Звериное

Очередной бессильный и бессмысленный день. Иноске выпивает положенные лекарства и заглатывает пищу, не чувствуя вкуса. Лишь бы его оставили в покое. Девчонки в лазарете мелкие, но приставучие — не отлипнут, пока не выполнишь все врачебные предписания. Зеницу с соседней кровати ноет, что лекарства горькие и противные и вообще не помогают: — Уааа, мои руки и ноги вообще не растууут! С такими я никогдааа не найду женууу! Останусь навсегда одинооооким, уаа-а! Его бы вырубить одним ударом, но хозяйка поместья без последствий это не оставит. Будет как минимум неприятный разговор. Иноске уже понял, что с Шинобу Кочо лучше не шутить. К счастью, в этом доме, кишащем надоедливыми девчонками и всякими белобрысыми нытиками, он нашёл свой островок спокойствия. Стены подвала обвиты светящимися растениями. Шинобу предупредила, что они крайне ядовиты. Иноске упрямства ради ткнул в один стебель пальцем. Ничего не произошло, но экспериментировать с отрыванием частей растения он уже не рискнул. Он сразу почувствовал, что не один. Ещё до того, как увидел кимоно цвета сакуры и водопад каштановых волос. Кабанье чутьё не подводит. В подвале его ждёт самый молчаливый гость поместья Кочо. Единственный (не)человек, который не вызывает у него раздражения. Точнее, гостья. — Привет, мелкая! — он машет ей рукой и скалится в широкой улыбке. В огромных глазах Незуко испуг. Она что-то мычит через бамбук в зубах и тычет пальчиком в его лицо, но Иноске не чувствует прикосновения. — А, точно! Забыл, — он снимает любимую маску кабана, а вместе с ней будто и всю одежду. Он спокойно разгуливает зимой и летом с голым торсом, и без штанов бы разгуливал, если бы эти странные двуногие не шарахались и не орали как резаные, но лицо — это совсем другое. Однажды один мудрый старый кабан сказал ему, что для вида Иноске глаза — зеркало души, а душу нельзя показывать кому попало. Мычание Незуко становится нежным. Привстав на носочки, она гладит его по волосам. В ее сиреневых, как глициния, глазах, искрится незамутнённое счастье. Вот у кого точно глазища — зеркала, нет, озёра души! Иноске знает, что в этот момент она видит не его, а кого-то из умерших братьев. Танджиро рассказывал: учитель Урокодаки внушил ей, что все люди — её семья. Вообще-то Иноске терпеть не может ласкательства и прочие людские штучки, но Незуко — исключение. Хотя бы потому что никому не расскажет. В ответ он небрежно проводит ладонью по её затылку, безжалостно путая блестящие каштановые пряди, после чего сжимает девочку в объятиях. Крепких, но осторожных — как бы не сломать. Она поспит, и кости срастутся, но всё же не хочется причинять ей боль. Танджиро это не понравится. Затем они садятся на пол. Иноске голой спиной приваливается к пустому участку каменной стены. После суровых горных зим никакая простуда ему не страшна. Незуко прижимается к его плечу или кладёт голову на колени, и так они могут сидеть часами, в молчании созерцая сияющие растения. Иногда человек-кабан жалуется на жизнь: — Раньше Иноске был сильный, по горам прыгал быстрее горных козлов, пять медведей побеждал. Теперь Иноске слабый. Танджиро во всём его обходит. А вдруг Танджиро просто хитрит? — парень сердито сужает глаза и получает тычок в бок. — Не, я ничего плохого про него сказать не хочу, ты не подумай. Танджиро сильный, — у него это самый большой комплимент. Незуко удовлетворенно кивает. С этой девчушкой ему проще, чем с другими. Они из одного мира — четвероногого, шерстистого и бессловесного, где запахи, звуки и рефлексы имеют большее значение, чем непонятные закорючки на бумаге. А ещё она очень красивая. Одна из самых красивых самок, что он видел. Или даже самая красивая. Рядом с ней его посещает странное чувство. Стоит заглянуть в глициниевые глазища и начать заправлять ей за ухо выбившуюся прядь, окружающий мир перестаёт существовать. Уходят переживания о своей никчёмности. Потом Иноске вспоминает, что в нынешнем облике она почти детёныш, и заталкивает непонятное чувство подальше. В ней привлекает не только внешность. Иноске не сомневается, что она будет хорошим боевым товарищем, не хуже настоящего кабана. Ему снятся сны, в которых они вдвоём, полуголые и счастливые, носятся по диким лесам. Товарищество — странная штука, он не до конца понял, что это и зачем, но, пожалуй, гораздо приятнее прижиматься к тёплому плечу, чем умирать от тоски одному в холодной постели. — Незуко, — благодарно произносит он, забыв вставить «спасибо». Ещё одно непонятное человеческое словечко, которое нужно говорить, даже если никакой благодарности не испытываешь. Лишь её имя он запомнил и произносит без ошибок.