Заметки о Толкине-2

      Общеизвестно, что на историю Берена и Лютиэн в творчестве Толкина повлиял целый ряд мифологических, легендарных и фольклорных сюжетов, в особенности — античных и кельтских; также отмечают влияние классического шекспировского сюжета о Ромео и Джульетте[1]. Но, на мой взгляд, можно говорить о влиянии на историю Берена и Лютиэн ещё двух произведений — пьесы-маски Джона Мильтона «Комос» и трагедии Гёте «Фауст», поскольку, как следует из работы Оронцо Чилли «TOLKIEN’S LIBRARY. An Annotated Checklist», Толкин читал и гётевского Фауста, и сборники прозы и поэзии Мильтона («Milton: Poetry & Prose», «The Poetical works of John Milton»). Впрочем, как я намерен показать, мотивы этих произведений Толкин значительно переработал.       Параллели между «Лэ о Лэйтиан» и «Комосом» более очевидны — они прослеживаются в параллелизме главных героинь этих произведений, мильтоновской Леди и толкиновской Лютиэн, противостоящих злым силам (Комосу в случае Леди и Морготу в случае Лютиэн). Леди обладает чудесным пением, которое прямо сравнивается добрым духом-хранителем с пением соловья; ср. с прозвищем, данным ей Береном, а первоначально (на стадии «Книги Утраченных Сказаний») — собственным именем Лютиэн, «Тинувиэль» («Соловей»). Дух-хранитель говорит о пении Леди:

Внезапно звук торжественный и нежный

Разнесся в воздухе, как аромат,

Столь сладостный, что и само Безмолвье

От собственной природы отреклось бы,

Лишь бы упиться им. Внимал я жадно:

Казалось мне, что может от него

В груди и у костлявой хищной Смерти

Душа проснуться.

      Конечно, в этом контексте трудно удержаться от сравнения этого мотива с финалом истории Лютиэн — где даже безжалостный Мандос проникается к ней состраданием. Звуки пения Леди сравниваются с цветочным ароматом (Rose like a steam of rich distill'd Perfumes). Точно так же в «Лэ о Лэйтиан» неоднократно повторяется мотив цветочного аромата волос Лютиэн («От прядей ее аромат исходил»); Берен вспоминает танцующую Лютиэн с дикими белыми розами в волосах (Lúthien dancing fair with wild white roses in her hair). Толкин одно время этимологизировал имя «Лютиэн» как «Цветочная дева» (альтернативная этимология её имени — «Чаровница, Волшебница»). Но, разумеется, этим сходство между двумя героинями далеко не исчерпывается.       И Леди, и Лютиэн выступают, хотя и невольно, как проводники воли высших сил. Так, Комос, слыша ответ Леди на тщетные попытки её обольстить, говорит:

Не лжет она. Я неземную силу

В ее словах с испугом ощущаю,

И, хоть не смертен я, холодный пот

Покрыл мой лоб, как если бы Юпитер

При мне смирял на языке громов

Друзей Сатурна, их в Эреб ввергая.

      Тот же мотив присутствует и в «Лэ о Лэйтиан» в сцене появления Лютиэн в тронном зале Ангбанда — Моргот и его приближённые ощущают смутную тревогу:

Сомнения тьма и бесформенный страх

Были теперь в их ужасных горах,

Все возрастая, в сердцах они тут

Услышали трубы, что громко поют

О забытых богах.

      Конечно, Лютиэн куда более активный персонаж, чем Леди — если Леди попадает в плен к Комосу (аллегория дьявола-искусителя) и противостоит ему исключительно морально, в философском диспуте, а спасают её братья и дух-хранитель, то Лютиэн сама противостоит Морготу. Однако финал противостояния Лютиэн и Моргота у Толкина отчасти напоминает финал противостояния Леди и Комоса у Мильтона. У Мильтона героям удаётся освободить Леди, однако сам Комос остаётся жив, и даже его волшебный жезл не отнят и не сломан — он остаётся угрозой миру. Лютиэн и Берену удаётся временно победить Моргота и забрать один из Сильмарилей, однако два других Сильмариля остаются в руках Моргота, по-прежнему сохраняющему могущество.       После победы героев над Комосом дух-хранитель обращается к Леди:

Леди, тс-с! Бежим скорей,

Чтоб проклятый чародей

Не околдовал нас снова,

В ход пустив волшбу и ковы.

