Заметки о Толкине-2

      Мне часто приходится слышать в обсуждениях мира Толкина (особенно — применительно к «Сильмариллиону»), что, мол, те или иные его персонажи пострадали «из-за своей гордыни» — чаще всего приводят примеры Феанора и его сыновей или Турина. Впрочем, при желании обвинение в гордыне можно предъявить практически любому персонажу «Сильмариллиона» (и некоторым героям «Властелина Колец») — с учетом ориентации автора на эпос, где героям свойственны гордость (и ЧСВ — разной степени обоснованности — как обратная сторона этой самой гордости).       Ну что же, поговорим про гордыню у Толкина. Разумеется, с гордыней у него ассоциируется Мелькор, «верховный дух гордыни и мятежа» («Преображенные Мифы") — что вполне укладывается в христианскую картину мира, ведь причиной падения Люцифера в христианстве считается именно гордыня. Даже когда Толкин придумывал древнеанглийские имена для Айнур, одним из имён, избранных им для Мелькора, было древнеанглийское слово Orgel — «Гордыня»[1]. Интересно, что у классика английской литературы Эдмунда Спенсера имя «Оргольо» носил великан, символизирующий гордыню и жестокую тиранию и отчасти напоминающий Моргота (так, пол его замка залит кровью его жертв — ср. с описанием тронного зала Моргота в «Лэ о Лэйтиан»).        Связка Мелькора-Моргота с гордыней (даже на уровне одного из его имён) неудивительна. Интереснее то, какой другой персонаж у Толкина носил имя, прямо отсылающее к древнеанглийскому orgol или orgel — отдельно замечу, при разговоре о гордыне у Толкина этого персонажа вспоминают далеко не в первую очередь. Этот персонаж — не Феанор, не Турин, не Ар-Фаразон; в общем, никто из тех персонажей, которым можно с той или иной степенью обоснованности инкриминировать «гордыню» как «богоборчество» или неверие в высшие силы (по отношению к Валар, как у Феанора и Турина, а отчасти и Келебримбора, или даже по отношению к Эру, как у Ар-Фаразона). Этот персонаж — эльф Саэрос, придворный Тингола, короля Дориата.       Вот что пишет Кристофер в замечаниях к «Детям Хурина»: «В связи с этим нужно упомянуть, что, внимательно сопоставив рукописи, я убедился доподлинно: отец отказался от имени Саэрос и заменил его именем Оргол [Orgol], которое в силу «лингвистической случайности» совпадает с древнеанглийским словом orgol, orgel ‘гордость, гордыня’. Но я решил, что менять вариант «Саэрос» слишком поздно». Замечу от себя, что его имя в «Книге Утраченных Сказаний» — «Оргов» — также может соотноситься с «orgol, orgel», хотя это уже нельзя утверждать так уверенно.       На первый взгляд, такая постановка вопроса вызывает удивление. Саэрос — персонаж откровенно второстепенный, появляющийся лишь в истории Турина как виновник изгнания главного героя из Дориата. Да и «гордыни» в принятом в фэндоме понимании он не проявляет — у него не то что каких-то «богоборческих» ноток или жажды выйти за установленные пределы (вроде нуменорского поиска бессмертия) нет, но даже стремления к власти (большей, чем та, что и так у него есть) не наблюдается (он довольствуется положением советника Тингола, а не метит на место короля). Ну да, неприятный персонаж, а в поздних версиях и вовсе мелкий подленький злодейчик — заносчивый, задирал Турина (а в версии «Детей Хурина» и вовсе попытался его вероломно убить), но, казалось бы, есть же более очевидные кандидаты?       Чтобы попытаться понять истоки этой характеристики — посмотрим, что известно об этом персонаже по текстам Толкина. Начнем с «Турамбара и Фоалокэ» — самой ранней версии истории Турина: «При дворе Тинвэлинта жил эльф по имени Оргов, как и большинство подданных этого короля — илькорин, хотя текла в нем и кровь гномов. По матери приходился он близкой родней самому королю, а будучи добрым охотником и отважным эльфом, снискал его уважение, однако по причине королевской милости был Оргов невоздержан на язык и высокомерен; ничто не любил он столь сильно, как прекрасные одеяния, драгоценные камни, золотые и серебряные украшения, и всегда наряжался в самое лучшее».       