не просто другом – он был мне почти что братом. Я повстречал немало покемонов-котов, но ни с одним из них я не сдружился столь же крепко, как с этим усатым пройдохой. Мне до сих пор его не хватает…       Сама Славя узнала цену жизни, когда в далёком детстве потеряла свою Нидорину. Её питомица получила сильные ожоги в схватке с Гроулитом, защищая свою хозяйку. Как она мне сама рассказала, Нидорина пыталась добраться до целебных фруктов, чтобы хоть немного залечить раны, но Славя не поняла её намерений и несла до дома на руках, обрекая любимицу на смерть. Она поведала мне эту историю, когда я сам оказался в похожей ситуации – Вульпикс, спасённый мной от хищных птиц (последний из всего выводка), умер от яда, потому что я не догадался скормить ему перкис-фрукт.       Я слишком хорошо помню тот роковой день и до сих пор вздрагиваю при мысли, что бы со мной стало, если бы Славя не простила мою трагическую оплошность. Варфоломей, ставший кем-то вроде наставника для огненного лисёнка, два дня после его смерти злился на меня, а Иви потеряла аппетит. Какая ирония – мы оба потеряли младших товарищей, что и побудило нас научиться спасать жизни. Как сказала бы бабушка Слави: «На горьком опыте растут сладкие плоды». Увы, хоть я и спас многих покемонов, но не смог спасти самого дорогого мне друга.       Я до сих пор не могу себя простить за то, что оставил её одну. Мой «хитроумный» план состоял в том, чтобы остановить подонков из Команды R до того, как они нападут на её санаторий, но это оказалось пустой тратой времени. Они выехали ещё раньше и забрали всех покемонов, даже Варфоломея. Когда я вернулся, Славя истекала кровью на земле. Я едва не задушил рыжеволосую тварь, зарезавшую единственного дорогого мне человека, и ведь она обязана своей никчёмной жизнью опять же Славе! Мне было тяжело принять её последние слова: «Молю, не мсти. Ты выше. Лечи друзей. Живи так, как не смогла я».       Не волнуйся, Славя. Я не забыл твоих слов, Варфоломей не даст соврать. Совсем скоро мы снова будем вместе. Мне уже немного осталось жить на этом свете.       

Почему я умираю

      Смешно, не правда ли? Самый могущественный покемон в мире умирает не в бою, но от старости. Такую ли судьбу мне прочили создатели? Может и нет, но меня она устраивает. Казалось бы, чему тут удивляться, все покемоны стареют и рано или поздно умирают. Но не так всё просто на самом деле.       Опять же, я старею потому, что я – не Мьюту, но его клон. Мы похожи внешне, но нас создавали разным путём: меня и моих братьев собирали по частицам из десятков покемонов, Мьюту напрямую создавали на основе генетического материала Мью. Этот покемон, конечно, слабо изучен и имеет скорее мифический нежели легендарный статус, но одна из теорий гласит, что Мью не стареет. Это роднит его с легендарными птицами: Запдосом, Артикуно, Молтресом и Хо-ох. И, возможно, Селеби – тоже мифическим покемоном с телепатическими способностями. Девятихвост не в счёт – он лишь живёт намного дольше человека и большинства покемонов, но точно так же смертен.       Как я уже сказал, Мьюту – «улучшенная» версия Мью. Не знаю, каким чудом доктор Фудзи раздобыл гены Мью и не думаю, что хочу знать. Официальная версия, будто ему каким-то образом удалось восстановить генокод из окаменевшей ресницы звучит нелепо, но правда может оказаться слишком ужасной. Самое главное – Мьюту, как и его «прародитель», не стареет именно потому, что в их жилах течёт одна кровь. В моих же жилах течёт кровавый суп из десятков заживо растворённых покемонов, ни один из которых в природе не прожил бы дольше двадцати-тридцати лет.       Впрочем, наверняка есть и другая причина моей близящейся смерти. Несколько лет назад я наткнулся на Гласеона, судя по его сильно потрёпанному и затравленному виду, сбежавшего от браконьеров. По старой привычке я хотел ему помочь залечить раны, но этот дурак обдал меня такой мощной ледяной атакой, что едва не превратил в живую скульптуру. А поскольку наш брат меха на теле не имеет, я заработал воспаление лёгких и целый месяц был на попечении коллег.       Это было унизительно, впервые в жизни я чувствовал себя таким уязвимым и бесполезным. Я уже упоминал, что не терплю, когда другие меня жалеют, но другого выхода не было. Мои способности к самолечению оказались практически бесполезны при общей слабости, да и тело моё уже порядком истощило свои силы за годы лечения других покемонов. Виолетта Сергеевна однажды сказала: «Стареешь, дружочек», и её слова ужалили хуже ножа в сердце. Старею? Я? Как это смешно, как глупо!       Тогда я внезапно понял, что и моей жизни может настать конец, и ужаснулся. Но чем больше об этом думал, тем дальше отходил страх смерти куда-то на окраины сознания. Может быть, белые халаты именно на это и рассчитывали? Получается, все мы – я, мои братья, подобные нам клоны – должны были стать расходным материалом для череды бесконечных генетических экспериментов? Действительно, какая тогда разница, сколько протянет типичный клон… А закончилось бы всё тем, что новых клонов выращивали бы из остатков предыдущих. Сколько бы прошло времени, сколько бы покемонов и клонов Мьюту погибло прежде, чем эти подонки приступили бы к воплощению в жизнь проекта «Мью-III»?       После того, как я задал себе этот вопрос, страх перед смертью окончательно отступил. Теперь она казалась спасением, желанным избавлением от корыстных и подлых мерзавцев, паче всего мечтающих заиметь «самого сильного покемона в мире». С людьми такого сорта я сталкивался на протяжении всей жизни, с каждым разом убеждаясь, что и покемонам, и честным людям было бы намного легче, если б «проект Мьюту» закончился оглушительным провалом на старте.       

