Поющие холмы

Жизнь в деревне была даже приблизительно не похожа на всё то, что Кузко приходилось испытывать до этого. Люди здесь были совсем другими. В то время, когда Кузко, ещё живя во дворце, только потягивался и собирался вставать с постели, они уже шли на обед, закончив с делами первой половины дня. Они одевались в не самую дорогую одежду и жили в домишках, построенных ещё их праотцами, а чтобы прокормить себя, занимались тяжёлым трудом: пахали землю, сеяли зерновые культуры и картофель, сами мастерили орудия труда, разводили лам. И вот так эти люди жили здесь годами, десятилетиями, поколениями… Это вселяло в Кузко суеверный ужас. Сама по себе деревня состояла из нескольких разбросанных по ограниченному участку земли маленьких, даже крошечных домиков. Самый большой из них не мог сравниться в размерах и роскоши убранства даже с самой маленькой комнатой, что имелись у него во дворце. Кузко они больше напоминали небольшие закутки, разделённые перегородкой на кухню и спальное место (которое, в свою очередь, можно было принять за таковое только в случае незнания, как действительно выглядят кровати). И именно в таких условиях ему предстояло прожить ближашее время. Кузко ненароком даже подумал о том, что не так уж и сильно ему нужно это искупление и лучшая, с точки зрения морали, жизнь, но по-быстрому отмёл эти мысли, не давая им в полной мере завладеть его разумом. В конце концов, едва ли прожить некоторое время в деревне, понять и прочувствовать быт своих подданных, научиться их ремёслам должно быть так уж трудно. Да раз плюнуть. Проще простого. Разумеется, стоило Паче объявить о временном переезде императора в их деревню, среди жителей начался переполох. Суета застала непосредственное прибытие Кузко и лишь усилилась, когда обнаружилось, что император приехал не при параде, а в обычной крестьянской одежде, купленной на рынке по дороге, но к следующему дню уже поутихла, а потом и вовсе сошла на нет. Большим событием это было, конечно, для деревенских девушек, большинство из которых разом принялось мечтать выйти за Кузко замуж и самой стать императрицей, но тот, привыкший к повышенному вниманию к своей персоне, даже поначалу не заметил этого. Восхищение как барышень, так и местных жителей значительно поубавилось, когда зашла речь о способностях к ремеслу (ведь именно такими категориями деревенские жители и размышляли), а с этим у юного императора было туго. Кузко разбирался примерно ни в одном из предложенных ему ремёсел, которыми эти крестьяне зарабатывали себе на жизнь, ужас-то какой, и брал разве что любопытством да энтузиазмом. Стремясь что-то доказать себе и окружающим, Кузко пробовался во всём, по привычке придумывая тысячу оправданий на ходу, ошибался, снова пробовался и снова ошибался, и если бы не его врождённая непробиваемая упрямость, то неизвестно, как быстро и чем вообще всё бы закончилось. Практически сразу, после первой же попытки принести пользу обществу выяснилось то, что и так было для многих очевидно, — Кузко оказался совершенно неприспособлен к физическому труду. За всю свою жизнь он едва ли держал что-то тяжелее пера, которым подписывал собственные приказы, а потому развитость его мышц, что была так важна при физической работе, оставляла желать лучшего. Кузко был тонким, как щепка для растопки костра, и таким же ломким, практически не имел мышечной массы, и выигрывал разве что своей пластичностью. Да и его руки — тонкие, аккуратные — были предназначены, скорее, для ношения украшений, чем работы с грубым камнем и землёй. После своего первого рабочего дня он сутки провалялся в доме, непрерывно стеная о том, как ломит все мышцы в теле, отваливаются руки и ноги, а ещё он, кажется, умирает. Раз в несколько дней Пача и ещё несколько мужчин из деревни ходили рыбачить. Недалеко от поселения, на расстоянии пары километров от джунглей, протекала горная речка, берущая свое начало где-то в глубине леса, на опасных высоких хребтах. Кузко таскался вместе с прочими рыбаками, будучи заинтригованным описанием этой странной работы, но его интерес рассеялся уже на второй поход к реке. Вся работа заключалась в неподвижном сидении у реки и слежки за появлением кругов на воде, что свидетельствовало об улове. У Кузко рыба не клевала, в отличие от его сотоварищей по несчастью, рыбаки почти не переговаривались друг с другом, предпочитая хранить священное молчание, и Кузко томился влажной жарой, волнами исходящей от джунглей, не находя себе даже малейшего предлога развеять скуку. Как говорил сам Пача: «рыба здесь редкая, но верная», но Кузко оставил попытки понять, что это значит, где-то в то же время, что и потерял интерес к этому занятию. Но ходить вместо с остальными продолжал с завидным упрямоством. Некоторые жители деревни смотрели со скрытой или же и вовсе откровенной неприязнью, наблюдая за тем, как совсем юный парень, пусть он был и сам император, не мог справиться даже с самой простейшей работой. Большинство же, однако, относились с пониманием и поощряли рвение молодого правителя освоить их ремесло и стать ближе к народу. Больше всего помогал, конечно, Пача. Он всегда был рядом, указывал на ошибки, учил, как нужно делать правильно, но самым главным, за что Кузко был ему благодарен, хотя вряд ли смог бы признаться в этом, была его поддержка. Даже если Кузко откровенно лажал, злился сам на себя и жаловался на весь существующий мир, Пача не ругался, лишь подбадривал и говорил что-то в духе «сейчас не получилось, так потом получится, не отчаивайся». Это было действительно ценно. Когда Кузко поймал свою первую рыбу, то сперва даже потерял дар речи от счастья. Рыбёшка была совсем крохотная, почти без мяса, но Кузко был рад настолько, будто собственной персоной прыгнул в воду, догнал её и выловил голыми руками, насмерть борясь с речным течением. Он, вероятно, закатил бы роскошный пир по такому поводу, если бы вовремя не вспомнил, что оставил все свои сбережения в дворцовой казне. Радость, впрочем, продлилась недолго: Кузко так шумел, исполняя свой победный танец, что, очевидно, распугал всю оставшуюся в реке рыбу, чем вызвал недовольство остальных. Но ему повезло в том, что это было уже окончание рыбалки, и особого гнева поселян этими своими действиями он не вызвал. Кузко учился. Постепенно, не всегда успешно, но прикладывая все возможные усилия, он осваивал навыки, о которых доселе знал лишь в теории. Он был упрямым и любопытным, и пожалуй, если бы не эти качества, юный император едва ли достиг тех результатов, которых в итоге и достиг, пусть иногда наличие этих черт в его характере и откровенно досаждало местным жителям. — Кузко, мы это уже обсуждали, я не дам тебе ремонтировать крышу, — устало, но настойчиво произнесла Чича, помешивая что-то в томящемся на огне горшочке. — Но почему? — продолжал гнуть свою линию Кузко. — Ты же сама сказала, из-за сильных дождей крыша простудилась… — Прохудилась. — Да-да, — махнул рукой Кузко. — Вот это вот случилось с ней из-за сильных дождей. А если они снова нагрянут? Вас же тут, ну… как бы сказать помягче, совершенно и абсолютно затопит. Полностью. Совсем! «Что было бы неплохим решением по реализации Кузкотопии», — мелькнула мысль в голове, но Кузко прикусил себе язык быстрее, чем успел озвучить её. — Пача со стариками говорят, что, судя по облакам и ветру, дождей стоит ожидать ещё нескоро, — спокойно ответила Чича, накрывая горшочек крышкой и откладывая ложку в сторону. — И ты им веришь? Вот так на слово?! — возмущённо взмахнул руками Кузко. Чича скептично поджала губы: долговязый император своими ладонями едва не снёс её висящую под потолком кухонную утварь. В повязке за спиной женщины захныкал Юпи, подавая первые признаки пробуждения, и Чича прокрутила ткань вокруг себя, чтобы было удобнее качать ребёнка на руках. — Послушай, Кузко, это похвально, что ты так стремишься к труду. — Она сделала паузу, отвлёкшись на Юпи, но почти сразу же продолжила, не давая уже открывшему рот парню начать отпираться и придумывать оправдания для своего рабочего энтузиазма. — Но в данном случае спешка ни к чему. Пача сказал, что займётся крышей на этих выходных. Сейчас конец лета, по ночам тепло. Время терпит. — Да бро-ось, — протянул Кузко и опёрся на стоящую в углу раковину. — Едва ли починка крыши может быть настолько сложной. Что там нужно сделать? Просто накидать соломы сверху? С этим любой справится. Он небрежно махнул рукой, как бы подтверждая свои слова. Чича смерила его тяжёлым взглядом и вздохнула. Она не разделяла почти безоговорочного благодушия своего мужа по отношению к Кузко (он хоть и продолжал перевоспитываться, но оставался тем ещё фруктом), зато как никто другой знала про его твёрдолобость. Они с Кузко вообще часто сталкивались на этой почве — Чича была слишком принципиальна, чтобы разрешать ему всё подряд, а Кузко привык получать то, что захочет. Чича вздохнула ещё раз и указала в сторону выхода. — Ладно, пойдём. Но пообещай, что будешь делать всё ровно так, как я тебе скажу. — Бу-я! — радостно воскликнул Кузко, резким движением оттолкиваясь от раковины. Та заходила ходуном от такого грубого воздействия, но Кузко не заметил — он исполнял свой победный танец. Чича покачала головой. Не то чтобы она взаправду верила, что Кузко справится с поставленной задачей, скорее, наоборот, она бы удивилась, если бы это действительно произошло. Но она надеялась, что это научит Кузко не пытаться прыгнуть выше собственной головы, что ему было бы очень полезно. Да и тратить силы на спор с ним в данном случае показалось не совсем уместным, ведь едва ли Кузко в попытках залатать крышу сожжёт весь дом или что-то в этом духе. В конце концов она уже воспитывала двоих детей и недавно родила третьего. Почему бы не взять под своё крыло ещё одного? Чича распахнула дверь амбара, указывая на все необходимые инструменты и принадлежности, а также давая инструкции. Кузко слушал внимательно, но это ожидаемо не добавляло ей уверенности. — Не переживай, Чича, — успокаивал её Кузко, глядя на нахмуренные брови женщины. В нём уже кипело предвкушение успеха после завершения работы. — Всё будет в наилучшем виде, это я тебе гарантирую. В конце концов, что такого ужасного может случиться?.. — ...