На грани нового

— Геннадий Ильич был прекрасным коллегой, талантливым и уникальным врачом и просто хорошим человеком. Царствие Небесное. — главврач был немногословен, собрав два близких мужчине отделения вокруг фотографии челюстно-лицевого хирурга, угол которой был омрачен черной лентой. — Крепитесь, Ирина Алексеевна. — опустил ладонь на плечо женщины и на пару секунд поник. Как бы ни старался, но никогда бы не прочувствовал ее состояние. Коллеги обронили пару слов соболезнования и побрели по своим делам. Для них этот мир со смертью Геннадия Ильича не рухнул, а для нее не построился и уж точно теперь никогда не построится. Казалось, весь рой ее мыслей в голове замолчал вместе с биением его сердца, которое так и не успели сменить на новое в процессе операции. Скромную фотографию этого талантливого человека уместили в совсем крохотный уголок, ему выделили всего небольшую полку, расщедрились всего на маленький букетик гвоздик, когда он спас сотни жизней. И сейчас рядом она должна была как-то уложить все свои чувства. А разве можно вырвать из души их? Сейчас буря ненадолго утихла, но грозилась, конечно же, вернуться вновь и с новой силой сбить все нити разума в клубок скорби и неутолимой тоски. Разве так на пороге новой жизни должно было оборваться их счастье? Разве можно было за эти недолгие дни, недели насладиться сполна друг другом после столь долгой и тяжелой разлуки, просочившейся в 15 лет их жизни. Ноги подкосились, и женщина грузно упала на колени перед ликом любимого человека, глядевшего на нее с той же свойственной только ему радостью в глазах. И как бы трудно порой не было ее сохранять, она была верной спутницей на протяжении всего пути Геннадия, пусть и не такого долгого. Из самых глубин души Ирины вырвался истошный крик, который перешел в реальность, разразив ночную тишину, окутавшую естественную темноту. Пальцы интуитивно ухватились за одеяло, крепко сжимая, а глаза широко распахнулись, будто пытаясь что-то разглядеть. Пытаясь отдышаться, старалась унять и дрожь, пропитавшую все существо женщины. Несколько секунд понадобилось, чтобы понять, что это всего лишь сон. Взяла в руки телефон. 2:37. Ни пропущенных, ни новых сообщений. Выдохнула. — Это сон... — прошептала, упокоив ладони на животе, будто стараясь унять беспокойство и своего чада. После такого сон, понятное дело, и не пришел бы к измотанной Ирине, потому она, включив ночник, поднялась с кровати. Ноги сами понесли в сторону кабинета, в котором она ранее была нечастым гостем. Подушечки пальцев легонько провели по многочисленным папкам, которые толком остались не разобраны. Прогуливаясь рукой по рабочему столу, невзначай задела одну из стопок бумаг, которая мигом разъехалась на полу, обнажая цветной лист, помеченный государственной символикой. Подобрала и осела на рядом стоящий стул. Это было завещание Геннадия на ее имя. — Дурак. — с силой отбросила злосчастную бумажонку и прикрыла лицо ладонями. Он уже полностью распланировал свою смерть, пока Ирина искренне верила в благоприятный исход операции, в его скорое восстановление, за что еще и беспрестанно боролась. Тем временем сам Геннадий не переставал преподносить ее и без того порой тучным мыслям еще и свои "сюрпризы". Вечер накануне: — Ир, давай мы с тобой кое-что обсудим. — постарался начать Геннадий, уловив женскую руку, поправляющую его подушку. — Гена, если ты снова решил поговорить про свою смерть, то лучше замолчи сейчас. — Ирина, и без того уставшая от хлопот и бессонницы, мучавшей ее все эти дни, опустилась рядом, пытаясь собрать последние капли терпения воедино. — Ты узнавала, кто будет? — ладонь Кривицкого легла на заметно округлившийся живот жены. — Нет. Попросила не говорить на УЗИ. Мы не сможем должно отметить такое известие, потому лучше его и не получать. — отмахнулась. Геннадий сел на кровати и поднял ноги супруги к себе, предварительно сняв