Мечта

У каждого человека есть или была когда-нибудь мечта. Недостижимая, воздушная, выстроенная на фантазии, рушащаяся о прикосновения реальности, или прикованная к земле чётким планом по её воплощению и действиями… Страны тоже мечтают. С виду всегда серьёзные, смотрящие с вежливой, ничего не значащей, улыбкой и холодом в глазах друг на друга, во время переговоров или собраний. Всегда демонстративно доброжелательные, не смотря на прежние разногласия и конфликты, будто бы их не было, или не будет. Уверенно и строго смотрящие с фотографий или экранов на зрителя, вещая о будущем развитии государства. Они тоже мечтают. Редко, когда работа остаётся за порогом дома, тишина и одиночество сменяют бесконечный поток голосов и людей, приводя мысли в порядок, позволяя наконец-то побыть человеком. Когда можно содрать противную маску фальши с лица, наконец-то дав скулам отдохнуть, расслабить вечно напряжённое тело, сбросить облепившую тело вторую кожу — костюм. До следующего утра, ведь вновь придётся облачаться в это. Но до того, будучи человеком, можно помечтать. За чашкой вечернего чая или бокалом алкоголя, в тёплой и мягкой постели или на удобном диване — где угодно и о чём пожелает душа. О спокойном завтрашнем дне, о каком-нибудь достижении, об отдыхе… А совсем редко, на границе между сном и явью, может даже мелькнуть жалкая, маленькая, недопустимая даже дома для страны-человека, мысль: о чувствах. Мелькнёт и тут же потеряется. Угаснет в обволакивающей темноте сна или будет спрятана поглубже внутрь, на дно моря ограничений. Они ведь страны, в первую очередь… Мечтают в детстве, когда кажется, что участь править где-то там — далеко впереди, за горами лет и океанами других событий. Для одних маленьких стран заветная мечта — поскорее вырасти, побыстрее пройти эти горы и воды, и начать править. Такие дети думают о будущих великих свершениях, о «взрослой» жизни, а став чуть постарше — о перестройке государства, о переменах. Таких мечта настигнет сама, став серой действительностью, заставив привыкнуть к себе. Для других, в общем-то, то же скорее вырасти, только не для правления, а чтобы связать свою жизнь с наукой или, быть может, искусством. Таких ждёт, тихо посмеиваясь, их участь — быть страной или же исчезнуть, рассыпаться без территории или быть захваченным. Россия тоже мечтал в далёком детстве. Нет, не о власти над огромной территорией своего отца, не о строительстве великого коммунизма. В детском сердце жила и билась мечта о… Науке… Её семена упали в душу ребёнка прекрасным майским днём, когда после дождя над городом медленно расходились серые тучи, уступая место чистому голубому нету, в котором ярко сияло солнце. В воздухе висел лёгкий запах свежести после лёгкого ненастья и влаги, а помимо него, близ большого парка разливался приятно-сладковатый лёгкий запах. В этот день там почти что не было людей, кроме двух прохожих, да и те, не совсем люди… Первый — высокий мужчина, на вид средних лет, чьё ярко-алое лицо, с родимым пятном золотых серпа и молота, выражало усталость: медные глаза чуть прикрыты, тонкая нить губ расслабленна и концы её опущены вниз… Тяжёлая поступь, с неспешным шагом, в такт которому шевелились полы серого пальто, из-под которого иногда появлялись чёрные строгие брюки и носки сапог, — всё выдавало некую утомлённость. Второй — мальчик, лет четырёх или пяти, может пяти, из которого, уж судя по бодрой улыбке на красном личике с вертикальной голубой полосой, огоньком в лазурных глазках, смотрящих вдаль, и быстрой походкой, не поспевающей за шагами взрослого, энергия била ключом. Лёгкая курточка была расстёгнута, открывая плотную светлую рубашку и тёмные маленькие брюки, а по стремительно исчезающим лужам на каменной дорожке парка иногда шлёпали детские ботинки. По бокам дорожки, безмолвными наблюдателями, обыкновенно видевшим много людей, стояли стройные деревья, бесконечно высоко раскинув свои кроны, усыпанные желтовато-белыми цветами, до самого конца аллеи. Которого, кажется, нет и вовсе… Будто, эти деревья, высаженные ровным строем, никогда не закончатся, и так до самого горизонта и будут молча, в прерываемой отдалёнными звуками пения птиц, наблюдать за двумя прохожими… — Папа, — звучит детский голос, тонкий