То есть за счёт родства с королём и его покровительства Оргов (= Саэрос) стал высокомерным и грубым персонажем. Пристрастие к украшениям и роскошным одеянием, к слову, с поправкой на реалии архаики (которые Толкин как знаток средневековой литературы не мог не учитывать) может быть не только и не столько щегольством, сколько стремлением подчеркнуть свой высокий социальный статус[2].       Теперь посмотрим на характеристику Саэроса из «Детей Хурина»: «Однако жил в Дориате некто Саэрос, который завидовал Турину, и завидовал тем сильнее, чем старше тот становился. Был Саэрос весьма надменен и заносчиво обходился с теми, кого почитал ниже себя по положению и достоинству <…> Если никого не случалось рядом, говорил он с Турином свысока и держался оскорбительно; изрядно досаждал он Турину, хотя долгое время Турин отвечал на грубость — молчанием, ибо Саэрос был советником короля и среди народа Дориата пользовался немалой властью».       Здесь сохраняется мотив высокого положения Саэроса, из-за которого он отличается гордостью, и неумения держать язык за зубами — но добавляется ещё один мотив: высокомерие по отношению к тем, кто стоял ниже его или казался ему таковым. См. его оскорбительный выпад в адрес Турина (неопрятно одетого — ср. с образом Оргова-Саэроса как любителя роскошных одежд, содержащимся в «Книге Утраченных Сказаний») — и его соплеменников-людей в целом: «Ты, человек из Хитлума, надо думать, пришел к столу в спешке, так что драный плащ извинителен; но почто волосы твои спутаны, как ежевичные заросли? Верно, кабы нечесаные космы не закрывали твоих ушей, ты бы лучше слышал, что говорят тебе <…> Ежели мужи Хитлума столь свирепы и дики, то каковы женщины той земли? Верно, бегают они по лесам, точно лани, одетые лишь в плащ из собственных волос?» («Дети Хурина»).       У многих героев Толкина их гордыня (которая в данном случае может быть сопоставлена с античным хюбрисом или англосаксонским ofermod) проявляется в виде вызова высшим силам (божественным или демоническим): это и восстание Феанора (и его сыновей) против власти Валар и его готовность воевать против Моргота даже без их помощи, и скептическое или даже враждебное отношение Турина к Валар вкупе с желанием победить собственную «судьбу» в виде проклятия Моргота, и стремление Келебримбора с помощью Колец Власти создать «отдельный независимый [от Валар] рай» (Письмо 131) в Средиземье, и поиски бессмертия нуменорцами и их потомками, и нападение Ар-Фаразона на Валинор (это только самые значимые примеры).       Но в то же время у отрицательных (в меньшей степени — у неоднозначных, но у отрицательных — особенно) персонажей Толкина гордыня нередко проявляется в виде презрения и зависти к тем, кто «ниже» тебя, или даже стремления поработить их — и именно эта разновидность гордыни становится для них особенно губительной в моральном отношении (см. трагическую роль презрения к «меньшим людям» и дурного обращения с ними в падении Нуменора — зерна которого были посеяны ещё при Тар-Алдарионе, вырубавшем леса гватуирим и ведшем против них войну за попытки сопротивляться этим вырубкам). Возьмём, к примеру, характеристику того же Мелькора: «Эльфов, тем более — Людей, он презирал за их «слабость», то есть недостаток физической силы или власти над веществом» («Преображенные Мифы»).       