Ну и откуда мне было знать, что это может случиться? — возмущённо восклицал Кузко, сидя на крепко сбитом деревянном табурете. — Там не было ни одной табличке, на которой было бы написано «нельзя опираться на прохудившиеся крыши». Ни одной! Мое зрение острее ястребиного, я бы точно заметил. — И правда, кто же мог предугадать, что нечто подобное произойдёт? — не скрывая иронии в голосе, проговорила Чича. — Вот и я о том же! — искренне закивал Кузко, не замечая сарказма в тоне женщины. — Хорошо, когда тебя понимают. Но табличку я бы всё же поставил, мало ли что… ай-й! Кузко провалился. В буквальном смысле — во время попыток починить крышу он ненароком облокотился на неё, чтобы немного передохнуть, а в следующий миг уже летел вниз, внутрь комнаты, находящейся прямо под этой самой крышей. Приложился Кузко порядочно — хоть высота была небольшой, приземление вышло достаточно жёстким. Он ушиб себе голову, содрал колени и отбил локоть, которым во время падения пытался закрыть лицо. Благо хоть не сломал ничего. И вот сейчас благословенный Солнцем император Тауантинсуйу, чьи территории бесконечно простирались на все четыре стороны света, сидел на деревянном табурете в маленькой кухне и морщился из-за мази, которую Чича наносила на его содранные колени. Действительно иронично. Терпению Чичи можно было позавидовать. Видимо, и правда сказывалось воспитание троих детей. Когда Кузко налажал с заданием, она не стала его ругать, лишь покачала головой и посмотрела на него взглядом из разряда «я же предупреждала». Да и более того, прямо сейчас она сидела и обрабатывала его сбитые колени и локти. Это ли было не подтверждением её снисхождения. Несмотря на все их споры, Кузко ценил то отношение, которое получал от Чичи (не всегда успешно, но он правда старался). Возможно, потому что в каждом её действии сквозила материнская забота, которую Кузко за всю жизнь так никогда и не испытал. Такое незнакомое, но тёплое чувство, ради которого он был готов даже посмирнеть и сидеть спокойно, лишь изредка морщась, пока мазь щипала. Когда он только приехал в деревню, Чича связала для него первое собственное пончо. Кузко не понял почему, но этот поступок его сильно растрогал, настолько, что ему пришлось оправдывать свои заслезившиеся глаза попавшей в них пылинкой (или добрым килограммом пыли, если быть точнее). Ему часто дарили одежду, куда роскошнее и дороже, чем то пончо, которое сделала Чича, но именно оно стало неожиданно дорого сердцу Кузко. Возможно, именно потому, что он знал, — она потратила время и силы на это, специально для него. Кузко не знал, чем заслужил такое отношения, но готов был не знать и дальше, если это означало, что так будет продолжаться. — Посиди немного, чтобы мазь подействовала, — сказала Чича, поднимаясь. Она отошла к шкафчикам, где хранились все лечебные принадлежности, на ходу оборачивая и перевязывая горшочек с мазью куском ткани, и аккуратно поставила его внутрь. — Куда уж мне теперь торопиться, — буркнул Кузко, откидываясь к стене и снова морщась от боли в затылке. Несмотря на все ушибы и ссадины, больше всего, конечно, пострадала его гордость. Вечером с пастбища вернулся Пача и узнал новости о собственном доме буквально из первых же рук. Кузко смущённо мялся на месте, чувствуя себя отчётливо глупо, и даже его привычная отговорка для самого себя и других — «я же хотел как лучше!» — сейчас не работала. Проблема была в том, что он действительно хотел сделать, как лучше, — а в итоге попросту накосячил, добавив Паче работы. Отчего-то за это он чувствовал вину, хотя с детства привык игнорировать её. Пача не стал его ругать. Так, побранил для вида, да и то с улыбкой. Даже больше — похвалил Кузко за рвение к нанесению пользы обществу, но попросил в следующий раз в подобных ситуациях не разбираться без него. Кузко оставалось лишь кивнуть, не веря, что ему даже ни за что не прилетело. Странный был этот Пача. С самой первой их встречи (ну, максимум со второй) Кузко не мог понять, что происходило в его голове. Каждый раз, когда, как ему казалось, он находил какое-то объяснение его действиям, Пача снова делал что-то такое, что разбивало рассуждения Кузко в пух и прах. Впрочем, как правило делал он всегда что-то хорошее, так что Кузко не жаловался, лишь старался выглядеть не слишком растерянно. Крышей Паче пришлось заняться раньше выходных — одно дело, когда в ней несколько небольших прорезей да прорежённая солома, и совсем другое, когда там дыра размером с человека. Кузко сразу вызвался помогать, на что последовал настолько же незамедлительный насколько и отрицательный ответ Чичи. Она аргументировала своё нежелание видеть его в помощниках тем, что он уже и так достаточно помог, но Пача в конечном итоге сумел уговорить жену на разрешение Кузко помочь. И пускай его помощь, по большому счёту, заключалась в подношении инструментов и наблюдении со стороны, Кузко был рад разрешению конфликта в его пользу. Первые два дня они потратили на ремонт со стороны комнаты (каркас крыши там был повреждён больше всего). Работа шла достаточно бодро, Пача с охотой и привычной ему терпеливостью объяснял Кузко всякие тонкости, а тот с не меньшей охотой слушал и старался запомнить (что, впрочем, не было особо успешно, но он хотя бы старался). На третий день ремонт был перенесён на улицу. Пролом изнутри был уже заделан, а потому оставалось лишь навести красоту с внешней стороны. Именно поэтому Кузко уже битый час придерживал лестницу, по которой Пача забрался на крышу и занимался ремонтом, и следил за тем, чтобы тот не сверзился на землю вместе со всеми инструментами и самой крышей в придачу. Занятие было скучным до тошноты, к тому же от стоящей на улице жары клонило в сон, но Кузко успокаивал себя тем, что учился чему-то полезному. Он в последнее время вообще часто прибегал к этим словам в качестве собственного успокоения. — Эй, Кузко! — донёсся до него голос со стороны калитки. Парень обернулся. У забора стояла молодая девушка, его ровесница или около того, и приветливо улыбалась. Кузко не мог вспомнить её имени — Мата? Маки? — но лицо девушки было ему смутно знакомо. Он явно видел её где-то в деревне, но в его сознании окружающие люди, и тем более девушки, часто сливались в одно неразборчивое пятно, вычленить кого-то конкретного из которого было крайне сложно. — Добрый день, Пача! — Девушка у забора махнула мужчине рукой. Тот обернулся и сделал тоже самое. — И тебе добрый день, Мата! Всё же её звали Мата, промелькнуло в голове у Кузко, пока девушка с Пачей обменивались ещё парочкой дежурных фраз, прежде чем мужчина вернулся к своему занятию. Мата, между тем, подошла чуть ближе. — Вижу, ваш ремонт продвигается успешно. — Она перевела взгляд с крыши на Кузко, и приветливая улыбка на её лице превратилась в сострадающую. — Я узнала о том, что случилось, почти сразу, в тот же день. Сочувствую тебе. Но сейчас ведь уже всё в порядке, верно? — Да, как ты и сама, в принципе, можешь заметить, — ответил Кузко и криво улыбнулся. Он понятия не имел, как вести этот разговор. Возникло неловкое молчание, которое сам Кузко нарушать не хотел. Мата мялась, то избегая его взгляда, то наоборот встречая его и неловко улыбаясь, а у Кузко не было привычки вытягивать из людей что-то, что они хотели сказать, но по какой-то причине не делали этого. То, что Мата хотела что-то сказать или спросить, было очевидно. Кузко знал этот бегающий, чуть заискивающий взгляд, когда человек пытается подобрать наиболее удачные слова для своей просьбы или мнения, чтобы не задеть собеседника; он отложился у Кузко на сетчатке глаза. Так всегда смотрела на него Изма, да и в принципе многие министры и советники, которые сновали по дворцу. От этого сравнения ему стало не по себе. — Кхм, Кузко, у тебя случайно нет каких-нибудь дел сегодня вечером? — наконец спросила Мата, нервно сминая руки. Кузко в удивлении вскинул брови и перевёл на неё взгляд, из-за чего та торопливо, даже испуганно заговорила, словно пытаясь оправдаться: — Наша повозка покосилась, что-то с колесом, а другой у нас нет, сам знаешь, как и у всех тут. Ты ведь ищешь работу, ну я и подумала, может, тебе захочется взглянуть и, может, помочь? Если… если тебя не затруднит, конечно… Она говорила сбивчиво, отчего-то волнуясь и перескакивая с одного слова на другое, но к концу её скромной речи Кузко откровенно просиял. Ему тешило самолюбие, что эта девушка обратилась с такой просьбой именно к нему, а уж с учётом того, что идея с успешным освоением навыков стала его идеей фикс, башню Кузко едва не снесло совсем. Он так увлёкся этими мыслями, что забылся, принявшись поправлять причёску и одежду, и на несколько секунд отпустил лестницу. Та качнулась, когда Пача слегка сместился в сторону, и слегка заходила ходуном. Послышался возмущённый окрик мужчины, вынуждая Кузко отвлечься от собственных мыслей и вернуться к выполнению своих обязанностей, на что тот лишь закатил глаза, всё ещё пребывая в грёзах самолюбования, и вновь взялся за лестницу обеими руками. Однако уже через каких-то пару мгновений радость на его лице сменилась глубокой задумчивостью. — На самом деле я думаю, мы провозимся с крышей до конца дня. Ведь другой у нас нет, сама знаешь. — Едва слова были сказаны, Кузко прикусил себе язык. Зеркаля её фразу, он не планировал как-либо задевать девушку, но, судя по выражению лица Маты, она была не в обиде, так что Кузко облегчённо выдохнул. — Может, в другой раз? Он попытался выдавить вежливую улыбку, но получилось скверно. Весь этот разговор доставлял ему непонятный дискомфорт, причину которого Кузко никак не мог определить и просто продолжал чувствовать себя глупо. — Хм, да, в другой раз… Может, тогда завтра? — спросила Мата, явно не теряя надежды. Такая настойчивость со стороны девушки могла бы смутить Кузко, если бы не грела его самооценку так сильно. Но так или иначе, он был вынужден её разочаровать. — А, завтра мы идём рыбачить. — Кузко небрежно пожал плечами. — У нас у всех тут есть свои обязанности, своё место и вот это всё. Так что нет, вряд ли. — Оу, — только и произнесла в ответ Мата — она была расстроена и усиленно старалась это скрыть. — Что же, тогда, хм, ладно… — У тебя же есть отец? — не дав ей договорить, вдруг спросил Кузко. Девушка непонимающе хлопнула ресницами и уставилась на него. — Брат? Ну там… дядя, может? Он абсолютно честно понятия не имел, есть ли у Маты дядья или братья, но у всех в этой деревни были обширные родственные связи, так что он бы не удивился, если случайно попал пальцем в небо. Мата, между тем, продолжала молча на него смотреть, очевидно не понимая, о чём идёт речь. — Я к тому, что, если работа требует мужской силы, просто попроси кого-нибудь из них. Делов-то. — Ну, да, думаю, я так и сделаю, — наконец произнесла Мата. Если до этого девушка выглядела слегка поникшей, то после последних слов Кузко скисла окончательно, однако всё же нашла в себе силы на вежливую улыбку. — Спасибо, Кузко. — Обращайся, — ответил тот, в упор не замечая состояния девушки. — Ладно, тогда я, пожалуй, пойду. Удачи вам здесь. — Мата кивнула, переводя взгляд на почти уже