Мы не должны существовать

      Если за что-то и стоит поблагодарить моего собрата из Канто, так это за чудесное избавление человечества от доктора Фудзи. Какие бы благие намерения ни были у этого гада в белом халате, своё место в аду он заслужил. Все покемоны существуют в абсолютной гармонии с природой, породившей их (кроме разве что оживших предметов, наподобие Волторба или Магнемайта). Есть и рукотворные покемоны, появившиеся сравнительно недавно, например, Дитто и Поригон. Так почему из всех именно моим собратьям следовало бы исчезнуть с лица земли? Всё очень просто.       Поригона даже покемоном-то трудно назвать, это лишь особая компьютерная программа, неведомо как вышедшая в реальный мир. Поскольку его характеристики на удивление скромны для такой диковины, он едва ли выделяется на фоне прочих. Дитто же способен только копировать уже существующих покемонов… не всегда успешно. По крайней мере, «лицо» у него обычно остаётся своё. Опять же, я не имею ничего против него, однажды парочка Дитто помогла мне отпугнуть очень назойливых ловцов покемонов. До сих пор приятно вспоминать, как эти болваны удирали во все лопатки, увидев не одного, но нескольких сильнейших покемонов в мире.       Однако, Дитто не может превращаться в другого покемона дольше, чем на десять минут. Он всегда возвращается в своё исходное состояние зыбкой желейной массы, неспособной даже ударить противника ложноножкой. Такая уязвимость лишь доказывает его рукотворное происхождение, ещё один аргумент в пользу этой теории – его способность к трансформации. Только два покемона от природы способны на такое – Дитто и Мью.       Неужели этот комок фиолетового желатина – первая попытка вывести сильнейшего покемона в мире? Забавно, ничего не скажешь. Я бы посмеялся, вот только всё, что связано с происхождением моего вида не вызывает у меня улыбку. Понятно, почему учёные Команды R не остановились на Дитто – немного толку в имитации слабых противников, вроде Раттаты или Сентрета. Их рукотворное чудовище должно было быть сильным, намного сильнее любого потенциального соперника, на их счастье, Мью был покемоном-телепатом – в то далёкое время этот тип превосходил прочие, включая покемонов-призраков и тёмных покемонов.       Белые халаты надеялись получить сильнейшего покемона в мире, но Мьюту получился не просто сильным – он умён, намного умнее своих собратьев-телепатов. Хотя мы никогда не встречались, похоже, у всех нас есть общая черта: мы слишком разумны, чтобы всю жизнь сражаться по прихоти недалёких людей. Именно поэтому мой собрат из Канто разнёс особняк на Синнабаре, именно поэтому я уничтожил все документы в уже разрушенной во время побега лаборатории. Увы, человеческая память слишком коротка…       Шесть лет спустя после моей судьбоносной встречи со своим создателем мне вновь довелось помочь полиции в их нескончаемой борьбе с Командой R и прочими отбросами. Капитан Прохорова – к тому моменту она уже стала майором – нашла информацию об очень подозрительной активности на заброшенном руднике где-то в предгорьях Урала. Хотя рудник был оформлен на чьё-то имя (может, даже не поддельное), туда явно заходило полных грузовиков больше, чем выходило. Да что уж там, даже пустую породу – неизбежный признак возобновившейся добычи – не вывозили на отвалы. Естественно, я не мог оставить такие вести без внимания.       Ольга Дмитриевна прекрасно понимала, почему я так рвусь принять участие в её расследовании. После ареста Филимона она довольно долго расспрашивала меня о лаборатории на птицефабрике и сняла копии с уцелевших документов. Мы не могли позволить Команде R уравнять шансы, заимев своего клона Мьюту, поэтому решили действовать незамедлительно. И вот, шесть лет спустя поиски увенчались успехом. Неважно, почему это заняло столько времени: хорошо ли они прятались или не могли найти безопасное место для новой базы; главное, что нам удалось их опередить.       