стесняющую нежные стопы обувь. Умелые пальцы принялись разминать их, заставляя тем самым женщину опереться о спинку стула и прикрыть глаза, полностью отдаваясь неге от мгновенного расслабления. Только он знал, как снять ее усталость и хотя бы на небольшой промежуток времени отключить жужжащую от мыслей голову. — Ир, если девочка, то может будет Таней? — внезапно предложил. — А если мальчик, то Артемкой? — подхватила, а на лице взыграла наконец искрення, хоть и еле видная улыбка. — Да, красиво! — из-за всей суматохи понял, как мало они упоминали их крохотное продолжение, теплившееся в его любимой женщине. И, увы, только перед событием, которое может стать фатальным, он это вполне осознал. Безусловно, хотелось жить. Очень хотелось! Очень хотелось взять на руки своего первенца, который был буквально вымоленным у судьбы. Очень хотелось не оставлять Ирину в трудный момент освобождения от бремени. Очень хотелось познать счастье истинной семьи, которого ему так не хватало на протяжении многих лет. И очень хотелось проводить каждое утро на кухне, заботясь о завтраке жены, еще мирно посапывающей в спальне, а затем приносить свою раскапризничавшуюся маленькую радость Ирине на утреннее кормление, завороженно наблюдая за главными людьми в его жизни. И потом, конечно же, супруга ворчала бы из-за рано прерванного сна, находя все новые для этого причины, но разве это все — не счастье? Пусть ворчит, сердится, улыбается, ведь это эмоции любимой женщины, за которыми он мог бы с восхищением, свойственным только ему, наблюдать. Не знал, чего ожидать от порой коварной, а порой и снисходительной к нему судьбы. — Ир, тебе надо наконец поспать. — стал свидетелем очередного зевка супруги. — Поезжай домой. Пожалуйста. — знал, что не уснет этой ночью сам, но надеялся, что вдали от этих стен хотя бы ненадолго легкая дрема заберет к себе измотавшуюся Ирину. — Ген, я не... — Ир, ты знаешь, что так нельзя. Тем более в твоем положении. — последнее, чего хотелось бы сейчас, это спорить, потому особо не перечила. — Ир... Там, если что, в шкафу на верхней полке моя любимая рубашка. Такая белая, атласная. — долго думал, начинать ли этот разговор, но с кем, как не с ней, мог поделиться этой информацией. — Гена! Замолчи! Сколько можно намекать на такое?! Не заставляй меня переживать, и без тебя тошно. Все будет хорошо, и точка! — Хорошо. Тогда до завтра, любимая моя. — его губы соприкоснулись с губами жены, а затем прильнули к животу, оставляя на нем долгий поцелуй. — Спокойной ночи. — у самого выхода еще раз обернулась и чмокнула, будто отправляя ему по воздуху ощущение ее мягких губ. Возвращение к времени изначального описания событий: Конечно же, как и каждая любимая и любящая женщина, она хотела провести сладостное ожидание их ребенка в теплоте, уюте семейного очага и в спокойствии. Как давно Ирина разделяла постель с любимым супругом, как давно она ощущала его ласки? Но память не смела стирать те неповторимые ощущения от его прикосновений и поцелуев, бережно храня их в закромах души, позволяя тем самым каждый раз теплой волне воспоминаний разливаться по женскому телу, обволакивая разум и заставляя верить в то, что все будет обязательно хорошо. Все случилось так, как случилось. Да, они проводили время в уединении совсем редко, но сердечно были рядом постоянно. И каждый глухой стук мужского сердца был адресован ей, а женского — ему. Надежда на благосклонность высших сил, конечно же, была. Была и вера в лучшее. За всеми своими раздумиями и воспоминаниями сама женщина не заметила, как погрузилась в глубокий сон прямо за столом. И он, конечно же, не был безмятежным, поддавая в измотанное сознание картинки то темного поля, посреди которого оказывалась Ирина и тщетно звала супруга, то и вовсе пустоты, в которой она старалась уловить мнимый образ мужа. В конечном итоге сон потрепал женщину не менее ее дневных заморочек.