и высокий, от чего отец поворачивает к нему голову, чуть замедляя шаг. — А… — голубые глазки, живо сверкающие интересом, обращены к соцветиям на деревьях, иногда поглядывая и на отца, — Что это за дерево? Мальчик даже постарался замедлить свои маленькие детские шаги, если не вовсе остановиться, чтобы получше разглядеть цветы, не бегая глазами от одного к другому, иной раз находившихся на разной высоте, и без того не близко к земле. — Это липы, РСФСР, — спокойным, глубоким голосом произносит отец, подняв взгляд к кронам деревьев, остановившись на дорожке, неподалёку от одного из них, — Не очень прихотливое дерево, распространённое в европейской части наших территорий. — Они так выглядят… — скорее себе сказал ребёнок, запрокинув голову повыше, чтобы рассмотреть цветы. Напоминающий маленький зонтик, с бело-зелёными «спицами», на концах которых были маленькие жёлтые комочки, а из центра шла немного толстая «ручка». — Это… Цветы? — уже у отца вопросил ребёнок, получая только безмолвный кивок. Откуда? Откуда такие странные цветы… Откуда они вообще распускаются у деревьев? Мальчику стало интересно. Почему природа засыпает зимой, под вой ветра, укрываясь одеялом снега? Почему опадает листва с деревьев, будто перед сном снимая дневной убор, и как засыпают на зиму некоторые животные — ёжи, медведи, лягушки… Как всё просыпается весной? Когда тают снег и лёд, вечно воющий за окном ветер перестаёт гнать снежинки куда-то вперёд, по улице начинают бежать реки талой воды, а на деревьях появляются первые зелёные почки, кто-то даже собирается цвести, как например подснежники или верба. Детское любопытство сначала мог удовлетворить отец. Пусть не всегда. Мальчик это на редкость отлично понимал, за ужином видя папин взгляд — задумчивый, явно не о самом светлом, и утомлённый, направленный куда-то в пустоту перед собой. Папу лучше не трогать, он и так много трудится и очень устаёт на работе, решая куда более важные вопросы, чем детские. В такие дни было достаточно крепко обнять родителя перед сном, пожелав тому спокойной ночи, и отпустить отца на заслуженный отдых, а не донимать его вопросами… Но если попадался случай… Когда СССР был бодр или отдохнувшим, спешить было некуда и новых дел не наблюдалось, а бывало такое крайне редко, маленький РСФСР, гуляя с отцом в парке, или тихонько сидя на кухне, рядышком, с упоением слушал ответы на свои вопросы… Просто слова о живой природе, о некоторых её представителях, о их стремлении выжить… Просто слова, что, подобно дровам, падали в жаркий огонь интереса, горевший в детских глазах и душе, начиная медленно, понемногу, загораться, увеличивая это пламя, требующее больше и больше дров, коих не бесконечное множество. И, как любой огонь, не стихнувший после подкладывания в него свежих поленьев, этот огонёк превратился в всепоглощающий пожар, что, если не получит топлива поблизости — сам пойдёт на его поиски. И нашло желаемое. Через жалкие два года, когда вновь пришла весна, и в воздухе повис сладкий аромат цветения, вечером, вернувшись из школы, мальчик принёс домой ветку. На сером стебле, грубо обломаном на конце, с большими, холодно-зелёного цвета, листьями, расположилось три пышные грозди нежно-сиреневых цветов, в форме четырёхконечной звезды. Видимо, кто-то обломал в парке, для букета, а оставил на скамейке… Не бросать же живое создание? Несчастной немедленно обрезали обломанный конец, под прохладной водой из-под крана, оставив ту в баночке с водой на подоконнике — чтобы был и свет, и вода… Как бы папа не говорил выкинуть растение и «не маяться дурью», когда вернулся с работы, он всё же разрешил мальчишке оставить растение на кухонном подоконнике, если ребёнок сам будет за ним ухаживать. Ох, и началось… Каждый день несчастному растению подливали тёплой воды и ставили на более солнечные участки подоконника, разговаривали с ним и даже полностью меняли воду — лишь бы растению было комфортно, не одиноко, тепло, и хватало света с водой… Только бы цвело, не увядая, и давало корни, чтобы потом можно было посадить во дворе у дома. Только корней оно не давало. Оставалась лишь тонкая серая ветка, пьющая воду, с листьями и цветами, что, очень скоро, начали медленно опускаться вниз, как будто грустно склоняясь