скрытые повреждения в крыше. — Ага, и тебе, — невпопад бросил Кузко, уже смотря в другую сторону. Его внимание привлекла толпа детей внизу на холмах, с усердием толкающая чью-то повозку. Кажется, в повозке была лама, а в толпе — Чака и Типо. Попрощавшись с Пачей, Мата развернулась и направилась вниз по склону холма, в сторону большинства домиков деревни. Кузко лишь коротко присвистнул, глянув ей вслед. Это был, пожалуй, один из самых странных разговоров, который ему приходилось вести за всё время бытия императором. — Тебе не кажется, что ты был слишком груб? — спустя пару минут раздался сверху голос Пачи. Кузко снова закатил глаза и раздражённо простонал. — А тебе не кажется, что ты слишком драматизируешь? Ну да, да, я отвлёкся на секунду, одну секунду. Лестница же в итоге не упала, никто не пострадал! Ты видишь где-то здесь лежающую на земле лестницу? Вот и я нет. Не надо быть таким злопамятным. На эмоциях он даже взмахнул рукой, но тут же, опомнившись, вернул её на место, чтобы не допустить ещё одного казуса. — Я говорю о Мате, — спокойно пояснил Пача, совершенно не отрываясь от дела. — Ты как-то слишком категорично ей отказал. Она неплохая девушка, ты бы ей хоть шанс дал. — Шанс на что? Отвлечь меня от трудового долга? Я не для того здесь надрываю свою роскошную императорскую спину как последнее вьючное животное, чтобы кто-то потом говорил, что я отлыниваю. Нет, не-а, м-м, со мной такое не прокатит. — Шанс на внимание, — терпеливо продолжал Пача. — Я думаю, ты ей нравишься. Кузко пришлось задрать голову, чтобы иметь возможность с удивлением и даже недоумением уставиться на него. — Разумеется, я ей нравлюсь, я ведь вообще всем нравлюсь, это и так понятно, но при чём здесь?.. — Он вдруг осёкся, осознав, что по привычке, до сих пор тянувшейся за ним из прошлой жизни, сболтнул лишнего, стушевался и, стараясь это скрыть, поправился: — Вернее, кхм, почти всем, ну, половине… трети точно нравлюсь… кхм, да… — Нет же, Кузко, я думаю, Мате ты именно нравишься. — Пача протянул это слово с каким-то особым выражением и вдруг многозначительно глянул на парня сверху вниз. — Как девушке нравится парень. Понимаешь, о чём я? Кузко завис на пару минут, обдумывая слова Пачи, прежде чем до него дошёл их смысл. Он тут же обернулся и уставился вслед удаляющемуся силуэту Маты — она была уже достаточно далеко и походила на вырезанную из дерева фигурку, какие продавали в городе на рынке. Кузко вдруг ощутил самое ненавистное ему в целом свете чувство — жгучий стыд. За то, что так небрежно и даже, действительно, грубо повёл себя с ней. Но у него просто-напросто не было опыта в данной сфере действий, а с чувством такта были проблема чуть ли не с самого рождения. Кузко никогда не влюблялся в девушек, не ухаживал за ними и вообще не делал ничего подобного, ведь раньше в этом попросту не было смысла — невест ему подбирал один из его подчинённых, а Кузко оставалось лишь озвучить свой вердикт. Ну а теперь… девушка сама пришла к нему, выказывая свой интерес к его личности, а он из-за этого пребывал в крайней степени растерянности. Если допустить, что Мате он действительно нравился, то возникал разумный вопрос, а нравилась ли она ему? Мата была… обычной. Длинные чёрные волосы, завязанные в незамысловатую причёску, смуглая кожа, тёмные, почти чёрные глаза, однотонная туника, с выступающими из-под ткани загорелыми предплечьями и щиколотками. Она была не чета всем придворным красавицам, которых Кузко видел всю свою жизнь, и уж тем более уступала им в образовании, но она была заинтересована в нём, в самом Кузко, и это было той самой чертой, которая заинтересовала его самого. Конечно, Кузко не мог знать наверняка, что интерес Маты к его персоне вызван не его императорским титулом, да и слова Пачи едва ли могли сойти за достоверный источник, но Кузко так сильно хотелось в это верить, что он действительно это делал. Он почувствовал, как вспыхнули щёки от этих мыслей, даже прикоснулся к ним тыльной стороной ладони, чтобы проверить наверняка. От всего этого голова шла кругом. Кузко не мог вспомнить, когда вообще в прошлом был так взволнован из-за девушки. Эти чувства и мысли были ему чужды, но щёки продолжали гореть так же сильно, стоило ему только вспомнить образ Маты и произнесённые Пачей слова. Кузко настолько погрузился во внезапно возникшие в его голове мысли, что не заметил, как Пача спустился вниз, а потому дёрнулся, как от удара молнии, когда тот заговорил совсем рядом: — Соломы не хватило. — Он поднял пустой мешок, из которого торчало несколько одиноких соломинок. — Я пойду принесу ещё. — Я сам! — вдруг громко выпалил Кузко, чуть ли не силой вырывая у мужчины мешок, и резво помчался в сторону амбара. Какой-то иррациональной идеей в его голове всплыла мысль, что Пача мог прочесть всю правду по его лицу и понять, что именно он сейчас испытывал. Его это пугало, а потому Кузко лишь посильнее наклонился вперёд, волосами стараясь скрыть покрасневшее лицо, и упрямо, не оглядываясь, шагал вперёд. Было в этом что-то сокровенное. И не хотелось, чтобы кто-нибудь видел, что его это волновало. Кузко поспешил поскорее скрыться за дверями амбара, где и хранилась солома наряду с прочими сельскохозяйственными изысками, а потому не видел, как Пача по-доброму снисходительно качал головой ему вслед. На следующий день, после запланированной рыбалки, Кузко как следует набрался смелости и пошёл к Мате. Он не знал, где находится её дом, а потому ему пришлось спрашивать путь у первого встречного жителя деревни, и это было самым настоящим испытанием для него. Ведь упаси Боги кто-нибудь мог подумать, что Кузко шёл к Мате не помогать, а из личных причин. Девушка оказалась дома. Она значительно удивилась, увидев на пороге Кузко собственной персоны, что неуверенно мялся, пытаясь как-то объяснить свой внезапный визит, но удивление довольно быстро сменилось радостью, и Мата, сориентировавшись, сразу повела Кузко на задний двор. Стоящая там телега и правда была покошена и до сих пор не чинена, а потому Кузко, намереваясь загладить вчерашний провал, вызвался по-быстрому всё исправить. Он понимал, что именно сейчас, перед девушкой, ударить в грязь лицом было особенно нельзя, это было бы, по меньшей мере, преступлением против самого себя, но, увы, этому преступлению было суждено состояться. Кузко правда, искренне старался наладить расположение колеса, и, возможно, от того, что он старался так усердно, колесо, в конечном итоге, раскололось окончательно, в результате чего его пришлось менять. Почти тут же выяснилось, что имевшееся в доме Маты запасное колесо было неровным, и его нужно было подпиливать, а потому пришлось звать отца девушки (ведь сами они, при всех решительных порывах Кузко, были не в состоянии сделать это). Отец Маты был хмурым и молчаливым человеком, а от его взгляда Кузко пробирал холодок до самого позвоночника, поэтому он старался лишний раз не смотреть в его сторону и общался преимущественно с самой Матой. Лишь изредка, когда он, отвлекаясь от работы, сурово глядел на них, они словно по команде замолкали и делали вид, что заинтересованы чем-то в совершенно противоположной друг от друга стороне. Возня с колесом немного затянулась, но даже после её окончания Кузко, ожидаемо, не ушёл. Мата была пастушкой и, как все пастухи в округе, слишком хорошо разбиралась в ламах, Кузко даже немного пожалел, что во время бытия одной из них ему повстречался именно Пача, а не эта девушка. Слушать про лам было не особо интересно, но помимо этого Мата рассказывала ходившие по деревне сплетни, и уж это было Кузко по душе, так что он, затаив дыхание, внимал всем слухам, которые Мате удалось мимолётом услышать на работе или в беседах с подругами. Но, по большому счёту, Мата молчала, позволяя ему не затыкаться практически беспрерывно. Она лишь то и дело задавала вопросы, пускающие пространные разглагольствования Кузко в новое русло, и смотрела на него, не скрывая восхищения во взгляде, так что к концу дня он был готов поклясться, что встретил свою родственную душу. Сам же Кузко в какой-то момент поймал себя на том, что чувствует себя нервозно. Он хотел впечатлить Мату, но понятия не имел как это сделать. Подобных вопросов перед ним раньше в принципе не стояло, Кузко всегда чувствовал себя на вершине пьедестала, а это значило, что все девушки мира ждали момента, чтобы упасть у его ног, да и в прошлом попросту не было в его жизни такой девушки, ради которой ему захотелось бы хоть как-то напрячься. Сейчас же всё было по-другому. Кузко лишь отдалённо понимал, зачем ему всё это было нужно. Если Пача был прав, и Кузко действительно нравился Мате, то ему необходимо было приложить все усилия, чтобы не разочаровать её. Ведь если она разочаруется, то потеряет интерес к нему, и тогда… Что тогда? Он снова останется наедине с собственным отражением и кучкой людей, которые «любили» его только по факту наличия императорского титула? Подобные мысли бросали в дрожь. А потому Кузко пытался вести себя как-то необычно, несвойственно ему, чувствовал себя из-за этого глупо, возвращался к своему обычному поведению и чувствовал себя ещё глупее, то и дело начинал нести такую околесицу, что сам себе удивлялся, да и в целом бравировал всем подряд и привирал чаще обычного, но Мата всё равно смеялась над всеми его шутками, так что в конце концов он позволил себе расслабиться и просто наслаждаться её компанией. Домой Кузко ушёл только под ужин. У него не хватило духу позвать Мату на следующую встречу, желательно где-нибудь подальше от её отца, но к его счастью она пригласила его сама. Он согласился даже быстрее, чем успел понять это, после чего, окончательно стушевавшись, поспешил уйти. Но воспоминание об этом дне ещё долго вызывало на его лице улыбку. Ещё одной характерной чертой, отличающей Кузко с хорошей стороны, была его невосприимчивость стереотипам. Это пошло с самого его избалованного детства, когда для получения того, что ему хотелось, было достаточно лишь с усердием поплакать. И плевать было, что это «что-то» явно не предназначалось для ребёнка императорской крови. Именно поэтому Чича почти не удивилась, когда одним ясным утром Кузко как ни в чём не бывало заявился к ней на кухню. — Уверен, что хочешь научиться готовить? — спросила женщина, с сомнением оглядывая стоящего перед ней долговязого парня, — тот уже усердно засучивал рукава. — Если так хочется смены деятельности, может, лучше поиграешь с Чакой и Типо? — Не-ет, неа, — тут же яростно замотал головой Кузко. — Эти дети меня пугают. Ты вообще видела во что они играют? В «догони меня, пантера»! Помяни моё слово, однажды они притащат в дом настоящее животное, и нам всем