Штурм их базы был непростым делом, и это мягко сказано. Похоже, в банду входили уцелевшие люди Филимона, а то и выжившие члены персонала лаборатории, в которой вывели меня. Почти у каждого охранника был хотя бы один покемон-насекомое или стальной покемон, если бы нас не поддержали егеря, мы бы не смогли пробиться внутрь комплекса. Однако у чёрных кепок был запасной план: как только наш отряд продвинулся в глубь базы, внезапно погас свет, и нас атаковали тёмные покемоны. Триумф бандитов длился недолго, ведь они допустили роковую оплошность – они меня разозлили. Я не забыл главное условие, которое далёкой августовской ночью приказала мне соблюдать капитан, никто из членов Команды R не погиб. Но того же нельзя было сказать об их покемонах.       Наконец, когда охрана наголову была разбита, мы с майором Прохоровой вошли в святая святых – главную лабораторию. У меня на миг остановилось сердце, когда я увидел, что скрывалось в её стенах: до боли знакомая инкубационная колба, до краёв заполненная раствором, в котором парил ещё один клон Мьюту. Мой несчастный младший брат.       Я не мог пошевельнуться, мысли куда-то исчезли в один миг. Я мог только стоять, трясясь мелкой дрожью, и смотреть на хрупкое, ещё не сформированное до конца тельце. Совсем ещё малыш. Знал ли он, что его ждёт? Мучали ли его те же кошмары, что и меня? Неужели однажды он бы повторил мой путь? Вряд ли, проклятые подонки учли свои ошибки: комплекс обустроили в шахте, лаборатория была самым дальним от входа помещением, укрытым от внешнего мира толщей скальной породы и метрами железобетона. Значит, рано или поздно мы бы сошлись в бою…       Из ступора меня вывел голос Ольги Дмитриевны. Она что-то говорила про спасение, вслушавшись в её слова, я понял – майор решила открыть колбу с недозрелым клоном, чтобы передать его «правильным» учёным, не связанным с Командой R. Я не мог ей этого позволить. Услышав, как из воздуха материализуется «шаровая молния», она закричала, но было уже поздно. Колба исчезла в ослепительной вспышке, оставив после себя только осколки стекла и металла, по полу растекался инкубационный раствор, смешанный с кровью.       В её глазах я видел ужас, гнев, неверие. Она спросила меня тихим голосом, еле сдерживая бешенство: «Ты хоть понимаешь, что натворил?!» Конечно, я понимал. Этот клон был моим братом, и я его убил собственными руками. Могла ли она сама понять, что я чувствую при виде себе подобных клонов? Неужели Ольга Дмитриевна действительно считала, будто моих собратьев можно приручить, как обычных диких покемонов?       До того, как майор сорвалась на крик, я объяснил ей свою точку зрения, не позволяя перебивать себя, а когда закончил, увидел в её глазах только горечь и отвращение. Она меня поняла, но не разделила моё мнение – из упрямства ли, из глупости, уже не важно. На этом наше сотрудничество можно было считать оконченным. На прощание я дал ей последний совет: «Убивайте их на месте! Это единственный выход».       Мой побег, моя встреча со Славей, моя месть Филимону – всё это было лишь невероятной удачей. Разве могло кому-то ещё так повезти? Если бы мои братья пережили мой побег, сколько бы из них оказалось в лапах Команды R? Никто бы не выжил на воле, ведь мы – рукотворные чудовища, созданные по прихоти человека, и способны существовать только в человеческом окружении. Нам нет места среди прочих покемонов.       Я не жалею, что убил того клона, только лишь надеюсь, что майор прислушалась к моим доводам и подобных мне отродий на сегодняшний день не осталось. Конечно, к ним нельзя причислять самого первого Мьюту. Того самого, на чью жизнь я тоже однажды покушался.       