Одной из важнейших причин повторного падения Мелькора после заточения в Мандосе становится зависть к эльфам: «В глубине души Мелькор более всего ненавидел эльдар, потому что были они прекрасны и радостны, и еще потому, что в них видел он причину выступления Валар и собственного низвержения» («Сильмариллион»); эльфов он воспринимает как «рабов» Валар (или себя-любимого)[3]. О людях он в беседе с Хурином говорит с ещё бо́льшим презрением: «Глупец, ничтожество средь людей — народа, последнего среди наделенных даром речи» («Дети Хурина»).       Характерно следующее рассуждение Толкина о причинах падения Мелькора: «Мелькор (изнутри Эа) подлинно становится злым лишь после осуществления Эа, в котором он сыграл великую и могущественную роль (и первоначально согласованную с Планом Эру). Лишь ревность к Манвэ и жажда править всеми Эрухин свели его с ума» («Фрагменты об эльфийской реинкарнации»). Эру, по его собственным словам, позволил результатам Диссонанса Мелькора существовать («А ты, Мелькор, обнаружишь здесь все тайные свои помышления и убедишься, что все они — только часть целого и дань его величию» — «Сильмариллион») — роковую роль сыграло презрение Мелькора к другим (особенно к Эрухини) и жажда господствовать над ними: «Однако на самом деле мечтал он подчинить своей воле и эльфов, и людей, завидуя дарам, какие пообещал им Илуватар; и захотелось ему самому иметь подданных и рабов, и называться Владыкой, и властвовать над чужими волями» («Сильмариллион»), «Так от величия через высокомерие он пришел к презрению ко всему, кроме себя самого» («Сильмариллион»).       В этом отношении интересно противопоставление Валар и Мелькора, озвученное в «Детях Хурина» эльфом Гвиндором: «Валар никого не презирают, менее всего — Детей Илуватара» («Дети Хурина»). Самая разрушительная разновидность гордыни у Толкина — та, что основана на презрении и одновременно — на зависти. Возьмём историю того же Мелькора — он был могущественнейшим из созданных Эру Айнур, однако в какой-то момент обнаружил, что Эрухини (особенно — люди) в перспективе могут сравняться с ним или даже превзойти его: «Однако в глубокой древности Валар поведали эльфам в Валиноре, что люди сольют свои голоса с хором Айнур во Второй Музыке» («Сильмариллион»), что пробудило в нём ревность.       То же самое мы видим в истории Саэроса. Он — вельможа, приближённый к королю и пользующийся его уважением. Но вдруг всё меняется (хотя, казалось бы, положению самого Саэроса ничто по-прежнему не угрожает), когда Тингол берет на воспитание Турина: «Тингол же оказал гостям добрый прием и усадил Турина к себе на колени в честь Хурина, величайшего из мужей, и Берена, его родича. Немало подивились все, кто был в зале, ибо означало это, что Тингол принял Турина на воспитание; а в ту пору не случалось того, чтобы короли [эльфов] оказывали людям подобную милость» («Дети Хурина»); о Турине сказано, что «пользовался он почетом как воспитанник короля» («Дети Хурина»), став, по сути, его приёмным сыном.       Апогея конфликт Турина и Саэроса достигает, когда Турин в буквальном смысле (ненамеренно) «занимает место» Саэроса, что вызывает его ярость и тот оскорбляет Турина и его народ: «Турин уселся куда придется, ибо устал с дороги и размышлял о своем; и по несчастливой случайности выбрал себе место за столом среди старейшин королевства, там, где сиживал обычно Саэрос. Припоздавший же Саэрос разгневался, полагая, что Турин поступил так из гордыни и с намерением оскорбить его; и отнюдь не утих его гнев, когда сидевшие там и не подумали упрекнуть Турина, но приветили как равного» («Дети Хурина»).       