здесь не поздоровится. — Я не просто так спрашиваю про твою уверенность, — продолжала Чича. — Готовка — это не так просто, как тебе может показаться. — Да брось. — Кузко пренебрижительно фыркнул. — Даже Кронк с этим справляется и, между прочим, вполне неплохо. Если уж он научился, то я тем более смогу. — Ладно уж, — примирительно подняла руки Чича. Затем мгновенно стала серьёзной. — Но учти, что ты должен будешь слушать все мои указания. Иначе отправишься отсюда бодрым спешным шагом. — Понял тебя, — кивнул Кузко, как всегда беспечно. Чича качнула головой, надеясь, что ей не придётся пожалеть об этом. — Готовить будем пирог, — донесся её голос, когда женщина нырнула под стойку за продуктами. — Он не особо сложный, по сравнению с прочим, к тому же Пача совсем недавно вернулся из города со свежим арахисом и фруктами. А с остальным я сама справлюсь. Спустя несколько минут все необходимые ингредиенты были расставлены. Кузко задумчиво стучал указательным пальцем по щеке, сжимая подбородок, и взгляд его скользил от одного продукта к другому. Киноа, арахис, бананы, пресная вода… Как-то иначе он себе всё это представлял. — А ты уверена, что из этого вообще возможно что-то приготовить? — с сомнением спросил Кузко, пока Чича доставала керамические плошки и ступку с пестиком. — Будешь ёрничать, пойдёшь туда, — строго бросила она и не глядя ткнула в сторону входной двери. Оттуда с улицы доносились голоса играющих Чаки и Типо. — Эй, эй, ладно, — тут же встрепенулся Кузко, принимая свой самый невинный вид. Идти развлекать ребятню ему очень не хотелось. — Я ведь просто спросил. Они принялись за дело. В основном делала что-то Чича: перетирала киноа в муку, замешивала тесто. Кузко только наблюдал. Ему, однако, досталась не менее важная работа — очищать от скорлупы арахис, мимоходом отсеивая бракованные, и мять бананы к тесту, и он выполнял её со всем имеющимся у него старанием. Не хотелось признавать, но Чича оказалась права — это было не так-то просто. Кузко чувстовал себя совсем беспомощным и, если бы не её слова, поясняющие, что и как надо делать, он едва ли сумел что-то состряпать. Кузко не мог не удивляться, как Чича умудрялась заниматься этим днями напролёт, да ещё и успевала следить за спиногрызами. Прямо сейчас она, паралелльно слежке за пирогом, помешивала овощную похлёбку и откладывала рыбу на вяление, а ведь этим она занималась каждый день, всю свою жизнь. Это одновременно пугало и поражало. Кузко вообще едва ли когда-либо задумывался над процессом, в ходе которого неудобоваримые природные богатства превращались в то, что в итоге подавалось на стол, но глядя на то, как умело ориентируется в сковородках и горшках Чича, поневоле начинал. От того ему ещё сильнее хотелось всему этому научиться, ведь чем сложнее был навык, тем приятнее ему будет выпендриваться, когда он освоит его. К вечеру с пастбища вернулся Пача, и Чича привычно слегка засуетилась, накрывая на стол. У Кузко это вызывало улыбку. Он не мог понять за неимением похожего опыта, а потому не мог и оценить в полной мере, но то, как Пача и Чича продолжали любить друг друга даже спустя несколько лет совместной жизни и троих родившихся детей, не могло не умилять его, когда он видел проявление этой любви. В большинстве своём брак был необходимостью, способом выжить и продолжить род, а потому редко когда между сужеными царила любовь, а тут у них вот как получилось. Везение, не иначе. Кузко мельком подумал как-нибудь расспросить Пачу о том, как они с Чичей познакомились и сошлись. Так, на будущее. Ужинали в тишине, нарушаемой лишь бряканьем приборов и звуками потребляемой пищи. Лишь спустя некоторое время, когда первый голод был утолён, завязался первый разговор. Пача рассказывал о работе, Чича делилась случившимся за день новостями, дети дурачились, а Кузко… просто оставался собой, и этого было достаточно. Чуть позже Чича подала пирог, объявив, что к его созданию приложил руку Кузко. — А он точно съедобный? — тут же вскинулся Типо, с совершенно детской непосредственностью кривясь в отвращении. — Конечно съедобный, — подал голос Пача, в предвкушении потирая руки. — И, я уверен, очень даже вкусный. Все принялись за еду. Тишина нарушалась лишь звуками поедания того самого пирога с большим аппетитом. — Должен сказать, дорогая, ты превзошла саму себя, — протянул наконец Пача, смакуя оставшийся на губах сладкий вкус. — Да и для дебюта, Кузко, очень неплохой результат. Тот просиял, польщённый этими словами, но почти сразу же постарался скрыть это, чтобы никто не успел подумать, что ему есть до этого дело. — Я хотел бы поделиться новостью, которая, как мне кажется, будет приятна всем присутствующим, — продолжал между тем мужчина. — Дело в том, что… Раздался неприятный хруст, и Пача схватился за щёку, болезненно морщась. — Дорогой? — тут же повернулась к нему Чича. — Похоже, это зуб, — невнятно пробубнил Пача, тщательно ощупывая внутренности своего рта языком. Он отвернулся от родни, сплюнул содержимое в руку, а затем выкинул в чашку для отходов и обтёр руку о полотенце. — Мне сходить за лекарем? — всё так же обеспокоенно спросила Чича, следя за каждым изменением в лице мужа. Пача ещё раз ощупал теперь уже пустой рот, даже не совсем культурно засунул туда палец, прежде чем заключить: — Нет-нет, всё нормально. — Все как-то разом выдохнули, до этого не заметив, что затаили дыхание. — Зубы целы. Видимо, показалось. — Но что это было? — задала вопрос Чича, теперь, когда непосредственная опасность одному из членов семьи миновала, уже обеспокоенная первопричиной случившегося. Кузко тихо кашлянул, и все присутствующие, как по команде, обернулись к нему. — Кхм, я хотел бы уточнить, что, возможно — но лишь возможно, — я в теории могу быть случайно причастен к этому. Когда никто не проронил ни слова, он продолжил. — Я же чистил арахис. — Кузко пожал плечами, словно это всё объясняло. — Может быть, я случайно пропустил камешек между парочкой орехов. Но мы ведь не можем знать наверняка, верно? — Кузко! — строго воскликнула Чича, моментально хмурясь. — Да я знаю, знаю! — тут же ощетинился Кузко, вскидывая руки как бы в защитном жесте. — Наделал «упсов». Ну, с кем не бывает. — Он немного замялся, прежде чем всё же выдавить: — Извините. — Кузко, это… — серьёзно начала Чича. — …Не такая большая проблема, как тебе кажется, — закончил за жену Пача, ловя её взгляд. Между ними на несколько секунд словно завязался бессловесный спор. — Но это же безответственно, — настаивала на своём Чича. — А если бы камень попался Чаке или Типо? Их зубы не такие крепкие, как у тебя. — Но ведь не попался, — ответил Пача, протянул руку и легонько сжал ладонь жены. — Я понимаю твоё негодование, но Кузко ведь готовил в первый раз. Прости ему эту оплошность. — Трудно прощать оплошности, когда дело касается еды в доме, — процедила Чича, но по тону её голоса было слышно, что она уже не злится, как прежде. Она пару раз вдохнула и выдохнула, ещё раз встретилась с успокаивающими глазами мужа и, сжав напоследок его ладонь в ответ, повернулась к парню. — Всё в порядке, Кузко, — гораздо более ровным голосом произнесла Чича и даже слегка улыбнулась. — Я не виню тебя. Кузко, до этого сидевший, едва ли не сжавшись в комочек, выпрямился, а затем послал благодарный взгляд Паче. Тот кивнул ему, как бы говоря «не за что, ничего страшного». На некоторое время за столом повисла неловкая тишина, нарушить которую никто не решался. Кузко уныло пялился в пустую тарелку — настроение у него было изрядно подпорчено. Характер характером, но беспросветная череда ошибок могла расстроить кого угодно. Спустя несколько минут Пача кашлянул, привлекая внимание. — Если я правильно помню, мы остановились на том, что я хотел озвучить новость. Все посмотрели на него, радуясь разрушенной за столом смутной атмосфере и как бы приглашая продолжать. Пача снова прокашлялся. — Я бы хотел предложить Кузко попробовать себя в роли пастуха лам и в ближайшее время отправиться со мной на пастбище. Думаю, время пришло. — Он посмотрел на оторопевшего парня и подмигнул. — Если он не против, разумеется. — Дорогой, ты уверен? — удивлённо вскинула брови Чича. — О, Кузко точно поладит с ними, — тут же откликнулся Типо, задорно стукнув ложкой о стол. — Ведь он совсем недавно был одним из них. В нём и сейчас осталось немного от ламы, — подхватила слова брата Чака и ехидно глянула в сторону Кузко. — Очень смешно, — хмуро отозвался Кузко. — Будь аккуратнее, а то ещё как плюну. — Дети, — вновь подала голос Чича, и те разом замолкли. — Так ты серьёзно, Пача? — Кузко перевёл взгляд на мужчину. — Хочешь взять меня с собой на пастбище? — Почему бы и нет? — последовал от него ответ. — Ты уже достаточно доказал свое трудолюбие, чтобы вести тебя к животным. — Но почему ты раньше не предлагал? — не унимался Кузко. Он словно не мог поверить, что этот разговор происходит, хотя, казалось бы, это были всего лишь ламы и всего лишь пастбище. — Видишь ли, — отчего-то вдруг замялся Пача и, отложив приборы, сложил руки в замок, — я подумал, тебе нужно время, чтобы, кхм, отойти от всего, что на тебя навалилось. Все эти превращения в лам и путешествия по джунглям… Решил, что лишние встречи с ними могут тебя побеспокоить. Кузко замолчал, переваривая услышанное. — Это очень мило с твоей стороны, Пача, — наконец выдавил он, избегая чьего-либо взгляда. — Но сейчас всё путём. Я готов. — Прекрасно, — улыбнулся Пача и сложил ладони вместе. — Тогда завтра отправляемся вместе. Я тебя разбужу. — А я тогда приготовлю двойную порцию в дорогу, — произнесла Чича, наконец расслабленно улыбаясь, — она была рада вновь воцарившейся в доме гармонии. На следующее утро Кузко проснулся настолько рано, что даже сперва не поверил, что это не было каким-нибудь розыгрышом. Чича и ребятня ещё спали, пребывающий в самом что ни на есть бодром состоянии духа Пача тихими шажками (чтобы никого не разбудить, разумеется) передвигался по дому, собирая всё необходимое в дорогу, а Кузко едва сумел просто стащить себя с постели, не говоря уже о большем. Они даже не стали завтракать, но парень был настолько сонным и погружённым в прострацию, что не стал спорить по этому поводу. Когда они вышли из дома, уже отступающие предрассветные сумерки окрашивали тёмное небо в более серые оттенки. За холмами светлели облака — верный признак рассвета. Кузко лишь поплотнее закутался в своё пончо и двинулся вслед за Пачей. — Нам обязательно было тащиться в такую рань? — пробубнил Кузко, когда они уже отошли от деревни и ступили в джунгли. — Мне казалось, пастьба лам начинается позже. — Как тебе могло это казаться, если я всегда ухожу на пастбища раньше, чем ты