***

То ли от страха, то ли от холода стен, укрытых белой плиткой, мурашило. Операция шла только второй час, но минуты тянулись мучительно долго, вонзаясь каждой своей составляющей секундой в и без того измученную душу. Как же Ирина ошибалась, думая, что самое тяжелое позади. Три дня подготовки к операции словно пронесло осенним ветром, но впереди, как минимум, семь часов, каждый из которых схож с вечностью. Почему-то не было волнения за жизнь, теплящуюся внутри женщины, — этот ребенок уже пережил многое из-за болеющего отца, потому должен справиться и с этим. Сегодня надела то платье, которое так нравилось Геннадию. И он эту, на первый взгляд, мелочь заметил, не забыв в очередной раз перед отправкой на операцию восхититься, как же этот наряд прелестно сидит на жене. В очередной раз, провалившись в свои мысли, Ирина не заметила женщину, рассекающую воздух в коридоре. — Здравствуйте, Ирина. — знакомый голос все же вырвал из колеи собственных мыслей, и она подняла взгляд на стоящую напротив. — Людмила? Здравствуйте. — поднялась, тем самым показывая уважение к пришедшей, несмотря на нелучшие моменты, касающиеся обеих, в прошлом. — Геннадий звонил мне вчера, просил прощения за все обиды. Решила прийти сюда, не знаю, зачем. Наверное хотелось переживать за жизнь бывшего мужа прямо возле оперблока. Ну и Вас поддержать. — смотрела все время в пол, не поднимая глаз. Не могла связать и предложения, прерываясь после каждого слова. Волновалась, как ее здесь встретят. — Спасибо. Думаю, Гене сейчас это нужно. — прошептала, но в отличие от женщины напротив взгляд с нее не отводила. Была искренна в благодарении бывшей соперницы. А соперницами ли они были? Их связывала любовь к одному мужчине, которую они контролировать были не в силах. И соглашались на все "но" и "хотя" ради нее. И одна из них должна была быть чужой, другая — законной. В процессе жизни эти женщины поменялись позициями, но обеим потребовалось время, чтобы понять, что каждая занимает отдельное важное место в жизни Геннадия. Ирина была благодарна Людмиле за то, что все эти годы оберегала мужа, но завидовала тому, что на протяжении всех этих лет она имела законное право любить его. Людмила же была благодарна Ирине за то, что она так заботится о бывшем супруге, об объекте ее невысказанной любви, но завидовала, что новоиспеченная жена всегда была любима и, конечно же, сможет познать в отличие от нее счастье материнства. Впрочем, за все свои деяния, за попытки противостоять судьбе каждый получает по заслугам. И одиночество — отныне расплата Людмилы за содеянное много лет назад. Прекрасно понимала это, потому не жаловалась. Они так и могли бы стоять напротив друг друга, если бы Людмила внезапно не подалась вперёд, обнимая старую-новую женщину бывшего мужа. То ли чувство вины придало смелости, то ли желание поддержать ту, которая так яро воевала за здоровье Геннадия. Признаться честно, даже она не отстаивала так его жизнь. Ответ на объятия последовал практически сразу. Ирине казалось, что хотя бы так она немного сможет растворить тяжесть на сердце, разделив ее с еще одним важным для Гены человеком. Сели рядом на всю ту же холодную кушетку и только сейчас боковым зрением Ирина могла рассмотреть женщину. Она не могла назвать Людмилу стройной — скорее худощавой, высокой. Бывшая супруга была полной противоположностью Ирине: темные угольные волосы, рассыпающиеся мрачным водопадом по покатистым плечам, бледная кожа, разбавляющаяся легким румянцем на обвисших с возрастом щеках, усыпанных липофусциновыми пятнышками, короткая, но тонкая шея. Но несмотря на возрастную усталость, исказившую лицо женщины, в ее движениях была некая несвойственная для нее легкость, напоминающая воздушность совсем молоденьких девушек. И главное — в глазах кофейного цвета все еще был заметен блеск надежды на какое-то счастливое и спокойное будущее, что не вязалось с реальностью, наполненной одинокими вечерами. Темное платье умело выделяло нужные формы, а темные, совсем гладко вырисованные линии, окаймляющие полоски ресниц, придавали совершество глазам. И в этом всем прослеживался какой-то свой неповторимый шарм. — Не знаете, кто будет? — наконец решилась завести разговор Людмила, направляя взгляд на округлившийся живот Ирины. — Нет. Да и в любом случае будем рады, кто бы там ни был. — Верно говорите. Дети наполняют жизнь смыслом, заставляют делать то, о чем раньше и