Наш прародитель

      Это произошло примерно десять лет назад. После нашей размолвки с Ольгой Дмитриевной мне уже было намного сложнее искать информацию о клонах Мьюту, к тому же майор категорически запретила своим подчинённым делиться со мной даже самыми незначительными деталями расследования. Я тогда был ещё молод и упрям, поэтому решил вести свои поиски, главным образом с помощью доктора Курникова. Ставший академиком благодаря мне, он легко согласился, наивно полагая, будто мною движет одиночество и желание поделиться своим опытом с сородичами.       К моему безмерному разочарованию, научное сообщество располагало только самыми общими сведениями относительно Мьюту, к тому же большая часть из них безнадёжно устарела. Вот почему Валентин Петрович произвёл фурор, представив всего несколько документов из тайной лаборатории, один из которых был посвящён кошмарному провалу, известному как «Мью-III». Прошло полгода, в апреле Курников с горящими от энтузиазма глазами поделился новостью, от которой у меня мороз продрал по коже: Мьюту был замечен в Хоэнне, самом южном регионе Японии. Кроме того, профессор Окидо нашёл подтверждение слухам про загадочного покемона, обитающего в гроте около Церулин-сити. Были это разные особи или одна и та же – может, даже самая первая, с Синнабара – меня не волновало. Последнее, что нужно этому миру – бесконтрольно растущая популяция мощных покемонов, к которым могут проявить интерес (и проявят) всякие тёмные личности.       Я отправился в путь в мае, перед этим внимательно изучив все доступные карты четырёх основных регионов Японии и даже двух близлежащих архипелагов – острова Севии и Оранжевые острова. Я должен был хотя бы примерно представлять, где могут скрываться мои собратья, в наиболее удалённых от людских поселений и уединённых местах. Здесь, возле Тихогорска, только одно место могло бы укрыть нелюдимого покемона – глубокая пещера в самом сердце Пика Раздумий. Та самая, где я сам однажды пытался отойти в мир иной...       Мне потребовалась неделя на то, чтобы добраться до побережья. Передо мной простиралось море, величественное и спокойное, а где-то за ним, не ведая нависшей над ним опасности, обитал мой старший родич. Нужно было только перелететь море, но что-то меня остановило. Словно заворожённый, я присел на песок, не сводя глаз с лениво омывающих берег солёных волн, и задумался. Впервые за всё это время я засомневался: мог ли я решать за своих сородичей, кому жить, а кому умереть? Истребление подобных мне клонов, несомненно, было суровой необходимостью, но мог ли я поднять руку на кого-то, в ком течёт кровь не просто легендарного – мифического предка, от которого якобы произошли все покемоны Канто?..       Из раздумий меня вывел вынырнувший на поверхность Вэйлорд. Не знаю почему, но я разозлился, увидев лукавый прищур покемона-кита, будто он смеялся над моей нерешительностью. В следующее мгновение я уже летел к темнеющей вдалеке суше. Слишком поздно поворачивать назад, лучше пройти избранный мной путь до конца, каким бы горьким он ни был. Меня не волновал исход битвы, погибнет он – отлично, одной проблемой меньше, можно искать остальных. Погибну я – что ж, по крайней мере, я снова увижу Славю.       Когда я наконец-то приземлился, солнце давно зашло за горизонт. Яркий свет луны напомнил о той ночи в санатории, когда мы ставили насест для Пиджеотто. Я ещё спросил у Слави: «Разве ночь бывает белой?» Мне никогда не доводилось быть на Севере, где был её дом, её семья. Поверить не могу, что за всю свою жизнь я не побывал хотя бы раз в родных краях самого дорогого мне человека. Единственного дорогого мне человека. Лучше бы вместо Канто я тогда полетел на Север...       Я видел с холма раскинувшийся внизу маленький и уютный городок – судя по карте, он назывался Паллет-таун. На юге уныло высился над морем остров Синнабар, к тому моменту уже покинутый жителями. Извержение вулкана уничтожило все постройки людей, включая особняк Джованни, в котором началась жизнь моего старшего собрата. А ведь если подумать, если бы его жизнь прервалась ещё тогда, я бы сейчас не писал эти строки, а Славя была бы жива. Может, так было бы лучше для всех?       Церулин-сити был самым северным городом Канто, я должен был пересечь озеро и пролететь над Силадоном, чтобы сразиться с тем, кому был обязан самим своим существованием. Но стоило мне подняться в воздух, как передо мной буквально из чистого воздуха возник он. Наш прародитель, загадочный покемон под номером сто пятьдесят один. Это был Мью.       Я смотрел на него и не мог поверить, что и мои братья, и Мьюту были созданы по его образу и подобию. Как? Как можно было извратить нечто настолько чистое и непорочное? Что такого сделал доктор Фудзи и прочие белые халаты, каким образом превратил милейшего покемона в чудовище навроде меня?       Его глаза до боли напоминали глаза Слави – такие же голубые и красивые. Он точно так же смотрел на меня без страха, без ненависти, но с любопытством и каким-то потаённым чувством, которое я не смог распознать. Я не помню, чтобы между нами было произнесено хоть слово, но по одному его взгляду понял: мне здесь не место. Мой старший родич – не моя забота, и я должен убраться немедленно.       Разве я мог что-то ему возразить? Что-то сказать в своё оправдание? Все эти «доводы разума», убившие нашу дружбу с Ольгой Дмитриевной, словно выдуло из головы морским бризом по пути сюда. Да и стал бы Мью меня слушать? Ведь я даже не его подобие, лишь уродливая карикатура, и мы не связаны узами крови. Я развернулся и полетел обратно, и всё то время, пока летел над морем, чувствовал чьё-то незримое присутствие.       На рассвете я снова был на том берегу, на котором сутки назад усомнился в правильности избранного мной пути. Что бы произошло, передумай я на полпути сюда? Неужели Мью действительно сразился бы со мной? И даже если так, был бы у меня хоть мизерный шанс выжить в схватке с ним? Ясно было одно: для него Мьюту – как блудное дитя, и прародитель всегда будет незримо его оберегать от опасности, нравится тому или нет. В конце концов, они одной крови, а я – отрезанный ломоть.       Ещё через неделю я вернулся в Тихогорск. Был поздний вечер, но в ординаторской горел свет. Курников ждал меня. Не знаю, что было у меня написано на лице, но вместо расспросов он молча распростёр объятия. Такое простое проявление обычной человеческой доброты сломало меня. Я не мог даже слова сказать, только плакал у него на плече. Что же, у меня тоже есть друзья, и мне не нужно от них прятаться в пещере. Мой же угрюмый сородич из Канто, верно, и сам не знал о своём маленьком ангеле-хранителе, отвратившем смерть весенней ночью.       