Схожий характер носит предыстория падения Маэглина, племянника Тургона, короля Гондолина — важную, если не ключевую роль в нём играет не только его стремление любой ценой добиться Идриль, дочери Тургона, но и зависть к людям, пользующимся милостью короля. Сначала это проявляется в истории Хурина и Хуора: «Хурин и Хуор прогостили во дворце Тургона без малого год; и говорится, что за это время Хурин постиг многое из того, что ведомо эльфам, и стал отчасти понимать намерения и замыслы короля. Ибо Тургон очень привязался к сыновьям Галдора; подолгу беседовал он с ними и воистину желал оставить их в Гондолине из любви к ним <…> Уход их нимало не огорчил Маэглина, сына сестры короля, что пользовался в Гондолине немалой властью; однако недоволен остался Маэглин королевской снисходительностью, ибо не жаловал весь людской род» («Сильмариллион»).       Позднее это проявляется в истории Туора, сына Хуора: «А Туор остался в Гондолине, преисполнившись благоговения перед великолепием и красотою города, и мудростью его жителей; и возмужал он телесно и духовно, и глубоко постиг сокровенное знание изгнанных эльфов. Тогда сердце Идрили склонилось к нему, а сердце Туора — к ней, и день ото дня росла тайная ненависть Маэглина, ибо превыше всех сокровищ мира желал он завладеть единственной наследницей короля Гондолина» («Сильмариллион»). По-видимому, неприязнь Маэглина к Туору была связана не только с тем, что он женился на Идриль, которую вожделел сам Маэглин, но и с тем, что Эарендиль, сын Туора и Идриль, обходил Маэглина в порядке престолонаследия.       До этого, между тем, Маэглин, видимо, был едва ли не вторым в Гондолине после Тургона: «Но Маэглин возвеличен был среди гондолиндрим и немалого достиг: все превозносили его, и король осыпал его милостями; охотно и быстро постигал Маэглин то, чему учили его, но и сам мог научить многому» («Сильмариллион»). Он мог занимать пост наместника, то есть alter ego короля в его отсутствие: «в черный год Нирнаэт Арноэдиад, Тургон открыл ворота и выступил с войском на север, на помощь Фингону, Маэглин же не пожелал остаться в Гондолине наместником короля, но отправился на войну» («Сильмариллион»). На приёме в честь Туора Маэглин стоял по правую руку от короля («Сильмариллион»), что является показателем особой власти — ср. с Турином, вождём нарготрондцев de facto, ехавшим по правую руку от Ородрета, номинального короля Нарготронда, в походе против Глаурунга («Сильмариллион»).       Интересно, что, напротив, такой положительный персонаж, как Гвиндор (жених дочери Ородрета Финдуилас и один из советников короля Нарготронда), несмотря на обиду на Турина, занявшего его место при короле и в сердце Финдуилас («С какой бы стати мне радоваться, — не я ли всего из-за тебя лишился?» — «Дети Хурина»), и разногласия с ним по вопросам ведения войны («Не по душе пришелся Турину нарготрондский способ ведения войны: засады, и уловки, и стрела в спину; и призывал он отказаться от скрытности, и атаковать прислужников Врага большими силами, и открыто выйти на бой, и обратить их в бегство. Но Гвиндор неизменно возражал Турину на королевских советах, говоря, что побывал в Ангбанде и видел малую толику мощи Моргота, и отчасти представляет себе его замыслы» — «Дети Хурина») — продолжает считать Турина своим другом (хотя оснований для неприязни к Турину у него было, пожалуй, сильно больше, чем у того же Саэроса), не питает вражды к Финдуилас и даёт ему совет, как ему спасти Финдуилас и избавиться от тяготеющего над ним проклятия Моргота: «Поспеши в Нарготронд и спаси Финдуилас. Последние слова мои к тебе таковы: она одна стоит теперь между тобою и роком. Если помедлишь ты и предашь ее — не замедлит настичь тебя рок» («Дети Хурина»).       