Так ни звука до того,

Как уйдем мы от него!

Вам проводником я буду,

И сквозь чащу мы отсюда

Доберемся через час

В замок, где отец ждет вас.

      Это отчасти можно сравнить с возвращением Берена и Лютиэн в Дориат после путешествия в Ангбанд. Самого духа-хранителя, наставляющего братьев Леди, как им победить Комоса, можно сравнить с Хуаном, также по одной из версий являющегося сверхъестественной сущностью (майа) и выступающего в качестве советника Берена и Лютиэн (именно он убеждает их отправиться вместе в Ангбанд за Сильмарилем).       Подобно тому, как дух-хранитель у Мильтона (в ситуации, когда Комос сбегает, его волшебный жезл не отнят и освобождение Леди кажется невозможным) призывает на помощь речную фею Сабрину, освобождающую Леди из заточения в волшебном кресле Комоса, у Толкина именно Хуан стоит за своевременным появлением орлов, спасших Берена и Лютиэн из Ангбанда: «Так поход за Сильмарилем, казалось, должен был завершиться гибелью и отчаянием — но в этот миг над склоном долины показались три могучие птицы, что летели к северу, обгоняя ветер. О скитаниях Берена и беде его стало известно всем птицам и зверям; и сам Хуан наказал всему живому быть на страже и прийти Берену на помощь, если доведется» («Сильмариллион»)[2].       Но вернемся к сравнению Леди и Лютиэн. Общее качество этих героинь — их чистота и невинность. При этом слабостью обеих является их доверчивость. Так, Леди, потерявшая своих провожатых (старшего и младшего братьев), доверяет Комосу, принявшему облик селянина и пообещавшего вывести её из леса, где она заблудилась; характерно, что у Толкина этот мотив позднее возникает в истории знакомства Арэдель Ар-Фейниэль и Эола Тёмного Эльфа — только в истории Арэдель, в отличие от «Комоса», для героини всё закончилось очень плохо (отмечу, что Арэдель, Белая Леди Нолдор, как дева-охотница напоминает Диану, с которой сравнивается мильтоновская Леди). Лютиэн попадает в заточение (в Дориате, а позднее в Нарготронде), довершившись сперва Даэрону, а потом Келегорму и Куруфину (хотя, конечно, все трое — сильно более симпатичные персонажи, чем однозначный злодей Комос у Мильтона).       Вместе с тем, есть между Леди и Лютиэн и серьёзные различия. Леди олицетворяет идеал девственности, целомудрия, и равнодушна к мужскому вниманию, в чем, по замыслу Мильтона, и состоит её сила — она сравнивается с такими богинями-девами из античной мифологии, как Минерва и Диана. Лютиэн олицетворяет самоотверженную любовь и, что не менее важно, милосердие (что позднее возвращается к ней, когда ей сострадает даже непоколебимый Мандос). Нетрудно заметить это, если сравнить это с их отношением к отрицательным персонажам. Так, Леди обращается к Комосу:

Фигляр, я в здешнем воздухе нечистом

Не разомкнула б уст, когда б не тщился

Ты разум мой, равно как взор, затмить,

В кошницу мыслей плевел лжи всыпая.

      Подобное горделивое превознесение над врагом отчасти контрастирует со стремлением Мильтона представить Леди чуть ли не эталоном нравственности. Лютиэн, напротив, даже к врагам испытывает сострадание — на страдания близкого к развоплощению Саурона, побежденного Хуаном, она «с дрожью взирала» («Лэ о Лэйтиан»). Морготу Лютиэн обещает даровать утешение (solace), и в определённом смысле она, усыпив его и его свиту волшебным пением, на какое-то время освобождает их от участи орудий зла, страдающих от ненависти даже к самим себе[3]. К Кархароту, собиравшемуся её сожрать, Лютиэн обращается со словами:

— О несчастный, замученный раб, засыпай!