Мои друзья

      Всё же от моего путешествия в Канто был толк – я наконец-то остепенился. Незачем было рисковать, охотясь на своих собратьев. Я знал, что майор Прохорова и её люди ведут неустанную борьбу с Командой R, поэтому у тех подонков есть куда более насущные проблемы, чем заморачиваться с клонированием. С каждым последующим годом количество арестованных бандитов росло, пока в один прекрасный день Джованни не расформировал отделение в Восточной России, фактически, бросив своих подчинённых на произвол судьбы. К сожалению, Ольга Дмитриевна не встретила этот счастливый миг – она погибла в схватке с агентами Команды Плазма в ходе объединённого полицейского рейда в Синно. Жаль, что мы так и не успели помириться…       С того самого дня, как я обучился лечебному психокинезу, моим заветным желанием было развить в себе эту необычную силу настолько, чтобы можно было лечить не только покемонов, но и людей. Славя мечтала стать медсестрой, чтобы больше ни один покемон не умер у неё на руках, я же мечтал, чтобы никто не разделил её печальную судьбу. Я пробовал лечить травмы у своих коллег, начиная от простых синяков и порезов и заканчивая переломом руки. И ничего из этого не вышло. Какой бы развитой ни была моя способность, она не могла не то что кость срастить, но даже хотя бы зарубцевать банальный порез, оставленный капризным Мяустиком.       Неудачи меня сильно расстроили. К счастью, до того, как я навредил кому-нибудь из пациентов, со мной поговорила Виолетта Сергеевна. Моя мудрая наставница поведала мне печальную тайну, известную любому эскулапу чуть ли не с училища – нельзя спасти всех. Кто-то неизбежно умирает, как бы ты не пытался спасти его жизнь. Такое случается, не нужно себя корить за напрасные усилия, лишь бездействие можно поставить медику в вину. Лекция закончилась дружеским советом заниматься тем, что у меня получается лучше всего, то есть, лечением покемонов. Был бы я моложе – наверняка пропустил бы совет мимо ушей. Не правда ли, забавно, как может изменить покемона одна судьбоносная встреча… Мью, где бы ты ни был, пусть я не твоё дитя, но всё равно благодарю за то, что усмирил мой дух.       Хоть я больше не покидал Тихогорск после того путешествия, мне удалось обзавестись знакомыми в Кумачове, в основном среди работников покемон-центров. По настоянию Курникова я неоднократно помогал в лечении особо тяжелобольных покемонов, для которых даже помещение в инкубатор могло принести больше вреда, чем пользы. Довольно скоро моя скромная персона стала своего рода легендой среди ветеринаров, хотя Валентин Петрович приложил все возможные усилия, чтобы сохранить моё существование в относительной тайне. Пожалуй, ему это удалось: первый и единственный раз, когда нашу клинику пытались ограбить, произошёл задолго до начала «выездной практики», через четыре года после моего устройства в тихогорский покемон-центр. Несколько остолопов, отчаянно косящих под агентов Команды R, думали по-быстрому нейтрализовать дежурную медсестру и поживиться покемонами, ещё не способными дать отпор. Нельзя винить их в провале – кто же знал, что в этой больнице есть медбрат-телепат? Не берусь сказать, от кого им досталось больше: от меня, разбуженного после довольно напряжённого рабочего дня, или от Ольги Дмитриевны, чей рабочий день почти закончился.       Кое с кем, к сожалению, мне так и не довелось встретиться лично. Даже не расстояние было тому причиной, но боязнь перед излишними эмоциями. Я говорю о семье Слави. Разве мог я просто поговорить с ними, зная, что из-за меня их старшая дочь и сестра погибла в муках? Единственное, что у меня осталось на память о девушке, спасшей мою жалкую шкуру – амулет и блокнот со стихами. Я долго не решался отправить им блокнот, хотя написал пару слов от себя в отчаянной попытке оправдаться (перед кем: перед ними или перед самим собой?). Этот чёртов блокнот мучил меня одним своим видом, лежал ли он на столе или скрывался в ящике под стопкой писчей бумаги.       