проснёшься? — хохотнул Пача, на ходу оглядываясь на него. — А с чего ты взял, что я сплю? — всё так же угрюмо пробурчал в ответ Кузко. — Может, у меня в крови видеть сквозь веки, и всякий раз, когда люди видят меня спящим, я смотрю на них в ответ? А ещё я через стены вижу. Где, кстати говоря, ламы? Вы что, держите их в лесу? Я, конечно, не эксперт в этих делах, но это не выглядит надёжным местом для их хранения. — Мы пойдём за ними позже, — отозвался Пача, и голос его звучал ровно. — Перед сегодняшним днём я хотел бы тебе кое-что показать. — Если это шутка, то не смешная, — опасливо проговорил Кузко, но почти сразу поняв, что это действительно не было шуткой, отчаянно застонал, вкладывая в свой голос как можно больше страданий, которые он испытывал в данный момент. — Па-ача-а! Ты издеваешься? Прямо сейчас я мог спать в своей уютной кроватке, а не тащиться за тобой по джунглям, даже не зная, куда мы идём! — Я понимаю твою реакцию, Кузко, но поверь, это будет стоить того, — заговорщически ухмыльнулся Пача, не сбавляя шага. Кузко не поверил. Так они и продвигались в лес, подгоняемые ветром и ворчливым бормотанием юного императора. Его недовольство было вызвано не только чересчур ранним подъемом — джунгли всё ещё вызывали в нём страх, граничащий с паникой. Уж слишком свежи были воспоминания о последнем пребывании здесь, а за каждым кустом мерещилась, по меньшей мере, пантера, а по большой — целая их стая. Вся эта напускаемая Пачей таинственность лишь сильнее раздражала. Единственное, чего Кузко сейчас хотел, это вернуться в постель и доспать свои положенные пару-тройку часов, а не тащиться незнамо куда в джунгли, ступая по скользким камням и узким тропинкам. Неизвестно, сколько прошло времени, прежде чем могучая спина Пачи впереди замерла, и их скромная процессия остановилась. — Пришли, — объявил мужчина и обернулся к Кузко. — Готов посмотреть на то, ради чего мы шли в такую даль? — Да-да, уже предвкушаю, — хмуро буркнул тот. — Показывай давай. Пача жестом убрал загораживающие обзор листья, торжественно демонстрируя скрытое за ними. Кузко разинул рот в изумлении, не веря своим глазам. Прямо перед ними, в обрамлении листьев тропических растений и цветочных лоз раскинулся небольшой оазис. Неровной округлой формы озерцо в обрамлении ярких цветов и покрытых мхом камней, ниспадающий в него водопад, настолько невысокий, что скорее напоминал речной порог, и на который можно было без особого труда взобраться, вытоптанный людьми берег из грязи вперемешку с песком, практически не имеющий разбросанных по нему мелких камушков. Не хватало лишь пения ещё не проснувшихся тропических птиц. Это место напоминало райский уголок, потаённый настолько, словно сами Боги пожелали скрыть его в этих джунглях от всего остального мира. Они прошли внутрь, позволяя листьям за их спинами сойтись и отрезать их от других людей. — Обалдеть, — с восхищённым предыханием прошептал Кузко. Глаза его восторженно сияли, когда он осматривал представшую перед ним картину, и Пача улыбнулся, заметив это. — Это место похоже на рай, — продолжал Кузко, не меняя тона голоса, но практически тут же переменился в лице и, обернувшись к Паче, возмущённо воскликнул: — Почему ты не показал мне его раньше?! — Об этом месте известно только нашей деревне, так что мы держим его в тайне. — Пача проследил взглядом за пролетающим мимо жуком. — Ты у нас всего сколько? Пару недель? — Две недели и четыре дня. — Ты и правда считаешь? — А ты ещё спрашиваешь? — В общем, нужно было подождать некоторое время, прежде чем вести себя сюда. — Губы Пачи вдруг растянулись в хитрой, смешливой улыбке. — Считай это своего рода посвящением в пастухи и общину в целом. Кузко пожал плечами. Принятие деревенской общиной его как равного — это, конечно, хорошо, но сейчас его куда больше заботила проба воды и желание поскорее окунуться. — Предупреждаю, — повернулся он к Паче с поднятым указательным пальцем. — Если ты привёл меня сюда, чтобы просто показать это место, ничего не выйдет. Я не уйду, пока не искупаюсь. И с этими словами он направился к кромке водоёма, на ходу раздеваясь до одной набедренной повязки. — Насколько тут глубоко, кстати? — протянул Кузко, уже остановившись у самого края и задумчиво вглядываясь в воду. — А почему бы тебе самому не проверить? — громыхнул совсем близко над ним голос Пачи, а затем чужие руки стремительно подхватили его подмышки и швырнули в середину пруда. Первым, что Кузко увидел, были вереницы светлых пузырьков воздуха, окутавшие его с ног до головы. Вода была прохладной, прозрачной до кристальной чистоты и бодрила как никогда сильно, заливая ноздри, рот и ушные раковины. Было не сильно глубоко, но чтобы доплыть до дна всё равно требовалось приложить усилия. Кузко толкнулся ногами и принялся старательно работать руками, загребая воду в попытках вернуться наружу. Тонкие струйки пузырьков издевательски следовали за ним. Он вынырнул с громким всплеском и жадно втянул воздух ртом, принимаясь протирать глаза от воды. — Ну что, как водица? — совсем по-мальчишески весело крикнул Пача, всё ещё стоя на берегу. — Пача, чтоб тебя!.. — закричал Кузко, шумно расплёскивая воду в попытках удержаться на поверхности. — Я не умею плавать! Спасай! Шутливый настрой Пачи улетучился так же быстро, как появился. — Вот чертовщина, — тихо ругнулся он и принялся скидывать с себя одежду. — Пача! Послышался громкий всплеск, характерный для ныряющего в водоём человека, и это было последнее, что Кузко услышал, прежде чем вновь уйти под воду. Он увидел, как тёмное расплывчатое пятно, окружённое ореолом взбаламученной воды, стремительно приближается к нему, и вот уже Пача, оказавшийся тем самым пятном, резко дёрнул его наверх. Кузко закашлялся, столкнувшись с внезапно обрушившейся на него волной воздуха, и безвольно повис в хватке мужчины. — Кузко, ты в порядке? — взволнованно заговорил тот, стоило им оказаться на поверхности. — Прости меня. Я и подумать не мог, что ты не умеешь плавать. Как же так вышло-то? Он обеспокоенно вглядывался в лицо Кузко. Тот ничего не говорил, но выглядел вполне сносно и не грозился откинуть концы с минуты на минуту, а это уже было успехом. Что-то толкнуло Пачу в ногу (рыба? здесь же сроду не водилось рыб), и он отвлёкся лишь на секунду… а уже в следующее мгновение оказался застигнут врасплох неожиданностью и захватом рук парня, что с силой потянули его вниз. — Надул! — весело завопил Кузко и, навалившись всем телом, погрузил голову мужчины под воду. Тому оставалось лишь беспомощно взмахнуть руками, порождая волны брызг, и задержать дыхание на подольше. Завязалась шуточная перепалка, заключавшаяся в попытках «соперников» потопить друг друга раньше другого. Когда Пача наконец вынырнул и смог вдохнуть полной грудью, Кузко был уже далеко и корчил рожицы. — Вот крысья морда! Разве можно так издеваться над моим сердцем! Ну я до тебя доберусь! — крикнул Пача с напускной или нет угрозой и, с силой загребая воду руками, поплыл к нему. — Сначала попробуй поймать! — со смехом крикнул в ответ Кузко и взмахнул руками, подначивая. Он рванул в сторону, заплывая ближе к шумящему водопаду, а потом и вовсе скрылся под водой. Всё же плавал Кузко скверно, особенно в сравнении с Пачей, у которого было больше и силы, и опыта. Он догнал парня довольно быстро, и от стремительной расплаты Кузко спасала только его ловкость. Он вертелся как уж на сковороде, не позволяя Паче топить и щекотать его, прерываясь только затем, чтобы выкрикнуть ещё пару дразнилок. Вдоволь набарахтавшись и порядком выдохшись, они в конце концов выползли на берег обсыхать. К этому времени солнце уже вышло из-за горизонта, о чём давали знать кусочки посветлевшего неба, видневшиеся между листьями наверху. Кузко и Пача растянулись прямо на вытоптанной земле, блаженно прикрывая глаза и подставляя лица редким, просачивающимся сквозь растительный навес джунглей лучам утреннего солнца. — Всё же актёрствуешь ты прекрасно, Кузко, — уже посмеиваясь, сказал Пача. — Я поверил без оглядки — меня чуть удар не хватил. В тебе умирает артист. — М-хм, — почти промурлыкал Кузко, устраиваясь поудобнее, — ему льстили подобные комплименты от Пачи. — Не волнуйся, не умрёт. Я всегда умел находить применение своим талантам. — С этим не поспоришь, — усмехнулся тот. Они замолчали, и в воздухе повисло комфортное, даже приятное молчание. Активные физические упражнения в воде, отсутствие завтрака в желудке и влажный зной, всегда стоящий внутри джунглей, благоволили к дрёме, и Кузко даже не пытался ей сопротивляться. — Ты знаешь, всё же здорово, что ты показал мне это место, — лениво разлепляя губы, произнёс он спустя недолгое время. — Конечно, было бы гораздо лучше, если бы ты сделал это раньше, но уж лучше поздно, чем никогда. — Да будет тебе, Кузко, — протянул Пача с точно такой же ленцой в голосе. — Для чего ещё нужны друзья? Кузко аж подскочил, выпрямляясь. Всю навеянную сонливость сняло как рукой, и он во все глаза уставился на мужчину перед собой. Тот, казалось, не придал сказанному никакого значения и всё так же расслабленно лежал на земле, прикрыв глаза. Кузко даже подумал, что ослышался, но нет, Пача сказал именно то, что сказал. Друзья. Что-то настолько же эфемерное, насколько ненужное в его жизни, и так было всегда, все его восемнадцать лет, ровно до того момента, пока Пача не укрыл его альпаковым пончо во время холодной ночи и не согласился отвести к дворцу. У Кузко никогда не было друзей и едва ли он страдал об этом (по крайней мере, ему хотелось верить, что нет). Были подхалимы, подданные, нескончаемые слуги и министры, они все искали собственную выгоду в общении с ним, но никто из них никогда не был рядом попросту из желания. От этой мысли сердце Кузко неприятно сжалось. Что он мог предложить Паче, чтобы тот называл его своим другом? Как ремесленник и член деревенской общины, Кузко был довольно посредственен (пока что), а как просто потенциальный друг, так и вовсе. Едва ли он вообще умел дружить и понимал смысл этого слова так, как понимало его большинство людей, не искушённые с самого рождения сладкими речами слуг. И всё же Пача использовал именно это слово. Друзья. Кузко не знал, почему его затронула эта тема так сильно и так болезненно, но чувствовал, что был на грани. Между тем, Пача, чувствуя направленный на него чужой взгляд, приоткрыл глаза и взглянул на парня перед собой. — Что-то не так? — спросил он, заметив, с каким едва ли не отчаянием смотрит на него Кузко, и тон его ощутимо окрасился беспокойством. Тот резко крутанулся на месте, отворачиваясь в сторону. — Нет, нет, всё в норме, всё просто «бум, бейби», — сбивчиво пробормотал Кузко, даже