Горькую жизнь ты свою забывай,

Вниз ты пади от беды и страстей,

Уйди же от голода, горя, цепей,

Падай в глубокую ныне ты тьму,

В сна бесконечную пропасть саму!

На один краткий час оборвется твой путь,

Жребий ужасный ты жизни забудь! («Лэ о Лэйтиан»).

      Интересно, что в английском оригинале Лютиэн, обращаясь к Кархароту, вместо «На один краткий час оборвется твой путь» говорит, что на какое-то время Кархарот вырвется из сети (For one brief hour escape the net), то есть, опять же, будет временно избавлен от роли слуги злых сил, пускай и через забытье, потерю сознания.       Соотнесение «Лэ о Лэйтиан» с «Фаустом» является более неожиданным (фаустианские мотивы у Толкина гораздо более выражены в истории создания Колец Власти и падения Нуменора), однако в его пользу тоже можно найти определённые доводы. Я говорю о финальном противостоянии Мефистофеля (то есть дьявола) и ангелов за душу Фауста; ангелы в нем поют и мечут в демонов благоухающие розы. Мефистофель, потерпевший поражение (стоит отметить, что сначала ангелы побеждают дьявольскую свиту Мефистофеля, и лишь затем его самого — также, как песня Лютиэн усыпляет сначала свиту Моргота, и лишь затем самого Моргота), говорит, безмерно раздосадованный своим грандиозным поражением:

Я вел себя позорно! Верх чудес: Дрянная похоть, пыл любовный, дикий Тебя смутили, прокопченный бес! Всем жертвовать из-за пустого дела Ты, опытный, разумный, был готов! Да, глупость немала: в конце концов Она тобою даже овладела!

      Хор младших ангелов у Гёте поёт:

Бесы скрылись, как пришли мы, Злые прочь от роз бежали, — Адской злобой не палимы, Скорбь любви лишь ощущали! Даже старый предводитель, Сатанинских сил властитель, Острой мукой был проникнут. Радуйтесь: успех достигнут!