Мои сомнения волей случая развеяла Маргарита. Ей приглянулись некоторые стихи моей покойной подруги, и она тайком иногда их перечитывала. В один такой момент я её и застал, но в этот раз всё было совсем по-другому: она читала моё послание, испуга на её лице не было, зато меня трясло от рогов до кончика хвоста. Рита спокойно со мной поговорила, помогла исправить текст, чтобы он звучал естественно, и сама отнесла конверт с блокнотом на почту. Целый год после этого я со страхом ожидал ответного письма с десятками проклятий и пожеланиями сдохнуть.       Ответ, однако, пришёл в несколько иной форме и намного позже. Это случилось три года назад. Я только вправил вывихнутую ногу Троу, когда в кабинет зашла Виолетта Сергеевна и сказала, что меня кое-кто ждёт в ординаторской. Обычно такие слова вызывают у меня подозрение, но в тот момент у моей наставницы было выражение лица, которое я последний раз видел в утро после штурма особняка Филимона – чуть виноватое, с лёгким румянцем на скулах. Не зная, что и думать, мне оставалось только пройти в свою комнату.       На постели сидела светловолосая девочка. Когда я вошёл в ординаторскую, она мигом встала во весь рост (макушкой едва доставая мне до груди) и широко улыбнулась. Взглянув в её голубые глаза, я едва не упал, только спросил: «Славя?.. Это ты?», девчушка же со смехом кинулась мне на шею…       «Дядя Варфоломей» назвала меня она. Что-то сдавило мне грудь, как Пинсир одной августовской ночью, я еле сдерживал рыдания, хотя слёзы сплошным потоком катились по лицу, и только крепче обнимал девочку. Она родилась в декабре, её назвали в честь старшей сестры, погибшей в июле того года. Я смотрел на неё и не мог поверить своим глазам: она была вылитая копия Слави, только живее (зачёркнуто) веселее, щёки усыпаны веснушками, а волосы вместо кос убраны в пышный хвост. Мне стоило невероятных усилий отпустить её из своих объятий. Я боялся, что младшая сестричка моей дорогой подруги вдруг исчезнет, как мираж.       Оказалось, её семья и не думала держать на меня зла. Если бы я захотел, то мог бы в любой день навестить их, и был бы желанным гостем. Однако, я так и не нашёл в себе сил встретиться с ними. Глупо, сам знаю, но малейшая, даже самая нелепая и незначительная размолвка с ними (какие обычно забываются уже к вечеру, если не раньше) разбила бы мне сердце.       С затаённым страхом я спросил у неё, кем она хочет стать, когда вырастет. Славя без запинки выдала: «Краеведом!» Что это такое – мне было неведомо, но от сердца отлегло. Может, хоть так она не встретит безвременную смерть, как старшая сестра. На прощание я отдал ей амулет, который носил уже четырнадцать лет. Мне он уже был не нужен, пусть же дух Слави теперь оберегает младшую сестрёнку.       Когда мы вышли в приёмную, её ждала тётя. Я вздрогнул, увидев её бледное лицо. Она меня ненавидела. Я не могу за то на неё обижаться, вернее, попросту не имею права. Она души не чаяла в своей племяннице, хотя здорово поссорилась с мамой Слави и по сей день (насколько мне известно) не помирилась. Я отдал ей Варфоломея, чтобы хоть питомец покойной девушки был с ней рядом.       Боюсь, после этого она только сильнее меня возненавидела: Варфоломей, бывший мне верным товарищем на протяжении всего июня, и Варфоломей, которого я спас из лап Филимона – разные покемоны. Вечно довольный Мяут, присматривавший с братской заботой за постояльцами санатория, в плену Команды R превратился в Персиана – сурового кота с острыми когтями и мощным телосложением. Я не уберёг его хозяйку от смерти и не уберёг его самого от пыток под циничным названием «форсированная эволюция».       В итоге эта ненависть вышла ей боком. Однажды Варфоломей сильно заболел, его нужно было срочно доставить в покемон-центр, но тётя Слави тряслась от одной мысли, что я окажусь с ним рядом, и отправилась в Кумачов. Мой бедный старый друг, в честь которого я выбрал себе имя, не пережил дорогу.       Опять же, я её ни в чём не виню и с превеликой радостью помог бы чем угодно. Боюсь, она только желает моей смерти. Судя по всему, я уже совсем скоро сделаю ей одолжение и покину этот свет. Разве что не тем образом, каким хотелось бы ей.       