сумев выдавить что-то вроде смешка, чтобы скрыть внезапно поднявшиеся в нём чувства. Он замолчал, делая вид, что поглощён изучением покрытого мхом камня и сидящего на нём жука. Всё менялось так стремительно, что Кузко едва успевал отслеживать… Если у него действительно появился друг, это было бы куда важнее, чем навыки по рыбалке и ремонту крыш. Обсохнув как должно и следуя зову урчащих животов, они принялись завтракать. Приготовленные Чичей с вечера лепёшки из киноа были невероятно восхитительны (или же это Кузко просто был зверски голоден из-за всех этих водных процедур), настолько, что Пача попросил его не налегать так сильно, ведь этого им должно было хватить ещё на обед. Они распечатали керамический кувшин с чичей морадой и с удовольствием распили половину. Прохладный напиток бодрил, оставляя во рту приятное послевкусие, а Кузко, наевшись и напившись до отвала, даже почувствовал себя счастливым. После принялись собираться в путь. К тому моменту как они двинулись по узкой лесной тропинке, Кузко успел про себя обругать и Пачу, знающего, куда они идут, и почему-то не взявшего ни одного полотенца, и вообще всё на свете. Проклятые песчинки, проникавшие всюду, засохшая грязь и всё ещё влажная ткань набедренной повязки приносили огромный дискомфорт, но Пача, казалось, даже не замечал этого, спокойно продвигаясь вперёд и напевая незамысловатую крестьянскую песенку, и за это Кузко злился на него ещё сильнее. Постепенно ему всё же удалось успокоиться, а, когда они покинули территорию джунглей, он и вовсе полностью пришёл в себя. По пути к загону с ламами Кузко размышлял о своей жизни. Всё вокруг него напоминало совершенно другой мир. Ещё совсем недавно он был самым обычным императором, жил во дворце в своё удовольствие, носил золото на запястьях и щиколотках и ел свежайшие фрукты с золотых тарелок, а прямо сейчас ни свет ни заря тащился к загону с ламами, чтобы отвести их на пастбище и научиться пастьбе. Сказанное вслух это тянуло на абсурд высшей степени. Всю жизнь единственным миром для него был он сам, его годами взрощенный чужими суждениями алтарь собственного, почти болезненного самолюбия. Когда он рухнул, был больно и страшно, но мир за его пределами (который, как оказалось, и правда существует), открывшийся перед Кузко во всём своём многообразии, вероятно, стоил того. Всё вокруг кипело жизнью: этот лес, эта каменистая тропинка, окружающие деревню горы, пение птиц, отдалённуое журчание реки, стрёкот жуков, трава у дороги, даже сам воздух, который они с Пачей вдыхали, всё это было пропитано жизнью. От неё было не спрятаться, Кузко чувствовал это непонятно откуда взявшейся интуицией, а внутри него, где-то в районе желудка образовывался комок нервозного воодушевления и предвкушения, как бывает, когда, например, собираешься прыгнуть в воду с обрыва или прокатиться вниз с высокой горки. Кузко не знал, что его ждёт впереди и ждёт ли на самом деле, но чувствовал, что готов встретиться с этим. Его влажные волосы пушились, высыхая на утреннем солнце, и он дурашливо тряс ими, пиная попадающиеся на пути камешки и чувствуя себя одновременно и покровителем всего мира, и лишь одной его маленькой частицей. От загона до пастбища было недалеко, явно ближе, чем до маленького оазиса в джунглях, по пути Пача рассказывал об особенностях пастьбы, тонкостях работы с ламами и понимания их поведения, делился советами. Стоило им дойти до холмов, что раскинулись бескрайним зеленевшим морем, все теоретические наставления стали реальностью. Задача состояла в том, чтобы следить за тем, чтобы ламы не разбредались далеко, особо не вытаптывали траву и не попадались в лапы хищников. Проще простого, с этим и ребёнок справится. Но Кузко, как с ним всегда бывало, неожиданно открыл в себе ещё один талант (если это можно было так назвать) — он физически был не в состоянии общаться с ламами. Те были упрямы настолько же, насколько был сам юный император, а потому любые их попытки договориться друг с другом с самого начала были обречены на провал. С одной стороны Кузко радовался — ведь это означало, что в нём гораздо меньше от ламы, чем могли видеть другие люди. Но с другой — каждый его диалог с новой особью заканчивался конфликтом, и вместо послушания он получал плевок пахучей ламовой слюны себе в лицо. «Ты должна идти отсюда вон туда» — и снова. «Я приказываю тебе уйти отсюда!» — и снова. «Поднимай свой мохнатый зад и тащи его поближе к таким же мохнатым» — и снова. — Кузко, — миролюбиво начал Пача, стоило ему поравняться с парнем. Тот остервенело оттирал лицо от очередной порции слюны, которой в него плюнула очередная возмущённая лама. — Мне кажется, тебе стоит сменить подход. — О, да, ты абсолютно прав! — кипя негодованием, бросил Кузко и выпрямился. — Я его поменяю, будь уверен. Помяни моё слово, следующая лама, которая не будет меня слушаться, сляжет с первого же подхода. Я шутить не стану, мне тут уже не смешно! Пача задумчиво потёр подбородок, глядя на воинственно размахивающего кулаками Кузко. Ему срочно требовалось придумать что-нибудь прежде, чем Кузко разругается со всем табуном. — Ламы народ своенравный, с ними просто нужно найти общий язык. Вот смотри… Он как ни в чём не бывало направился к одной из них, стоящей чуть поодаль от остальных. Кузко внимательно следил за всем, что он делал, но подходить всё же не решался. Пача прокашлялся. — Уважаемая, не могли бы вы сдвинуться слегка влево, чуть ближе к своим сородичам? — начал Пача, даже не меняя своей обычной, мягкой и успокаивающей интонации голоса. — Вы, кажется, забрели немного дальше, чем следовало. Да и сами подумайте, разве вам не хотелось бы провести этот день в компании своих друзей? Прошло несколько долгих секунд, наполненных лишь вежливой улыбкой Пачи, прежде чем лама оторвалась от поедания травы, перевела на него равнодушный взгляд и… сделала несколько шагов влево. Пача перевёл ликующий взгляд на Кузко. — Видишь? Теперь ты. Парень неуверенно огляделся. Оставалась ещё одна лама, далековато заблудшая от товарищей. Одна лама, а, значит, и попытка всего одна. Кузко поёжился, выдохнул и всё же направился к ней. — Эм… привет? — начал он, вяло кашлянув. — Может, это прозвучит странно — скорее всего, так и будет — но не могла бы ты… в смысле, не могли бы Вы подняться и… ну там, может, пойти?.. куда-нибудь?.. Лама даже не повернула голову в его сторону. Кузко раздражённо вздохнул, готовясь выдать разъяренную тираду, но взглянул на животное ещё раз и передумал. Вот так просто. Вместо этого он подошёл к ней ещё ближе, рискованно попадая в радиус потенциального плевания, и наклонился, пытаясь по-дружески заглянуть животному в глаза. — Слушай, я понимаю, ладно? Делать то, что тебе говорят, постоянно слушать чужие указы… у-уф. Я бы и врагу такого не пожелал. Но давай взглянем правде в глаза: без Пачи и других лам тебе не выжить, а им не выжить без тебя. Смекаешь, да? — Он небрежно откинул волосы с плеч и сделал вид, что разглядывает свои ногти. — Да и, я слышал, трава вон в том месте раз в пять или даже в десять вкуснее, чем здесь. Я, конечно, не особый гений в этом, но если не поторопишься, там всё съедят без тебя. Лама повернулась и послала ему долгий равнодушный взгляд. Прошло пару минут, и Кузко уже начинал подумывать о том, чтобы послать всё это куда подальше и в старых добрых традициях закатить истерику, но в этот момент лама медленно поднялась и направилась к остальным, прямо в то место, о котором говорил Кузко. — Поздравляю! — воскликнул Пача и радостно хлопнул парня по плечу, да так, что тот едва не рухнул на землю. — Я же говорил, с ними просто нужно найти общий язык. Кузко неопределённо кивнул. Он смотрел на то, как лама, с которой он только что разговаривал, невозмутимо жевала траву рядом со своими сородичами именно в том месте, на которое указывал Кузко. Он почувствовал, словно его грудь ширилась от громкого приятного чувства — гордости за проделанную работу. Ведь он правда старался. И у него наконец получилось. Это чувство определённо требовало закрепления, и Кузко был полон решимости этого достигнуть. Спокойным течением полилось время пастьбы. Секунды превращались в минуты, минуты — в часы, и всё бы ничего, паси да наслаждайся свежим воздухом, но Кузко был так напряжен и воинственен, зорко оглядывая местность вокруг на предмет какой-либо опасности, что это не могло не бросаться в глаза. — Тебе бы расслабиться, — проговорил Пача, спустя всего час наблюдения за ним. — Я понимаю, это твой первый день, но ты воспринимаешь всё как-то слишком серьёзно. — Ну вас не поймёшь, — фыркнул Кузко и тряхнул головой, пытаясь убрать лезущие в лицо волосы. — То не глупи и будь серьёзнее, то не будь таким напряжённым… Вы бы уже определились, а то только голову людям морочите. И не ты ли мне говорил, что первостепенной задачей пастуха является защита выпаса от хищников? — Мы далеко от леса, здесь их почти не бывает, — всё так же спокойно ответил Пача. — Да, но… Стой, в смысле, «почти»? — Знаешь, Кузко, думаю, я всё же думаю, тебе стоит прилечь, — предложил Пача, намеренно или нет пропуская вопрос парня мимо ушей. — «Прилечь»? — с сомнением переспросил Кузко и огляделся. Кровати или что-то напоминающее её поблизости не было. — Куда и зачем, интересно? Вместо ответа Пача сел прямо на землю, а затем откинулся на спину, раскидывая руки в стороны, и похлопал по месту рядом с собой. Кузко посмотрел на него с сомнением и откровенным скепсисом, но сегодняшний день уже истратил его лимит ожидания подвоха в каждом странном действии мужчины, поэтому он просто молча лёг на землю рядом с ним. Кузко хотел спросить что-то вроде «ну и что теперь?», но замер, не решаясь открыть рта. Небо прямо над ними было огромным. Оно не имело каких-либо концов и ограничений и простиралось настолько далеко, насколько хватало его воли. По его небесной голубизне плыли облака, пушистые, как ламы, и такие белые, что Кузко не мог подобрать удачного сравнения, чтобы описать эту невероятную белизну. Разве что блики на воде, когда солнечные лучи падают на неё откуда-то издали, могли сравниться с ними. Казалось, будто небо вращалось, неумолимо двигаясь вперёд, в то время как Кузко упрямо оставался на месте, прибитый к земле невозможностью подняться. — Вау, — невесомо прошептал он, не в силах оторвать взгляда от этого зрелища. Сбоку послышались чьи-то неторопливые шаги, кто-то завозился, а потом что-то большое и мягкое опустилось рядом с Кузко. Тот положил голову набок, чтобы увидеть, что произошло, но почти сразу же резко дёрнулся в противоположную сторону. Рядом с ними невозмутимо, поджав под себя ноги, лежала лама. Она была совсем близко, настолько, что