Тлеющий огонь

Потрескивал костер, разлетаясь искрами в морозном воздухе. Юта молча стояла напротив него, сложив вместе ладони и закрыв глаза. Холодный ветер, царапающий горло, завывал над полем, но сквозь его вой она все равно слышала мягкие, укутанные снегом шаги. Вздохнув, она открыла глаза. − Минуту, − коротко попросила она. − Я не тороплю, − бархатно отозвалась Ирина. Юта кивнула и вновь перевела взгляд на костер. Теперь, когда она была лидером буревестников, ей нечасто удавалось выкрасть свободный час, чтобы прийти сюда и зажечь его вновь. Но сегодня был хороший день и сегодня полагалось вспоминать ушедших – она не могла не прийти, несмотря на дела. Еще немного помедлив, Юта все же развернулась и аккуратно пошла навстречу Ирине, аккуратно обходя хрупкие белые цветы, разросшиеся на проталине вокруг костра. В бок ей тут же ткнулся теплой мордой Уголек, и она привычно взлохматила его шерсть. Ирина опиралась на широкую спину Серхе, внимательно и молча глядящей на них. Не удержавшись, Юта провела за ее ухом, и волчица довольно заурчала, принимая скупую ласку. Странные создания, эти северные волки, подумалось ей. Так по-разному приручаются. Буран Пети Романского исчез вместе с ним и так и не вернулся, Финист Андрея совсем отбился от рук и отказывался кого-либо подпускать. А Серхе нет. Серхе с неделю пролежала больной, а, оправившись, спокойно продолжила делать свое дело. Она позволяла ездить на себе каждому и всегда была на диво осмотрительна к любому своему седоку. Но Серхе так никого больше и не выбрала. Любой мог подойти и позвать ее, но она никогда и никого больше не звала сама, ни с кем не мчалась по снегу так задористо-быстро, что обгоняла даже проворного Уголька, никого больше не чувствовала так ясно, словно дыша в унисон. Странные северные волки. Всегда остаются одни и никак не разучатся горевать из-за этого. Обратный путь был быстр и легок. Отдав волков Яре, тут же поспешивший увести их обратно в псарню, они спустились в их штаб, вот уже несколько лет служащий домом. Юта стянула белую от снега куртку, бросила на скамью. В тесном зале было пустынно, и только одинокая свеча горела на столе. Ирина опустилась на стул, переплетая растрепавшуюся косу. Юта присела на скамью напротив. − Родион вернулся, − сообщила Ирина, ловко перевязывая волосы темной лентой. − Все в порядке? − Конечно. Ты же все продумала. Юта фыркнула. Прежде чем уйти, Дилюк назначил ее своей преемницей, и они, перекрестив руки, пили горячее терпкое вино, закрепляя клятву, но они оба понимали: он оставляет поводья отнюдь не ей одной. Ведя за собой сопротивление против Фатуи, нужно озаботиться наличием человека, способного принимать решения, но остающегося в тени. Ирина всегда была таким человеком. И продумывание этого конкретного плана вернее было бы назвать их совместной заслугой. Юта оглянулась на окно. Свет мерцал на свежем снеге. Это был хороший день, как две капли воды похожий на тот, семь лет назад, когда все еще было совсем иначе: не лучше и не хуже, но все равно иначе. Разломанный позднее лед давно сросся обратно, и вновь был крепок и надежен, но иногда Юта невольно обращалась в мыслях к тем временам. − Ирина, − позвала она, − погадай мне. − И на кого же? – не споря, уточнила она, доставая из кармана потрепанную колоду карт. − На Дилюка. Ирина, уже тасующая карты, остановилась, с удивлением взглянув на нее. − Зачем тебе? Ты никогда не просила раньше. − Просто интересно, − Юта неотрывно смотрела на отблески свечи в окне. Да, она никогда не просила посмотреть его судьбу раньше, но сегодня был хороший день. – Мне снился добрый сон. Ирина не стала больше ничего спрашивать. Карты заплясали в ее руках, вырисовывая на столе причудливый узор. Наконец, она перевернула последнюю и задумчиво оглядела получившуюся картину. Юта с любопытством наблюдала. Она узнавала некоторые карты – перепутье, ветер, мечи и огонь, так много огня – но они ничего не говорили ей. Помедлив, Ирина одним движением смела их обратно в колоду. − Ну и что ты скажешь? Он вернулся, куда шел? – поинтересовалась Юта. Ирина взглянула на нее. В ее глазах неуловимо тлело тепло. − Да, − спокойно улыбнулась она. – Пожалуй, что он и правда вернулся.