Пора прощаться

      Похоже, это последняя запись в дневнике. Я чувствую, как с каждой минутой силы покидают меня. Но перед тем, как мой упрямый дух сдастся, я хочу закончить свою исповедь.       Три дня назад у Спригатиты, попавшей в наш приют с уже заметным животиком, были тяжёлые роды. Несмотря на протесты моей медсестры, я отправился на помощь, хотя с трудом передвигал ноги – а левитировать перестал уже три месяца назад. Во что бы то ни стало, я решил спасти несчастную кошку и её выводок, но едва лишь на свет появился последний котёнок, как комната вокруг меня словно провалилась в тёмный, бушующий водоворот. Когда я ненадолго пришёл в чувство, надо мной склонились знакомые медсёстры из ближайшего покемон-центра, но приятнее всего было услышать писк новорождённых котят…       Давным-давно, в первый год моей жизни, я позаботился о яйце Ченси, учившей меня целебному психокинезу. Когда её дитя вылупилось, для меня пришла пора уходить, поскольку моя милая наставница поделилась всеми знаниями, какие имела. Три дня назад я пожертвовал последними крохами жизни, чтобы Спригатита не потеряла своих деток. Снова пришла пора уходить. На этот раз – навечно.       Мне снова явилась Славя во сне. Раньше она только сидела и смотрела на меня с грустной улыбкой, после чего уходила в темноту за дверью, а я просыпался. На этот раз было по-другому: когда дверь открылась, за ней был ослепительный свет, Славя поманила меня за собой. Свет был таким ярким, что я зажмурился и только чувствовал, как она ведёт меня за руку, напевая что-то. За мгновение до того, как проснуться, я ощутил, как кто-то трётся мохнатой мордочкой о мою стопу.       Что же, если это мои последние мгновения жизни, то не всё так плохо. Я умираю не от ран, не в одиночестве, но в постели, прожив долгую жизнь. Мне есть чем гордиться, какие-то воспоминания до сих пор греют мою душу, а горести и тревоги простились со мной в первую очередь. Я не боюсь смерти, ведь меня на том свете встретят мои добрые друзья, по которым я скучал все эти годы.       Виолетта Сергеевна, я надеюсь, этот дневник попадёт к вам в руки. Я многим вам обязан, для меня было честью работать под вашим началом. Передавайте привет Валентину Петровичу, если моя исповедь поможет ему разрешить какие-либо проблемы с научным сообществом, можете отдать ему этот дневник. Это меньшее, чем я могу отплатить вам обоим за долгую дружбу.       Прощайте, и спасибо вам за всё.       