Стоит отметить, что у неоднозначных персонажей Толкина ревность к своему положению также играет роковую роль в их трагической судьбе — см. роль конфликта между Феанором и Финголфином («Благородными владыками были принцы Феанор и Финголфин, старшие сыновья Финвэ, всеми чтимые в Амане; теперь же они возгордились, и каждый ревниво оберегал права свои и собственность» — «Сильмариллион»), заложившего основы для позднейшего разделения нолдор. В истории Берена и Лютиэн трагическую роль, обрекающую героев на страдания, играет презрение Тингола к людям и вообще его гордыня по отношению к тем, кого он считал ниже себя (интересно, что именно в его свите появился такой персонаж, как Саэрос): «Король пришел в ярость, ибо Лутиэн любил он превыше всех сокровищ, и полагал, что даже среди эльфийских владык нет никого, достойного его дочери; смертных же Тингол даже не принимал на службу» («Сильмариллион»).       Впрочем, объективность требует признать, что от презрительного отношения к людям («Жалкие люди, дети ничтожных правителей и недолговечных королей! Неужели такой, как эти, коснется тебя — и все же останется жить?» — «Сильмариллион») Тингол в итоге перешел к гораздо более дружественному, взяв Турина к себе на воспитание — но свою роковую роль в последующей гибели Дориата этот его недостаток уже успел сыграть, несмотря на произошедшую с ним перемену: «Так Тингол призвал гибель на Дориат и опутал себя тенетами проклятия Мандоса» («Сильмариллион»).       В заключение интересно отметить, что герои, движимые хюбрисом, гордыней по отношению к «высшему» (Феанор, Турин), если ориентироваться на Второе Пророчество Мандоса, в финале мировой истории (Дагор Дагорат) сыграют положительную роль, способствуя победе над Морготом и последующему возрождению мира. И их прижизненная роль в мировой истории тоже неоднозначна. Напротив, последствия дел персонажей, мотивированных гордыней к «низшему», комплексом превосходства в сочетании с презрением и завистью, оказываются особенно губительны для других — и для них самих (самым ярким примером тут, конечно же, оказывается Мелькор). [1] https://vk.com/wall-23592973_140279? [2] Интересно, что любовь к сокровищам как внешнему маркеру его высокого статуса самопровозглашенного «Короля Мира» демонстрирует и Моргот. Вот что он говорит Хурину в «Лэ о детях Хурина», убеждая того примкнуть к нему: Мои неизмеримые сокровища грудами высятся, неисчислимые, сложены они в местах потаенных, столетьями под спудом; там эльфийского серебра и злата бледен блеск в полумраке; драгоценности и самоцветы, во дворцах богами некогда хранимые, а ныне ими оплакиваемые, - вот чем владею я днесь и воздам тебе щедро - Той мздой насытится и Змий Алчбы. [3] «Вот Мэлько видит вокруг себя пустоши Арвалина и не ведает, как ему спастись, ибо мрак там непрогляден, а он не знает сих земель, простирающихся до крайнего юга. Тогда посылает он вестника, требующего неприкосновенности по праву глашатая <…> посланец, не смешавшись, изрек следующее: — Владыка Мэлько, повелитель всего мира от крайнего востока до внешних склонов валинорских гор, своим сородичам Айнур. Ведайте, что в возмещение за многоразличные ужасные оскорбления и за долгий срок несправедливого заточения, каковые он, невзирая на высокие его кровь и положение, претерпел от ваших рук, забрал он, как-то подобает ему, малую толику сокровищ Нолдоли, ваших рабов. Вельми опечален он, что убил нескольких из них, дабы они не содеяли ему вреда по злобе своих сердец. Но те святотатственные поползновения вычеркнет он из своей памяти и также все былые обиды, что вы, Боги, причинили ему, забудет он настолько, дабы вновь явить свое присутствие в месте, называемом Валмар, буде прислушаетесь вы к его условиям и выполните их. Ибо знайте, что Нолдоли должно прислуживать ему и украшать ему жилище; сверх того, по праву требует он…» («Воровство Мелько и Затмение Валинора»).