      Ср. с описанием противостояния Моргота и Лютиэн в «Сильмариллионе»: «И узрел Моргот красоту ее, и родилось в помыслах его гнусное вожделение: чернее замысла не рождалось в его сердце с тех пор, как бежал он из Валинора. Так оказался он во власти собственной своей злобы, и глядел на нее, оставив пока на свободе, и втайне наслаждался своими мыслями» («Сильмариллион»).       У Гёте ангелы сражаются с Мефистофелем за бессмертную душу Фауста. У Толкина коллизия несколько меняется — противостояние между Лютиэн и Морготом в тронном зале Ангбанда идёт именно за Сильмарили, творение Феанора[4]. «Лэ о Лэйтиан — «освобождение от оков», и Лютиэн при помощи Берена освобождает Сильмариль от оков железной короны Моргота (не случайно в «Лэ о Лэйтиан» о Сильмарилях сказано, что они emprisoned in the crown of hate, пленены короной ненависти), также, как до этого Сильмарили играют ключевую роль в её победе над Морготом:       «все огни померкли и погасли; но Сильмарили в короне, венчавшей чело Моргота, вспыхнули вдруг ослепительно белым пламенем; и под тяжестью короны этой и драгоценных камней глава Моргота склонилась, словно бремя целого мира — мира, исполненного забот, страстей и страха, — пригнуло ее к земле; и даже воля Моргота не в состоянии была удержать подобное бремя» («Сильмариллион»).       Не случайно в «Лэ о Лэйтиан» Сильмарили охарактеризованы как «Надежда Эльфийской земли, Огонь Феанора». В определённом смысле Сильмарили — предмет, в который Феанор вложил душу (хотя скорее метафорически, чем реально — но, напомню, он опасался, что в случае их гибели погибнет и он), что усиливает параллель этой сцены с противостоянием ангелов и демонов за душу Фауста.       Можно вспомнить ещё и о том, что в финале «Фауста» говорится об особой роли в судьбе героев «Ewig-Weibliche», «вечной женственности» (выраженный, в частности, в образе Гретхен, заступничество которой сыграло роль в судьбе Фауста). Стоит отметить, что в Легендариуме как личной мифологии Толкина образ женских персонажей и восприятие женского начала в целом выраженно-положительный, связанный с идеей милосердия[5]. Как справедливо отмечал мой читатель Moricar, женщины у Толкина часто смягчают нрав своих супругов и направляют их в лучшую сторону (тут можно вспомнить примеры Оссэ и Уинен, Тингола и Мелиан, Феанора и Нерданэль).       Напротив, игнорирование советов своих жён в случае Феанора и Тингола маркирует «омрачение» этих персонажей — отношения Феанора и Нерданэль портятся на фоне Непокоя Нолдор, а Тингол, отклонив совет Мелиан вернуть Сильмариль феанорингам, в конечном итоге привел Дориат к гибели (а в черновых версиях Легендариума он ещё и отклоняет совет Мелиан выбросить добытые Хурином сокровища Нарготронда[6]).       Более того — если взять отрицательных персонажей Толкина, таких как Моргот и Саурон, то нетрудно заметить, что «лагерь зла» у Толкина — преимущественно мужской, почти лишённый женского присутствия[7] (единственное серьёзное исключение — Унголианта, но с ней Моргот в итоге не смог ужиться). Несостоятельность притязаний Моргота на роль «Короля Мира» подчеркивает, помимо прочего, отсутствие у него королевы — хотя сам он хотел видеть в этой роли сперва Варду, а позднее Ариэн.       Если мы сравним это с многими реальными мифологическими и религиозными традициями, то нетрудно заметить, что в языческих мифах женские божества (впрочем, как и мужские) часто жестоки и/или развратны, в Каббале из женского аспекта природы Бога (Строгий Суд, Дин) эманирует злое начало, в гностицизме причиной появления «злого демиурга» и создания материального мира становится падение Софии-Ахамот, да и в Ветхом Завете вина за грехопадение в значительной степени возложена на первую женщину — Еву, подпавшую под влияние дьявола и убедившую Адама съесть запретный (в «Потерянном Рае» того же Мильтона соответствующий подход очень ярко выражен). Конечно, позитивные женские образы во всех этих традициях тоже были, но отрицательные тенденции ярко выражены. У Толкина подобные мотивы в изображении женских персонажей практически полностью отсутствуют.       На мой взгляд, подобное восприятие женских фигур у Толкина может быть связано (помимо любви к своей матери, очень много сделавшей для его воспитания и рано умершей) ещё и со значимостью для католиков фигуры Девы Марии, которая в христианстве традиционно воспринималась как милосердная заступница (и образ которой, судя по его письмам, был очень важен конкретно для Толкина). Это отображено, в частности, в переписке Толкина. Так, о своем опекуне, священнике Фрэнсисе Моргане, он писал: «От него я впервые узнал о милосердии и прощении; и свет их пронзил даже тьму «либерализма», откуда я вышел, больше зная о «Марии Кровавой» /*Прозвище королевы Марии Тюдор (1516—1558), жестоко преследовавшей протестантов.