перед собственной участью. — Ну как же так… — недоумевал РСФСР, стоя у окна в один из вечеров. Почти вся семья давно разошлась после ужина по своим комнатам, оставив мальчишку наедине со своими переживаниями и мыслями о увядающей ветке. Как же так? Ветка или стебелёк растения ведь должны давать корни в воде, об этом говорил папа как-то раз… Ведь как-то же растут в парках эти тоненькие палочки, заботливо посаженные в землю. — А может, её нужно посадить в землю? — спросил сам себя ребёнок, аккуратно коснувшись уже остатков некогда пышной грозди сиреневых цветов, что тут же осыпались на подоконник и в руки горе-садовника вялыми звёздочками. — Или в другое место поставить?.. — опустил ладошки от ветки вовсе мальчишка, теперь только смотря на умирающее растение, что наверняка можно было бы ещё спасти… Наверняка… Нужно только понять, каким образом. Как вернуть листикам объём и жёсткость, вместо вялости и хруста в некоторых местах? Как получить от этой ветки корни? Как? — РСФСР, — раздался мужской голос позади, который заставил мальчика оторваться от своих мыслей и наблюдения за едва живым растением, и обернуться. В комнате стоял отец, в неизменном сером домашнем свитере и брюках, который недовольно и озадаченно смотрел на старшего ребёнка, сложив руки на груди. Медные глаза папы, бездонные, как два моря, мельком взглянули и на ветку в воде, после чего вновь вернулись к сыну, уже без тени озадаченность: — Почему ты не спишь? Остальные давно в вашей комнате, уже засыпают. — Я сирень пытаюсь укоренить… — виновато опустил глазки в пол РСФСР, глубоко в душе надеясь слиться с окружающим фоном или исчезнуть, лишь бы спрятаться от папиного недовольного взгляда, давящего на плечи, спину, ноги, заставляя немного дрожать, и совесть, что обязательно тихонько подкрадётся и прошепчет на ухо: «Ты виноват перед ним», и застывший ком извинений застрянет где-то в горле, стоит почувствовать её укус за душу. Отцовская фигура неспеша проходит к подоконнику и крупная ладонь мягко проводит по серой ветви. — Успехов, видно, не наблюдается, — слышится сухая шутка, на что от ребёнка следует тихое: «угу», и полный не понимая взгляд на погибающее растение, что почти осыпается в руках, особенно под папиным взглядом. — Я не понимаю, папа, чего ему не хватает? Солнца, воды, тепла… — притихше говорит ребёнок, укладывая руки на подоконник, около банки с водой. — Начнём с того, РСФСР, что побеги сирени укореняются очень не просто и часто этот способ ненадёжен, — произносит отец, от чего мальчишка чуть прищуривает глазки, вновь осмотрев несчастную ветку. — Кроме того, некоторые растения нельзя перемещать, когда они цветут или укореняются. Это вредит им. Поэтому твоя сирень и погибла. — И её никак нельзя спасти, папа? — вопрошает ребёнок, подняв погрустневшее лицо на родителя, который только отрицательно качает головой, наконец убирая ладонь от ветки, обернувшись к сыну: — Уже поздно, РСФСР, ложись спать. Со вздохом, мальчик лишь кивает, отняв ладошки от подоконника, протягивая руки к отцу, чтобы обнять его перед сном, тихо говоря: — Спокойной ночи, папа… В ответ ребёнка приобнимают, и отцовские ладони сходятся между детских лопаток, совсем ненадолго, спустя несколько секунд отпуская: — Спокойной ночи, мальчик мой. Конечно же погибшую ветку следующим же днём убрали с подоконника, оставив горе-садовника довольствоваться только сведениями из учебника природоведения, дневником наблюдения над природой и уроками в школе. Иногда их дополняли прогулки в парке, когда, после всех домашних заданий, схватив куртку, а если удавалось, то и старшего брата или младшую сестру, можно было пройтись под высокими липами, или мимо кустов сирени, изредка ловя взгляды прохожих — не собрался ли ты обломать ветку или сорвать листья. Но нет, ребёнок только тихонько наблюдал, смотря за тем, как постепенно меняется вид парка — пышные цветы медленно осыпаются, засыпав дорожки белыми, в большинстве своём, лепестками. Сладкий аромат медленно исчезает, растворяясь, будто утренний туман в лучах рассветного летнего солнца. Наступало лето. А вскоре, на подоконнике стоял небольшой вазон с небольшими толстыми тёмными листьями, росшими по кругу, из центра. Фиалка, как сказал папа, в тот вечер, когда