Мальчик, потерявшийся во времени

      Первым делом он идёт к ней. Она точно примет его, как раньше. Для него прошло сорок пять лет, но для нее всего семнадцать. И пусть они давно не видились, Ваня кажется оплотом стабильности. Приятно прийти куда-то, и видеть что есть что-то вечное.       Как же он был не прав.       Ваня осталась такой же, — добрая, робкая Ваня, перевязала его рану и предложила остаться на ночь — но что-то неуловимо поменялось. Будь то годы, прожитые раздельно, или усугубившаяся депрессивность, но Ваня казалось такой уставшей: залегшие мешки под глазами, красная сеточка глаз и серый оттенок кожи. Он понял моментально, ему не нравилась такая перемена. И он снова оказался не прав.       Пятый не планировал оставаться в ее квартире и засыпать на старом, кажущимся неудобным на первый, да и на второй взгляд тоже, диване. Он тихонько зашёл в ее спальню, чтобы взглянуть на нее в последний раз перед уходом, но так и замер. Спокойное лицо, мерное дыхание и разметавшие по подушке волосы. Ваня изменилась. Но ему нравилась эта перемена. Её черты лица утратили всякую детскость, фигура осталась такой же маленькой и хрупкой, будто она не выросла ни на дюйм. Но сейчас перед Пятым спала молодая девушка, большую часть жизни прожившая без него. Он совсем не знал эту новую Ваню. Была ли она на самом деле хоть немного похожа на ту крошечную девочку из его снов? Осталась ли она тем человеком, кого он вспоминал, проходя через ад в разрушенном Далассе после апокалипсиса? Ее книга лежала у него в нагрудном кармане пиджака, полностью исписанная формулами сверху до низу. Он прочитал ее более пятидесяти раз за все это время. Но сейчас Ваня казалась ему совершенно незнакомым человеком, пусть все также напоминающая маленькую скромную боюнетку из детства. Словно старая рана, которая совсем не болит и почти слилась с цветом кожи, но периодически зудевшая при упоминании.       Он развернулся на каблуках и поспешно переместился как можно дальше.       Когда-то он был в нее влюблён. Если то можно так назвать в тринадцатилетнем возрасте. Она была первой и последней мыслью почти каждый день на протяжении двадцати лет с 2002 года после его опрометчивого неудачного скачка. Со временем ее образ сильно тускнел в его сознании, как выцветшая старая фотография. Поэтому он обнимал потрепанную книжку, используя исключительно русский для всех своих записей. Он так сильно скучал по семье и по ней в особенности. Но его язык распухал во рту, как только он желал произнести хоть слово о своей уязвимости перед чувствами. У него нет времени размениваться по мелочам. Он должен предотвратить апокалипсис.       Сейчас наблюдая как она неловко танцует в коридоре, когда ее никто не видит (за исключением Пятого), совершенно неуклюже дергая руками и почти не отрывая ног, он думал, что новая Ваня нравится ему не меньше. В ней все также скрывается дерзость и непокорность за семью печатями, но теперь это все приправлено чем-то магнетическим, почти животным. Он не может объяснить. Он просто наблюдает издалека, не отрывая глаз.       В этом нет ничего особенного. Он просто устал жить в одиночестве, отказываясь от общества других людей, постоянно придумывая пути возвращения, обдумывая попытки предотвращения апокалипсиса. То, что он скучал по семье — нормально. Он холодный прагматик, но не бесчувственная машина. В нем полно эмоций: ярости, страсти, удивления и разочарования. Немного, совсем капля, меланхолии не разбавит это бурлящее варево из подростковых гормонов его юного тело. Будь оно проклято.       Сердце бьётся птицей в груди, на секунду даже больно, и Пятому приходится зажмурится и сглотнуть, но во рту совсем пересохло. Он не слышно вздыхает и снова уходит, как делал это всегда. Через время он наблюдает как Ваня варит кофе на кухне в поместье Харгривзов. Она не любит его, и вероятно также предпочитает чай, как и семнадцать лет назад, но методично помешивает напиток в чашке холодной ложкой, пусть там и нет сахара. Девушка ставит перед ним нагревшийся фарфор дорогой посуды отца. Интересно, она помнит, что ему нравятся изящные чашки или в доме не осталось других более практичных кружек?       