*/, нежели о Матери Иисуса — о которой, если и упоминалось, так лишь как об объекте греховного поклонения папистов» (Письмо 267).       В другом своем письме, рассуждая о куртуазной традиции, он высказал мнение о том, что почитание Девы Марии оказало положительное влияние на христианство как таковое: «Но в сочетании и в гармонии с религией (как случилось давным-давно встарь, — во многом через это и возникло прекрасное поклонение Пресвятой Деве, посредством которого Господь настолько очистил и облагородил нашу грубую мужскую природу и чувства и смягчил и расцветил нашу суровую, горькую религию) традиция эта может преисполниться и благородства, и величия» (Письмо 43).       Также, как для католицизма очень важна фигура Девы Марии, для творчества Толкина почти столь же значимы такие женские фигуры, как, к примеру, Варда и Ариэн — хранительницы света, внушающие страх Морготу. Именно Варда (а не Манвэ) хранит первоначальный свет. Точно так же Ариэн превосходит по своей силе и значимости влюблённого в неё духа Луны, Тилиона: «Дева Ариэн превосходила его в могуществе; ее избрали потому, что не страшилась она жара Лаурелин и не причинял он ей вреда, ибо изначально была она духом огня, и Мелькору не удалось ни обмануть ее, ни склонить к себе на службу <…> Пред Ариэн же Моргот испытывал великий страх и не смел приблизиться к ней» («Сильмариллион»).       В образе Лютиэн эта тенденция творчества Толкина, на мой взгляд, проявилась особенно ярко. В языческой мифологии, на которую опирался Толкин, в качестве героев чаще всего выступали полубоги, рождённые от связей богов со смертными женщинами (хотя иногда были и примеры обратного — скажем, Эней был рожден от связи Афродиты с человеком Анхизом). Напротив, у Толкина сам по себе мотив рождения героя от связи смертной с «богом» редок (благие Валар и майар у него чужды сластолюбия), но уникальный герой «божественного» происхождения — женщина Лютиэн, рожденная от брака «богини» Мелиан с эльфом Тинголом. Причем, опять же, если античные боги обычно вступали в связи со смертными женщинами чисто для того, чтобы потешить свою похоть, союз Тингола и Мелиан у Толкина — именно брак, основанный на любви. [1] Подробнее см. следующие статьи по теме: https://vk.com/@-146787020-bereny-i-luchieni http://www.kulichki.com/tolkien/arhiv/manuscr/anariel4.shtml? [2] Впрочем, отчасти с духом-хранителем из «Комоса», поставленным высшими силами помогать праведниками, можно сравнить не только Хуана, но ещё и орлов Манвэ, выступающих в качестве агентов Валар в Средиземье. [3] См. характеристику смеха Моргота и его приближенных из «Лэ о Лэйтиан» — «self-loathing yet without remorse», то есть исполненного ненависти к себе, но лишённого раскаяния. [4] Фигура Феанора (наряду с образом его внука, Келебримбора) может рассматривать и как реконструкция, и как деконструкция фаустианского мотива. С одной стороны, он — трагическая фигура, образ творца и падшего героя, который в финале мировой истории будет прощен (как Фауст) и сыграет важную роль в возрождении мира. С другой стороны, он, в отличие от Фауста, не взаимодействовал (даже в благих целях с демоническими силами (в отличие от Келебримбора, обманувшегося Аннатаром), что особенно подчеркнуто автором: «Действительно, Мелькор утверждал после, что Феанор многому научился от него втайне, и что это он, Мелькор, наставлял его в воплощении величайшего из его трудов; но то была ложь, порожденная завистью и алчностью, ибо никто из эльдалиэ не ненавидел Мелькора больше, нежели Феанор, сын Финвэ, первым нарекший его Морготом. Хоть и запутался Феанор в тенетах злобы Мелькора против Валар, не вел он с ним бесед и не принимал от него советов» («Сильмариллион»). [5] Характерный пример — образ Ниэнны: «Частый гость она в чертогах Мандоса, что близ ее собственных; и все те, что ожидают в Мандосе, взывают к ней, ибо слова ее укрепляют дух и превращают скорбь в мудрость» («Сильмариллион»). Супруга Ирмо Эстэ охарактеризована как «целительница ран и душевной усталости» («Сильмариллион»). К Варде-Элберет эльфы взывают особенно часто — видимо, полагая её особенно милостивой (даже в сравнении с Манвэ) среди Валар и Валиэр. А Йаванна характеризуется как любящая растительный мир и стремящаяся защитить его. [6] «Не касайся этого золота, ибо сердце мое говорит мне, что проклято оно ужасно. И проклято даже не драконьим дыханием, и не кровью вассалов, которой пропитано оно, и даже не смертью тех, кого они убили, но какое-то более могучее и крепкое зло, которое не могу я видеть, думается мне, висит над ним» («Науглафринг»). [7] Единственный вошедший в поздние версии канона женский персонаж на службе Моргота — Тхурингветиль, гигантская летучая мышь на службе Моргота. Однако об этом персонаже, основная сюжетная роль которого в том, чтобы его шкура была использована Лютиэн, по сути, ничего неизвестно (даже обстоятельства её гибели).