Кузко мог рассмотреть отдельные ворсинки её меха и прикоснуться к ним, даже не разгибая руки. — Ну привет, — осторожно произнёс он, старательно придавая себе дружелюбный вид. — Кто это у нас тут? Пересилив себя, Кузко всё же провёл рукой по загривку животного. Его тонкие пальцы погрузились в удивительно мягкий мех ламы, расходящийся под ними разливами, когда Кузко проводил рукой вверх и вниз. Лама не предпринимала попыток уйти или вдарить Кузко по лбу копытом, лишь вела ушами и жевала свою жвачку, даже не глядя в его сторону. — Кто-то такой хороший и пушистый, и совершенно не собирающийся плеваться в меня, я прав? — почти воркуя, обратился к животному Кузко. — Это девочка, — раздался из-за его спины голос Пачи. Кузко обернулся, чтобы посмотреть, действительно ли Пача открыл глаза и увидел, с кем он общается, или же настолько хорошо знал лам, что мог различить кто есть кто даже с закрытыми. Его предположение не подтвердилось — Пача встретил его взгляд улыбающимися глазами — но, если быть до конца честным, Кузко бы не удивился, если бы оно оказалось верным. — Она ждёт потомство, — между тем продолжал Пача, указывая куда-то в сторону животного. Кузко проследил за пальцем мужчины и с удивлением заметил слегка округлый живот ламы, который он сам сперва не увидел. — Оу, — только и смог произнести Кузко. Он ещё раз, немного неловко, погладил её по шее. — А… Эм… Поздравляю? Он обращался непосредственно к ней. Лама вдруг повернулась, случайно или нет встречая его взгляд, и Кузко попытался улыбнуться, вкладывая в эту улыбку всю вежливость, на которую был способен. Лама посмотрела на него на протяжение добрых нескольких секунд, прежде чем фыркнула, обдавая его лицо волной мелких брызг, и отвернулась обратно. Кузко не нашёл ничего лучше, кроме как показательно фыркнуть в ответ. — Фи, ну и пожалуйста! Но учти, на рождение ребёнка можешь меня даже не приглашать, — я не приду. — Своенравная. На тебя похожа, — всё ещё посмеиваясь, проговорил Пача. — Вот уж спасибо, — оскорблённо скривился Кузко и украдкой глянул на ламу, надеясь, что она воспримет это на свой счёт, но та лишь продолжала неторопливо пережевывать жвачку у себя во рту. — Я это к тому, что вы поладите, — пояснил Пача и расплылся в добродушной улыбке, которая всегда существенно понижала шансы на спор с ним даже с учётом характера юного императора. — Не обижайся, Кузко. Тот пробубнил что-то невразумительное, явно несущее в себе посыл сомнений, и решил на этом закончить разговор. Он снова завалился на траву и уставился в небо. Вверху, прямо над ним, всё так же плыли белые пушистые облака, то перекрывая путь солнечным лучам, то позволяя им вновь упасть на землю. Всё это было так странно. Лёжа вот так на траве, глядя в бескрайнее небо, Кузко чувствовал себя ничтожно малым, совершенно ничего из себя не представляющим. Такие чувства были ему непривычны. Он знал, как себя вести, когда всё внимание было направлено на него, когда ему одному рукоплескала толпа, и не было никого в целом свете, способного затмить его. А сейчас, ощущая себя всего лишь песчинкой перед этими раскинувшимся простором жизни, он был растерян и не понимал, что ему чувствовать. Кузко владел всем, что находилось на земле, но не был властен над небом. Он был всем и ничем одновременно, и такой явный контраст пугал его, но вместе с тем, будоражил и даже восхищал. Кузко был императором, а значит, был всем, и одновременно не был способен почти ни на что, а значит, был ничем, и поэтому так упорно старался вылепить из себя что-то стоящее, да и не просто «что-то», а самое лучшее. Кузко так отчаянно стремился доказать другим и в первую очередь себе, что всё ещё стоит чего-то, несмотря на то, что вынужденное приключение в облике ламы, продолжавшее мрачной тенью висеть над ним, упрямо настаивало на обратном. Кузко не сдавался, потому что уж таков он был сам по себе, но иногда, стоило ему надолго остаться наедине со своими мыслями, это напоминание тяжёлым грузом давило на его плечи. Разбитые иллюзии — это всегда непросто, а уж если они касаются всей твоей жизни, так и подавно. Смог бы он быть ничем в самом прямом смысле этого слова? Смог бы он жить, как Пача и сотни точно таких жителей сотен точно таких же деревень, работать не покладая рук, чтобы просто прокормить себя, жить в небольшом домике на отшибе, содержать семью и лишь иногда выбираться в город и то за покупкой товаров? Кузко не мог ответить себе на этот вопрос. Кузко был императором, и судьба его была расписана довольно конкретно. От него требовалось справедливо править, вести империю к процветанию, заботиться о своём народе и оставить после себя наследников, чтобы те продолжили начатое. Но прямо сейчас он лежал где-то в безымянных холмах в окружении стада лам и смотрел на небо. Вряд ли хоть один император, правивший до него, мог похвастаться таким времяпрепровождением. Может, его судьба преломилась, как преломляется солнечный луч, отраженный от начищенного до блеска золота, когда дурачок-Кронк подлил зелье ему в кубок? А, может, не было никакой начертанной самим Солнцем и текущей в нём кровью судьбы? Кузко по-прежнему был императором, но теперь он понятия не имел, где на самом деле было его место. Но на этом пастбище было хорошо. На этом пастбище, несмотря на вращающееся сверху небо, мир переставал шататься, а тревоги — одолевать его молодую горячую голову, и лишь трава слегка щекотала кожу на тонкой шее. На этом пастбище Кузко почувствовал себя успокоенным, и пусть он понимал, что данное чувство временно, это не мешало ему вбирать в себя каждую его блаженную секунду. Кузко поймал себя на мысли, что ему хотелось наверх, на небо, не для того, чтобы владеть им, как землёй, а чтобы стать его неделимой частью, одним целым со всем остальным. Ему казалось, что если он прямо сейчас обретёт невесомость, воспарит к облакам и полетит вместе с ними туда, где кончается небо, нырнёт за горизонт и узнает, что за ним скрывается, он станет самым счастливым человеком на свете. Это чувство нельзя было объяснить словами, его можно было только ощутить, и прямо сейчас Кузко ощущал его в полной мере. О чём думают Боги, глядя на землю сверху вниз? Чувствуют ли они хотя бы одну десятую часть того, что чувствовал сейчас Кузко, смотря на плывущие по небу облака? Ответов не было, как и не было ни одного способа их узнать. Подул ветер, и Кузко закрыл глаза. Он слышал, как порывы тёплого воздуха касаются травы, ласково проходятся по меху пасущихся лам, а его потерявшиеся братья воют в высоких скалах, не в силах найти выход. Слышал, как в джунглях поют проснувшиеся птицы и жужжат пролетающие жуки, как рычат пантеры, настигая свою жертву, как журчит, перескакивая пороги, прохладная река и дышит зеленью деревьев тропический лес. Слышал, как напевает песню фермер, вставший пораньше, чтобы успеть сделать побольше дел сегодня, как бьют в гонг, объявляя начало учебного дня в школе. Слышал, как неспешно движутся по небу облака, и ветер играет с их воздушным оперением точно так же, как ерошит мех расслабленно лежащих тут и там на пастбище лам. Кузко открыл глаза. — Пача, — негромко позвал он. Послышались шаги, и уже через мгновение рядом с ним возвышалась крепкая фигура мужчины, вопросительно смотрящая на него сверху вниз. — Ты был прав, — всё так же не отрывая взгляда от неба, проговорил Кузко. — Здесь действительно можно услышать, как поют холмы. Некоторое время Пача молчал, позволяя сказанному Кузко осесть между ними в воздухе, а затем раздался его тихий смех, лёгкой россыпью заполняющий собой пространство вокруг, пока мужчина возводил глаза к небу. Оставшийся день прошёл без происшествий. В отличие от Пачи, который на полном серьёзе развлекал себя беседами с ламами, Кузко маялся бездельем, понемногу следя за тем, чтобы животные были в порядке. Около полудня они обедали, а ближе к вечеру, когда на небе отразились первые отблески заката, начали собираться домой. Кузко как раз следил за тем, чтобы ламы двигались стройным потоком, и никто не отставал, когда кто-то с силой толкнул его в бок. — А поаккуратнее нельзя? — возмущённо буркнул Кузко и развернулся, намереваясь высказать неразумному животному всё, что думает, но тут же остановился. Перед ним стояла та самая беременная лама, что прилегла рядом с ним сегодня утром. Кузко не мог точно понять, почему решил, что это именно она (мало ли в стаде беременных лам), но был уверен, что так оно и было. Лама равнодушно жевала жвачку и не спешила уходить. — Что? — задал самый простой в данной ситуации вопрос Кузко. Лама не ответила, лишь наклонилась и толкнула его ещё раз, немного сильнее, чем в первый. — Эй! Да что?! Лама посмотрела на него своими большими влажными глазами, и взгляд её получился на удивление осознанным. Кузко даже грешным делом подумал, что это ещё один заколдованный Измой император или что-то в этом роде, а затем до него наконец дошло, что от него хочет это животное. Кузко скрестил руки на груди и демонстративно отвернулся. — Ну нет. Лама вновь толкнула его, в этот раз куда сильнее предыдущих. — Не-ет, неа, м-м, — с не меньшим упрямством, чем то, что имелось у самой ламы, продолжал настаивать на своём Кузко. — Я не буду с тобой мириться. Ты меня не переубедишь. Животное, осознавая бессмысленность дальнейших подобных попыток, решило сменить тактику. Лама наклонилась и легко прикусила одежду Кузко, с силой потянув в сторону. Тот дёрнулся и едва не навернулся на землю, потеряв равновесие. — Эй! — возмущённо вскрикнул он, пытаясь вытащить своё пончо из хватки ламовых зубов, но та держала крепко. — А ну отпусти, порвёшь же! Он резко дёрнул и вновь чуть не свалился, потому что лама неожиданно разжала челюсти, позволяя всем усилиям Кузко окупиться с лихвой. Она возмущённо клацнула зубами и фыркнула, пока парень бережно разглаживал пончо. Он мельком оглянулся на ламу. Та стояла, всё так же глядя на Кузко в ожидании, когда он наконец приструнит свою гордость. Ну, в конце концов, она хотя бы не плевалась… пока что. Кузко ненавидел идти на уступки, но сейчас это кое-как можно было оправдать собственной выгодой. Ему ведь явно понадобятся союзники в стаде, если он захочет и дальше ходить на пастьбу. Кузко закатил глаза и издал долгий, протяжный вздох, сдаваясь. — Ладно, ла-адно. — Он наклонился и, взяв в руку одно из копыт ламы, пожал его. — Мир? Мир. Всё, этого достаточно? Животное удовлетворённо фыркнуло и мотнуло головой. Кузко не был уверен в том, умеют ли ламы улыбаться, но вот эта конкретная особь, стоящая перед ним, очевидно делала это прямо сейчас. — И на день рождения твоего ламанёнка я тоже приду, так и быть. Он осторожно потрепал ламу по голове. Та