Он с улыбкой благодарит Ваню и делает первый глоток крепкого кофе. Не совсем то, что он любит, но его жизнь так сильно изменилось с их прошлой встречи, словно сто лет назад. По понятным причинам он стал предпочитать кофе крепче. Да и в целом, любые напитки крепче. Он усмехается. Новая Ваня нравится ему не меньше. Возможно, чуточку больше. Кажется с возрастом начинаешь ценить выдержку. И он имеет в виду не только годы выдержки виски.       Осознание накрывает лавиной не скоро. Уже в концертном зале рассматривая новую пугающюю Ваню, Пятый теряет дар речи. Не то чтобы он постоянно рассыпался в комплиментах, но сейчас из головы вылетели даже оскорбления, припасенные для бестолочей из семейства Харгривзов, попеременно использующих одну клетку мозга на четверых. Из горла рвались только проклятия.       Потерявшая контроль, полная чистой злобы и ненависти Ваня, была отчасти права. Прошлое нельзя вырвать словно неудавшуюся страницу романа. Однако, это понимание ничуть не облегчало сложившейся ситуации. Руки дрожали, будто Пятый действительно был тринадцатилетним мальчишкой, впервые пригласившим понравившуюся девчонку на вечеринку. Только хуже. В разы хуже.       Понравившаяся девчонка оказалось бомбой замедленного действия, готовая разнести планету к чертям, от переполняющей ее боли. Все разом прыгнули на нее, но она раскидала их как щенят, будто не они владели уникальными способностями и дразнили ее за оридинарность, а были пушинками под потоком неистового шторма.       Прогремел выстрел и Пятый бросился к девушке в белом, небрежно развалившейся на сцене концертного зала. В ту минуту Ваня совсем не казалась безметяжной и расслабленной, уставшей женщиной, как в ночи ее квартиры. Это была спящая атомная пушка.       Пятый почувствовал как бьётся жилка на виске, а правых глаз начинает незаметно подрагивать. Он в который раз зажмуривается. Признаться в себе, что тело трепещет от незнакомого волнения и возбуждения, почти невыносимо.       Он испытывает это снова значительно позже. Вылетая из машины и вплотную пододвигаясь к Ване, Пятый наблюдает за сменяющимися эмоциями от гнева до отчаяния. Он видит как напрягаются жилы на ее шее и как попеременно сжимаются пальцы. Его грудь наполняется воздухом, а в затылок отдаёт тупая боль. Каждая клеточка его сущности трясётся от восторга. Все его руки, от плеча до запястья, покрываются мурашками. Это почти неприятно. Но он знает, это чувство — не страх.       Прощаясь с ней в кафе, окликая ее по имени в который раз, — Ваня! — он окончательно признается себе. Новая Ваня нравится ему. Без сравнений или условий.       В любом случае, это ничего для него не меняет. Мир не переворачивается с ног на голову. Ему все также надо предотвратить очередной апокалипсис. И, Господи, как же он устал.       Хочется рвать волосы, которых и так скоро не останется с таким сильным стрессом, который он испытывает ежедневно.       Мир не может остановиться ни на секунду, чтобы он мог просто сесть и подумать о своих чувствах. Да и они, ни в коем случае, не важны.       Он знает одно — все кончено. Если не для этого гребанного мира, так для них уж точно. Он потерял целых семнадцать бесценных лет, и их никак не вернуть назад. Глаза провожают удаляющийся, такой знакомый-незнакомый силуэт, и он понимает это сейчас как нельзя лучше.       Как бы сильно не стучало сердце в горле и не замирало дыхание на мгновение при взгляде на ее крохотную, стройную фигуру, ему не дотянуться до нее, как ни старайся. Словно пальцы рук проходят сквозь призрака. Он точно мальчик, потерявшийся во времени. И, кажется, навсегда.       Пятый так хотел бы произнести свои чувства вслух, но язык, как всегда, отказался функционировать, пугливо прячась за плотно сжатыми зубами.       Возможно, у него будет шанс в другой раз.       Может быть, в следующей жизни?