Доктор Варфоломей

      Клон Мьюту (#150-R)

      

***

      Записная книжка выпала из рук и закрылась, стукнувшись об пол. Виолетта Сергеевна вытерла слёзы и нагнулась, чтобы подобрать её. За окном уже было темно, с потолка тускло светила старая люстра. Женщина положила дневник на ночной столик и вернулась в кресло, зябко кутаясь в кардиган. Когда тишина стала гнетущей, она резко встала, второпях надела пальто и сапоги и вышла в темноту.       …Виолетта загасила окурок в старой ржавой банке и закрыла балкон. От нескольких выкуренных практически натощак после многолетнего перерыва сигарет подташнивало, однако старая привычка своё дело сделала – впервые за неделю тревога улеглась. Женщина пристально посмотрела на записную книжку покойного коллеги, размышляя, в следующее мгновение её рука уже тянулась к телефонной трубке. Хотя час был поздний, на том конце провода всё-таки ответили:       - Алло? Кто это?       Курникову ещё не исполнилось и семидесяти, но голос у него уже дрожал. Впрочем, совсем не из-за возраста…       - Здравствуй, Валентин.       - Виолетта? Что-то случилось? – встревожился старый академик.       - Случилось. Но об этом потом. У тебя-то как дела?       - Ужасно. – вздохнул Валентин Петрович. – Я больше так не могу. Готов поклясться, они меня подозревают. Конечно, это их право, в конце-то концов, откуда у такого выскочки вроде меня документы по секретнейшему проекту? Виолетта, я боюсь, они могут обратиться в полицию…       - Не говори глупостей. Ты все данные получил от Прохоровой, её бывшие сотрудники могут подтвердить.       - Так это потом было! – Курникова начала бить дрожь. – У меня, считай, вся научная карьера на песке выстроена! Я с каждым днём жду, когда весь этот проклятый воздушный замок сложится на мою голову! Я так больше не могу, мне нужен Варфоломей. Пусть он им всё объяснит и…       - Валентин. – прервала словоизлияния бывшего начальника Виолетта Сергеевна. – Доктор Варфоломей умер.       В трубке послышался тихий стон.       - Значит, это конец? Позор на старости лет, изгнание из Академии, арест, наконец?       - Не обязательно. Варфоло… Мьюту написал дневник незадолго до смерти. Он завещал его мне, но разрешил отдать тебе, если у тебя возникнут проблемы. Его прощальный подарок, так сказать.       Тишина, потом неуверенно:       - И… и что там написано?       - Всё. И обо всех. Ох, и заварится же каша, если ты представишь этот дневник в Академии…       Молчание. Видимо, Курников что-то мучительно соображал.       - Валентин, ты же понимаешь, что это может уничтожить твою мечту? – осторожно спросила Виолетта, на что бывшего главврача прорвало:       - А и чёрт бы с ней! Не стоит она того, если совесть спать мешает! Представлю, и будь что будет!       В его голосе, тем не менее, слышалось облегчение. Шанс прорвать паутину лжи, сплетённую за семнадцать лет, словно скинул камень с души. Виолетта Сергеевна только грустно улыбнулась.       - И когда ты приедешь?       - Не раньше января, извини. Сохрани для меня этот дневник. А… как он умер? – будто только сейчас вспомнил Валентин Петрович. Виолетта коротко пересказала слова девушки из приюта, добавив парочку фактов из записной книжки. Курников цокнул языком:       - Поразительно… Это же… Это ведь какое исследование можно… – он тут же прикусил язык, устыдившись. Женщина тихо усмехнулась. Нет, в этом был весь Валентин Петрович – исследователь до мозга костей, старик с ребяческим любопытством.       - Ну, будь спокоен. Теперь тебя точно не выгонят из Академии. Варфоломей бы такого не позволил, пусть и ценой своей свободы.       - Это да… – вздохнул Курников. – Знаешь, мне его будет не хватать. Он мне как сын был. Ты бы его видела, когда он из Канто вернулся…       Старые друзья поговорили ещё немного и пожелали друг другу спокойной ночи. Виолетта Сергеевна положила трубку и отнесла дневник с исповедью покемона-врача в комнату сына, но положила его не в ящик, а на стол. Незачем было его бояться, в свой последний час Мьюту никого не проклинал и ни на кого не держал зла, только в последний раз поблагодарил своих друзей за счастливые дни. Женщина ласково погладила пальцами обложку записной книжки.       - Спокойной ночи, дружок.       Этой ночью ей не чудились хмурые глаза покойного телепата. Только приснился тот день, когда она ему вручила сшитый на заказ медицинский халат. Его мягкая, печальная улыбка и выражение благодарности в прищуренных глазах запомнились ей навсегда.             

Конец