зажмурилась, подставляясь под его ладонь, и это было на удивление милым зрелищем. Кузко сделал так ещё раз, прежде чем опустить руку окончательно. — Может быть, я даже подарю ему подарок, — неуверенно поведя плечом, проговорил он. — Что, кстати, принято дарить ламам? Кузко задумался, а животное, довольное достигнутой целью, ещё раз фыркнуло и гордой походкой зашагало к остальным. Подошёл Пача, и уже через несколько минут, после тщательного пересчёта всех животных, они дружной компанией двинулись в деревню. К тому моменту, как они отвели лам в загон, закат разыгрался не на шутку. В воздухе витала привычная природная свежесть и радость от первой удачной пастьбы, но Кузко отчего-то был хмур и задумчив. Не доходя до дома несколько метров, они остановились. Садившееся солнце вытягивало их тени, небрежно волоча по окрашенной в розовый цвет земле. Кузко замялся, теребя край своего пончо и не решаясь сказать что-то. Пача, заметив перемену в парне, вопросительно глянул на него. — Кузко? — Кхм, да, — сбивчиво начал тот, затем кашлянул, словно набираясь решительности. — Я просто хотел сказать… в общем, спасибо. Ему было тяжело произносить слова благодарности, и это было заметно. Было очевидно, что император не привык в принципе благодарить кого-то за что-либо, а потому сейчас чувствовал себя крайне неловко. Пача, по обыкновению благодушно, не стал заострять на это внимания. Он лишь улыбнулся. — Не за что. — Он смотрел на парня перед собой с добротой и какой-то даже нежностью. Всё же наученое любить отеческой любовью сердце было трудно отучить от этого. — Твой первый день с ламами прошёл довольно неплохо. Уверен, в будущем ты станешь талантливым пастухом. — Да, да, это же, — продолжал Кузко, всё ещё избегая взгляда Пачи. Его плечи продолжали быть напряжёнными. — Но вообще я имел ввиду, ну… за всё. Я вдруг понял, что до сих пор не поблагодарил тебя за то, что ты помог мне вернуться во дворец. Он наконец опасливо поднял глаза на мужчину, словно боясь его реакции. Пача застыл на мгновение, переваривая услышанное, а затем вновь расплылся в улыбке, и Кузко показалось, что она была куда растроганнее, чем предыдущая. — Рад стараться, Кузко. — Он весело подмигнул парню. — Ведь для чего ещё нужны друзья, верно? Кузко почувствовал, как вместе с этими словами вздрогнуло его собственное сердце. Ему вдруг стало так грустно и одновременно так радостно, а глаза начали настойчиво слезиться. Повинуясь непонятному, идущему изнутри порыву, и стремясь скрыть от Пачи тот факт, что он сейчас расплачется, Кузко кинулся мужчине на шею. Он изо всех сил уткнулся лицом в зелёное альпаковое пончо, такое мягкое и приятное на ощупь, пропахшее крестьянским бытом и воспоминаниями о времени, которые было совсем недавно и вместе с тем целую жизнь назад. Когда они с Пачей только познакомились, когда учились мириться друг с другом, когда Пача так упорно верил, что в Кузко есть что-то хорошее и в конечном итоге оказался прав. От всех этих воспоминаний и ощущения пончо под кожей глаза заслезились с удвоенной силой, и Кузко пришлось прижаться ещё плотнее, чтобы скрыть это. — Ваше Величество, а как же… «без рук»? — послышался откуда-то сверху голос мужчины. Не отнимая лица от чужого плеча, Кузко пробурчал что-то неразборчивое, но Пача, судя по всему, понял. Он мягко рассмеялся, а затем обнял парня за хрупкие плечи, заботливо, почти ласково похлопывая его по спине. Кузко никогда бы не подумал, что это было именно тем, чего ему так не хватало. В конце концов он был всё тем же недополучившим любви ребёнком, которым оставался пять, десять, пятнадцать лет назад. Ребёнком, который хотел, но никогда не знал настоящей любви, всю жизнь вместо неё получая обожание и подхалимство, что лишь тешили его раненое самолюбие. Пача был первым человеком, который отнёсся к нему с добротой, хоть и преследовавший свои цели, но искренне желавший ему помочь. Потому что попросту не мог по-другому. Никто ни разу не делал для Кузко ничего подобного, и это действительно дорогого стоило. Вероятно, даже дороже всех драгоценностей, что покоились в его императорском дворце. Кузко никогда бы не смог подобрать слова, чтобы описать, как сильно он был благодарен Паче за всё, что он сделал для него и продолжал делать до сих пор, но тот, кажется, понимал всё и без слов. И за это Кузко тоже был ему благодарен. Он посильнее уткнулся мужчине в плечо, чувствуя, что вот-вот расклеится окончательно. Ещё и пончо это альпаковое… — Ага! Попался! — завопил кто-то совсем рядом тонким голоском. Кузко отскочил от Пачи так стремительно, что едва не упал, и тут же заозирался по сторонам, готовый защищать свою честь до последнего. — Кузко любит папу! Кузко любит папу! — Чака и Типо, словно неугомонные бельчата, скакали рядом с ними и весело голосили во всё горло. — Кузко любит папу! Кузко любит папу! — Спиногрызы мелкие, сейчас я вам задам! — с негодованием воскликнул Кузко и, на ходу стирая выступившие слёзы тыльной стороны руки, бросился за ребятнёй. Те, весело взвизгнув, помчались в их единственную и непоколебимую обитель — родной дом. Они были почти у цели, когда путь им перегородила могучая фигура отца, а большие сильные руки оторвали их от земли, мимоходом щекоча. — Папа! — возмущённо закричала Чака, борясь со смехом. — Так нечестно! — вторил ей Типо, упорно отбиваясь от щекочущей его руки. — Это называет «командная работа», — самодовольно ухмыльнулся Кузко, подходя ближе и скрещивая руки на груди. — Слыхали о таком? Чака и Типо, не сговариваясь, одновременно показали ему язык, а Кузко в ответ скорчил обидную рожицу, пальцами оттягивая в стороны собственные уши. — Ну-ну, дети, — ласково проговорил Пача, обнимая смеющуюся ребятню. — Папа тоже любит Кузко. Это ведь ни для кого не секрет. Чака и Типо оба громко притворно вздохнули, изображая шокированность, а Кузко поднял взгляд на Пачу, встречаясь с его добрыми глазами, и подумал о том, что за одно лишь сегодня исчерпал свой лимит трогательных моментов на год вперёд. Он улыбнулся, и Пача ответил взаимностью. — Чего вы здесь расшумелись? — раздался с крыльца голос Чичи. Юпи в её руках заворочался, заинтересованный происходящим, но она лишь выученным жестом прижала его к себе крепче, не давая упасть, — её любящий взгляд был направлен на мужа, играющего с детьми. — Да вот, проводим воспитательные работы, — с плохо сдерживаемым смехом отозвался Пача и снова принялся щекотать отчаянно отбивающихся детей. — Это похвально, — усмехнулась Чича и перевела взгляд на Кузко, теперь уже обращаясь к ним обоим. — Как прошёл первый день на пастбище? — Оу, отлично, — откликнулся Кузко, стараясь забыть, сколько раз он оттирал лицо от ламовой слюны. — Просто прекрасно. Там были ламы… много лам… Ещё была трава. Тоже много. Небо, холмы вокруг… Думаю, остальное ты и так знаешь. — Кузко подружился с Мисси, — весело добавил Пача. — С той, которая ждёт жеребёнка через пару месяцев. — Вот как? — изогнула бровь женщина. — Меня пригласили на день рождения! — тут же поспешил вставить Кузко. — Звучит чудесно. Особенно для первого дня. — Чича улыбнулась и кивнула в сторону дома. — Вы как раз вовремя. Ужин уже готов, идёмте. Заодно расскажете обо всём подробнее. Первыми среагировали Чака и Типо, резво соскользнув с рук отца, и с криками «Ужин! Ужин!» понеслись внутрь. Чича снисходительно покачала головой, направляясь за ними, а Пача слегка замешкался, оглядываясь на Кузко. Тот отошёл на несколько шагов от дома и стоял, облокотившись о незамысловатый забор. — Кузко? — Вы идите, а я тут… — Парень неопределённо взмахнул рукой, замявшись. — Ну, сам знаешь. В общем, скоро буду. Не съедайте всё. — Поторопись, а не то твоя порция пойдёт по рукам, — весело откликнулся Пача. — Ну да, ну да, я помню. — Кузко закатил глаза, но без явного раздражения. — Кому как ни мне это знать. Пача в последний раз улыбнулся и скрылся в доме. Он остался один. Кузко стоял, облокотившись об ограждавший территорию дома забор, и смотрел на то, как внизу, под ним расстилались усеянные зеленью холмы. Лучи закатного солнца небрежными мазками закрашивали их красным, а Кузко думал и думал, неприлично много и, кажется, больше чем за всю свою прошлую жизнь. Мысли его то и дело возвращались к траве на пастбище и небе над головой. Там это всё казалось одновременно чем-то успокаивающим и тревожащим, но сейчас, когда он стоял на земле обеими ногами, небо переставало вращаться над головой, и все тревоги теряли смысл. Кузко чувствовал только спокойствие. Он по-прежнему был императором и по-прежнему не знал, где его настоящее место в мире, но сейчас он был здесь, в этой деревне, рядом с домом Пачи. И этого было вполне достаточно. Он оглянулся — солнечный блин на небе продолжал постепенно закатываться за горизонт, окрашивая всё, до чего дотягивался взгляд, в багряно-красный цвет. Из окон дома до Кузко донеслись обрывки детского смеха и запах печёной кукурузы. Когда к детским звонким голоскам примешался низкий, добродушный голос Пачи и мягкий, как всегда чуть усталый голос Чичи, Кузко улыбнулся. Удивительным было то, с каким гостеприимством и даже приветливостью они приняли совсем незнакомого им человека к себе в дом. Кузко не понимал, как это было возможно. Сам он никогда не был таким и едва ли встречал кого-то похожего, но были они, Пача с Чичей, которые помогали ему, учили, относились с добротой и терпением, называли другом, позволяли есть и спать в собственном доме. Кузко мог бы выделить им огромное жалование, сделать своими приближёнными, но чувствовал, что этого будет недостаточно. Потому что дело было вовсе не в материальных ценностях. Дом Пачи за пару недель показался Кузко больше похожим на дом, чем дворец когда-либо за все восемнадцать лет его жизни там, да и драгоценностей в нём было куда больше, чем золота во всём дворце вместе взятом. Кузко не помнил своих родителей, но был бы рад, если они хотя бы чуть-чуть походили на Пачу и Чичу. Он взъерошил волосы, отчего-то смущённый этими мыслями, и спрятал за ними небольшую улыбку, благо в округе не было никого, кто мог бы увидеть его сейчас. Прошло несколько минут, прежде чем Кузко смог окончательно взять себя в руки. Солнце продолжало клониться к горизонту, тёплый ветер обдувал голые ноги, ненавязчиво играя с прядями волос. Кузко тряхнул головой, оттолкнулся от забора и лёгкии шагом направился в сторону дома. На улице было тепло и ясно, на его губах тенью недавних размышлений осталась расслабленная улыбка — впервые за долгое время Кузко почувствовал себя так по-настоящему счастливо и умиротворённо. И сердце его пело вместе с холмами, приютившими в своих владениях крошечную дружелюбную деревеньку.