***

Холодный ветер стегал по лицу и рукам, но Дилюк почти не чувствовал этого. Снег скрипел под подошвами сапог. Вереница его следов уже затерялась, заметенная метелью, никогда не утихавшей. Он остановился под небольшим горным навесом, защищавшим небольшой участок земли под ним от слишком сильных порывов ветра. Рядом удобно росли несколько сухих деревьев, с которых легко можно было собрать хвороста. Да. Пожалуй, это было хорошее место. Вскоре ветви уже были аккуратно и умело уложены, образуя кострище. Он несколько минут неподвижно смотрел на него, все еще сомневаясь. Даже сейчас, зайдя так далеко, он не был уверен. − Люк. Андрей легко хлопнул его по плечу и протянул флягу. Дилюк взял ее, ощущая теплоту металла, и отхлебнул. Горький травянистый настой обжег горло терпкостью. Вернув флягу, он искоса взглянул на Андрея, прислонившегося к забору. Тот задумчиво оглядывал деревушку – одну из немногих в Снежной, где они были желанными гостями. Он всегда казался спокойным, но за этот год Дилюк научился замечать по чуть стиснутым кулакам, по поджатым губам и напряженности в плечах его тревогу. − Дурные новости? – поинтересовался он. Андрей медленно кивнул. − Анатоль передал, что в Морепесок нам путь закрыт. Местные сдадут нас Фатуи сразу же. Информатор тоже колеблется, его беспокоит риск для его семьи. Доверять ему уже нельзя. − Проклятье, − от души бросил Дилюк. – Весь план насмарку из-за этих трусливых бестолочей, чтоб им под лед провалиться. − Не говори так, − в тоне Андрея скользнуло осуждение. – Это их решение, и его тоже надо уважить. Мы придумаем новый план. − Уважать их? – переспросил он. – Они спутали нам все карты своим упрямством. − Это их выбор, и они имеют право на него, − возразил он. − Мы не Фатуи, чтобы требовать от каждого верить нам. В конце концов, кто сказал, что наши взгляды обязательно являемся истинными и для них? − Лидер восстания, который не верит в собственное дело – это путь к поражению, знаешь ли. − Я верю. Я верю, что мы обязаны делать то, что должны, то, что считаем верным. Но я также верю, что нельзя осуждать человека, который поступает по совести, даже если это делает его твоим врагом. Мир – сложная штука, Люк. Возможно, сложись судьба иначе, те, с кем мы теперь сражаемся, могли бы стать нам добрыми товарищами. Но раз уж мы должны сражаться, то мы будем делать то, что должны, − Андрей оглянулся на него; глаза его были ясными и живыми. – Я верю в Снежную, где каждый может свободно говорить о своей вере. И я знаю, Люк, однажды мы все увидим ее. Так как же, невольно спрашивал себя Дилюк, глядя на незажженный костер, как же все могло закончиться так? Как Андрей мог не подумать о том, что даже те, с кем осталась часть его сердца, могут сделать иной выбор? Почему не задумался о том, сколько горечи может таиться в чужой, непонятной совести? Дилюк не знал. Он и не искал ответов сейчас. Это было прошлым, и метель заметала его вместе со следами. Он не хотел никого судить; все, что ему оставалось – это воздать последнюю честь тому хорошему, что он помнил. По крайней мере на это он был способен. Дилюк достал из кармана пепельное перо, воткнул в снег рядом со сложенными ветвями. Помедлив, он все же коснулся рукой дерева. То затрещало, радостно встречая огонь. Вскоре костер уже пылал, растапливая снег и согревая воздух. Пахло пряным еловым дымом. Дилюк выпрямился. Какое-то время он, сложив вместе ладони, молча смотрел на памятный костер, а после медленно пошел обратно, спускаясь с Драконьего Хребта. На полпути он обернулся. Дым тонкой струйкой поднимался в воздух, где его подхватывал ветер. Дилюк усмехнулся. Кто знает. Может быть, ветер будет добр к ним и донесет этот дым до Снежной.