не думалось. В нашей с Геннадием семье не выпало шанса испытать такого счастья, хотя здоровы были в этом плане оба. Скорее причина в том, что в душе Гена хотел, чтобы матерью его ребенка была другая. Вот и его вряд ли осознанные желания были услышаны. — женщина женщине редко может задать вопрос насчет отсутствия детей, но только женщина так хорошо может понять во взгляде другой женщины немой вопрос об этом. Людмила и поняла. — Гену я отпустила. Правда, поздно. Это нужно было сделать раньше. А сейчас у меня ничего и не осталось. — 40 лет — не время для отчаяний. Думаю, Вы еще встретите того, кто сможет быть всегда рядом и оберегать от всего плохого. Иногда жизнь подкидывает нам неожиданные "случайности" в весьма неожиданном возрасте. — ладонь Ирины накрыла руки Людмилы, наконец заставляя прекратить теребить ткань своего платья. Как бы эта женщина не показывалась спокойной внешне, ее выдавал и бегающий нефокусирующийся взгляд, и беспокойно действующие пальцы, и поджатые и без того тонкие губы. — Думаю, и здесь Вы правы. Спасибо. — впервые на ее хмуром лице растянулось подобие улыбки. Но и на этом внезапные визиты сердобольных гостей не закончились. В конце коридора показался силуэт мужчины, в котором Ирина тотчас узнала Аленникова. — Анатолий Борисович? Здравствуйте. — снова поднялась с места Кривицкая, чтобы поприветствовать спасителя ее мужа. — Здравствуйте. Это Вам. — протянул букет белоснежных лилий. Все еще помнил, какие цветы ее любимые. — А это передайте Геннадию потом. — поставил рядом с кушеткой пакет, наполненный продуктами, основную часть которых составляли фрукты. — Спасибо Вам большое, Анатолий Борисович, но что Вы, не стоило! — все нутро женщины в один миг охватило смущение, из-за чего на щеках, до того совсем бледных, заиграл румянец. — Я не мог прийти с пустыми руками. Здравствуйте, извините, не знал, что здесь будет еще кто-то. — улыбнулся рядом стоящей Людмиле, извиняясь за отсутствие адресованного ей презента. — Представите? — обратился снова к Ирине Алексеевне. — Конечно! Людмила... — запнулась, поняв, что не уточняла у супруга, оставила ли она его фамилию, и не знала ее отчество. — Кривицкая Людмила Ивановна. Бывшая жена Геннадия Ильича. — поняв, что нужно выходить из сложившейся ситуации, все взяла в свои руки. — Аленников Анатолий Борисович. Я — давний друг Ирины Алексеевны. — Аленников, как и подобает воспитанному мужчине, забрав ладонь Людмилы, поднес тыльную сторону к губам, задерживаясь на ней легким поцелуем, отчего ее лицо осветилось такой редкой улыбкой. — Ирина Алексеевна, Людмила Ивановна, я поговорил с кардиохирургом, который сейчас оперирует Геннадия Ильича. Он гарантировал, что все пройдет хорошо. Пожелаю сил и терпения, и Вы, Ирина Алексеевна, не забывайте, что Вам нельзя сильно переживать. — Анатолий Борисович, переведя взгляд на вторую женщину, подметил незначительную дрожь. — Вы, по-видимому, замерзли? Здесь и правда прохладно. Позвольте. — чиновник снял с себя пиджак и зацепил его за плечи брюнетки. — Благодарю, Анатолий Борисович! — сдержанно улыбнулась, зацикливая свое внимание на мужчине. — Спасибо Вам, Анатолий Борисович, за все! Мы благодарны Вам за помощь, и Геннадий Ильич, надеюсь, и сам поблагодарит Вас в скором времени. — Обязательно, Ирина Алексеевна. Ну а сейчас вынужден попрощаться. Дела не ждут. — слегка наклонив голову и получив внимание и фразы женщин на прощание, удалился, оставляя компанию в прежнем составе. — Ирина, а как же пиджак? Я и не подумала. — всполошилась Людмила спустя пару десятков минут. — Я могу Вам подсказать, где найти Анатолия Борисовича. Отдадите потом. Следующие часы тянулись гораздо быстрее для Ирины, потому что Людмила оказалась не такой молчаливой, как думалось в первые минуты встречи. Темы, отдаленные от их личной жизни, уверенно разрушали невидимую стену прошлых недопониманий и обид. И хотя несколько раз между ними и возникало напряженное молчание, но, прервав его, создавали друг для друга ощущение, будто знакомы и общаются уже много лет. Общая беда сблизила двух женщин, но в обсуждениях так и не поучаствовала. Заветная дверь в оперблок открылась и из него медленно вышел уставший пожилой мужчина в белоснежном халате. — Павел Романович! Как прошла операция? — показавшаяся фигура знакомого врача заставила Ирину мгновенно подлететь к нему с вопросами. Мужчина наконец поднял на нее свой бесстрастный взгляд.