она впервые появилась в доме. «Её листья дают корни, РСФСР,» — добавил он в тот день для мальчишки, чьи глаза ярко заблестели при виде растения, от чего видевшая это сестра тихонько посмеялась. Радоваться растению — ну что за брат ей достался? Который, насмешки, в общем-то, и не заметил, заворожённо разглядывая маленькую фиалку на подоконнике, особенно маленькие зеленоватые листочки у корня. И наверное, долго растение не пребывало бы в одиночестве на подоконнике, если бы не пионерский лагерь, куда юного садовода, да и остальных детей, отправили практически на всё лето. Чтобы дети не дышали пыльным и душным воздухом города, а отец мог немного отдохнуть от присутствия шумной стайки дома, разобраться с особенно сложными вопросами на работе, которую брал на дом. Как сейчас, в один из душных летних вечеров, когда солнце медленно скрывалось за горизонтом, посылая прощальные медные лучи зданиям, за распахнутыми окнами слышался отдалённый гул большого города, в своём кабинете, дома, коммунист решил сделать перерыв. Откинувшись на мягкую спинку небольшого кресла, мужчина обвёл комнату усталым взглядом медных глаз. Напротив него — большая дверь, по обе стороны от которой два небольших тёмно-дубовых шкафа книг, и ещё один у левой стены. Своеобразная домашняя библиотека, где книги были аккуратно расставлены по жанру на полках. Окно, на правой стене, с бордовым шторами, висевшим по обе стороны, и белыми лёгкими занавесками под ними, закрывающими всё окошко. Всё это на фоне бледных стен и тёмного пола… Но главное здесь — большой дубовый стол, на котором лежали почти заполненные документы, несколько рапортов, недочитаная газета, а главное, что было на самом уголке — стопка писем. Самых разных, основной массе по работе, совсем не желанных, но одно, которое лежало сверху, было Советским Союзом очень ожидаемо. Толстый конверт, подписанный неаккуратным, чуть прыгающим почерком ребёнка, ждал СССР с самого прихода домой, в почтовом ящике. — Поглядим… — вздохнул мужчина, протянув к конверту руку и легко вскрывая его, увидев внутри порядка десяти аккуратно сложенных листов бумаги. Сухие пальцы аккуратно достают все десять листов, разворачивая их, мельком просматривая. Глазам предстаёт знакомый аккуратный почерк приёмного сына. Да, с несколькими ошибками в тексте, как например «мне», вместо «меня», «тебя», а не «тебе». Парой неправильных, но чем-то даже милых дословно переведённых слов, в некоторых фразах: «РСФСР принёс «не забудь меня» семена» или «Мы скучаем тебя очень». Обыкновенные детские ошибки, которые этого немца сопровождали пока что везде, как в речи, так и на письме. Но даже они не портят для коммуниста содержания текста — с детьми в общем-то всё хорошо, не ссорятся. — «Не забудь меня», — усмехается мужчина, пока тонкие сухие губы озаряет улыбка, — Vergissmeinnicht… Незабудка это, ГДР. Взгляд устремляется от письма к небольшому окну, за которым свет был уже менее ярок. Незабудка, значит. Ну что ж, пусть играется, пока не надоест. Хоть котят домой не приносит. Кстати о растениях. Отложив общее письмо на стол, мужчина поднялся из кресла, направившись из кабинета, по небольшому коридору, на кухню, где на подоконнике была уже обычная картина: одинокая фиалка, что раскинула тёмно-зелёные листья, росшие из центра, по краю горшка. Однако кроме них на тонких, чуть прозрачных, стебельках припали к земле ещё не раскрывшиеся бутоны — совсем небольшие, и только готовящиеся распуститься. Рядом же стояла небольшая лейка, в цвет листьев растения, полная воды. «Скоро будет цвести,» — подумал Союз, наклоняя прямой носик лейки под листья, по самому краю, — «Может быть, РСФСР даже увидит цветение…» Отставив лейку обратно в угол, мужчина тихо вздохнул, уперев руки о подоконник. Книги по ботанике плавно перекочевали в детскую, где РСФСР, по вечерам, зачитывался ими, к удивлению отца. И ведь, наверное, большую часть не понимал, выхватывая только мелкие кусочки информации, в силу юного возраста… Ну ничего. Он подрастёт и, как это часто бывает, оставит это увлечение, уйдя далеко вперёд — к своему будущему страны. Ботанику сменит политика, цветы на подоконнике заменят стопки документов на столе. А пока… Пусть увлекается… Пусть заботится… Пока может.