***

Когда он вернулся, уже было едва ли не поздно. Поздние лучи игрались в витражах собора, переливаясь цветными бликами. Людей было немного, но несколько капитанов все же пришли посмотреть на посвящение. Среди них Дилюк заметил и Кэйю, усмехнувшегося в ответ на его взгляд. Джинн уже ждала его, стоя рядом с одной из колонн. Дилюк улыбнулся и поспешил навстречу. Формально никто не посвящал вступающих в Ордо Фавониус в рыцари – в Мондштадте, лишенном правителя, и некому было это делать. Это звание было лишь символом взятого перед самим собой обязательством. Поэтому всю эту церемонию назвать «посвящением» можно было разве что очень условно – скорее, это было ритуалом признания, знаком открытости и чести. И, пожалуй, это делало ее еще более сокровенной и важной – в городе свободы дорого стоит решение отдать себя служению ему по собственной воле. Джинн обернулась и выпрямилась. Лицо ее сделалось серьезным. Дилюк молча подошел к ней и опустился на одно колено, на вытянутых ладонях протягивая меч. Она взяла его в свои руки. Он помнил слова клятвы, и произносить их было так легко, что Дилюк не мог сомневаться: здесь нет ошибки – это и есть то, во что он верит. − Я клянусь, что отныне посвящу свое сердце и свою жизнь Мондштадту и буду защищать его до последнего своего вздоха. Я клянусь защищать его свободу, его народ и его земли. Я клянусь обнажать меч не для убийства, но чтобы развеять тучи, закрывшие небеса. Я приношу эту клятву перед Барбатосом, перед свободными людьми Мондштадта и перед собственной честью, и да будет тысяча ветров свидетелями ей. − От имени рыцарей Ордо Фавониус и Ваннессы, его основательницы, я признаю твою клятву, − отозвалась Джинн. Раскрытые ладони вновь ощутили тяжесть меча и холод его лезвия. – Возьми свой меч и неси его с честью, Дилюк Рагнвиндр, ведь теперь ты наш брат. Он встал, поднимая голову. Его одолевало странное чувство – прошло так много лет с тех пор, как магистр Варка точно так же твердо и ясно смотрел на него, впервые принимая в ряды рыцарей. Тогда еще совсем мальчишка, он едва сдерживался, чтобы не обернуться на сидящего позади отца, чувствуя на себе его довольный взгляд. Дилюк не оборачивался и сейчас. Он знал, что не увидит его за своей спиной. Теперь это больше не было мечтой Крепуса, а лишь его собственным выбором, но Дилюк надеялся: если дух отца и наблюдает сейчас за своим блудным сыном, во взгляде его нет ни стыда, ни осуждения. − С возвращением, − негромко, только для него, тепло произнесла Джинн, прикалывая на отворот его пиджака значок, поблескивающий позолотой в закатных лучах. Дилюк улыбнулся и убрал меч в ножны. Вот и все, подумалось ему. Все закончилось, и он вернулся в ту точку, откуда начал свой путь семь лет назад. Все изменилось за это время, как изменились и они. Если их выборы привели их обратно, значит, их желания всегда были истинными. Город встретил их вечерней суетой. Джинн коротко поясняла первые инструкции, объясняя – по большей части, напоминая – его новые обязанности и задания. Кэйя шел рядом, необычайно довольный, и это настораживало. − И еще… В силу обстоятельств и учитывая твои недавние заслуги, экзамен, как таковой, проведен не был, − Джинн старалась сохранить строгий тон, но в нем все равно скользила улыбка, − но это не причина не учить кодекс. − Поверь, я его знаю, − поспешно заверил он, внутренне молясь, чтобы Джинн хватило милости не устраивать полноценную проверку. В самом деле, он помнил его достаточно сносно, чтобы не вызывать вопросов, а в остальном… Что ж, на практике он всегда мало пригождался. − Хорошо, если так, − по взгляду Джинн он вполне ясно читал, что она догадывается о его опасениях. – Тогда это все. Остальное тебе завтра расскажет Кэйя. − Почему он? – поинтересовался Дилюк. Кэйя улыбнулся еще шире. − О, так ты не знаешь? – елейным тоном отозвался он. – В моем отряде в последнее время не хватает людей, а тут так удобно появился новобранец… − Джинн, скажи, что это шутка, − взмолился Дилюк, куда больше наигранно, чем всерьез. Та качнула головой, сдерживая усмешку. − Отнюдь. Пока ты в должности обычного рыцаря, Кэйя будет твоим капитаном. Я уверена, вы отлично сработаетесь. − Он же меня прикончит. − Что за жестокие слова, − цокнул Кэйя. – Где твоя субординация? − Или я его. Джинн фыркнула, и Кэйя коротко рассмеялся следом. Дилюк не сдержал улыбки. Тепло разливалось внутри медом. Огонь не умирал, задыхаясь в пепле, и не бушевал пламенем – горел ясно и ровно, и, пожалуй, ему больше нечего было желать. Кэйя настаивал на том, чтобы зайти в таверну и отпраздновать такое дело, мягко намекая, что им в силу обстоятельств полагается скидка. Джинн, вопреки всему, свободно смеялась, словно впервые за долгие годы на время сняв с плеч бремя обязанностей. Город шумел, принимая их в свою суету, укутывая гомоном и чувством счастья.

***

Никем не замеченный, из таверны выскользнул бард в зеленом плаще. Прислонившись к стене, он достал из кармана монетку и подбросил ее в воздух. Она сверкнула золотом в свете фонаря и тут же оказалась вновь ловко поймана. Какое-то время бард молча глядел на свои стиснутые ладони, словно раздумывая, стоит ли разжать их и посмотреть на выпавшую сторону, а после, так и не взглянув, убрал монетку обратно. Неслышным, легким, словно поступь бриза, шагом он пошел прочь из города, негромко мурлыча что-то себе под нос. Следовавший за ним ветер подхватывал его напев и уносил прочь. На мосту бард остановился, облокотившись на ограждение и вглядываясь в сумрак. На лице его отразилась мягкая, слишком взрослая для его юности улыбка. Там, под добродушным взглядом стен Мондшдадта, по берегу Сидрового озера шли трое рыцарей с сердцами, сплетенными из огня. Бард знал: они будут праздновать всю ночь, вновь юные, и мир целую ночь снова будет простым и ясным.