Принц, замки и драконы

      Говорят, холодной осенней беззвездной ночью, после проливного дождя, если взять с собой масляную лампу, которая хранилась не менее трех поколений в роду, и пойти на пустую дорогу, то, начертив белым мелом линию на черной, словно бездна, земле и переступив через нее, можно оказаться по ту сторону мира. Среди сверкающих золотом полей пшеницы, или же ступить на зеленые луга с блестящими от росы цветами безвременника; можно также очутиться и на дне океана, темном, полном неизвестных человечеству обитателей, и задышать самому, словно рыба.       Однако кто бы так ни поступал и с каким упорством ни совершал бы подобный обряд — все оказывалось в пустую. Детей оттаскивали за уши домой родители, а взрослые, понурые и печальные, возвращались к очагу, выпивали столового вина на ночь и забывались глубоким сном. Словно и не было таинственного обряда, который шепотом переходил из уст в уста. Ритуал же на самом деле и правда был настоящим, но удавался лишь у тех, кто обладал кровью жителей этих самых таинственных земель, на которые не ступала нога ни одного чистокровного смертного.       Крови же нечеловеческой в наследнике духов природы должно было быть не меньше одной трети, и только при соблюдении всех этих условий вспыхивала линия мела звездным светом и босые ноги касались мягкой, словно перина, земли.       Духи народом беззаботным отнюдь не были. Помимо песен, благодаря которым дул морякам попутный ветер, плели они еще и паутину времен года, танцевали словно языки пламени и хохотали точно что звенела капель весной. Многие из этого дивного народца жили в тенях ветвей плакучих ив, скрывались в лунном свете да селились среди лепестков роз. Однако по большей части все же пребывали они в мире духов, и лишь немногие отваживались обитать в мире людей.       Семья владык огня Шиба, как одна из пяти благородных и почитаемых, владела своими землями и поместьями, сотворенными из волн остывшей лавы, гуляла по садам, в которых цвели подобные лепесткам пламени маки да вербены с бегониями. Издревле из крови и дыхания их рождался огонь, пожары, насылаемые ими, пожирали землю и именно на их пламени на протяжении всей истории смертных готовилась вся еда, будь то крестьянина или благородного монарха.       Среди всей семьи был один муж, решившийся все же поселиться в мире смертных; влюбленный до беспамятства, он завел семью и не жалел о том, что отправился в путь в мир по ту сторону меловой линии. Жена его, красавица с мягкими, темными что затухающее пламя, волосами, была мила, добра и жизнерадостна и олицетворяла собой значение того, что смертные зовут «счастьем». Она подарила мужу трех прекрасных детей: старшего мальчика и сестер-близняшек. Рано покинула их, но упокоилась с миром.       Злой дух, спрятавшийся среди капель вечернего дождя, напал и забрал жизнь той, чье имя означало «древо» (Масаки). Отец семьи, горевавший, но принявший смерть любимой, посвятил себя детям и стал после сам заботиться и воспитывать их, ведь важнее крови и семьи что для смертных, что для духов ничего не было.

За четыре года до смерти Масаки

      Утренние солнечные лучи пробирались сквозь занавески и падали каплями на лицо мужчины, пока он лениво поворачивался на другой бок, пытаясь урвать еще пару минут положенного ему сна. Ишшин поморщился, укутался в одеяло по подбородок: лет сто назад в мире духов он с братьями и сестрами купался в лучах солнца, но в мире смертных был лишь вынужден прятаться от ослепляющих полос света.       Со стороны двери послышался приглушенный смешок, и его жена ласково произнесла: — Пора вставать, любимый, — она погладила его по голове, — завтрак уже на плите. — Иду, — сонно пробормотал Ишшин, укутываясь в одеяло еще сильнее.       Масаки лишь мягко рассмеялась, явно покачала головой, пусть он этого и не видел, и строго добавила: — Ты же не собираешь спать весь день? — Она скрестила руки на груди, посмотрев прямо в его темные, еще сонные глаза. — Ты же помнишь, что мне нужно уехать, — еще строже добавила она (Ишшин заметил искры смеха и тепла в ее взгляде). — Не спускай глаз с ребенка. — Не буду, — поклялся Ишшин и улыбнулся жене, — возвращайся скорее. — Путь в Осаку неблизкий, но я постараюсь. — Женщина покачала головой, чуть грустно улыбнулась и вышла из комнаты.       Ишшин лишь вздохнул — целый день, а то и два без любимой супруги. Он потянулся, надел теплый махровый халат и поспешил на кухню, где уже сидел его сын и вовсю уплетал завтрак. Ребенок поднял на него мягкие карие глаза его жены и грустно произнес: — Матушка уезжает. — Я знаю, — ответил Ишшин, погладив сына по ярким рыжим волосам. — Мы поедем к твоей тете. — К Куукаку? — тут же радостно переспросил ребенок. — Да, — рассмеялся Ишшин, — к ней самой.       Они позавтракали, Ишшин взял сына за руку и они шагнули через врата миров их семьи, отправляясь в вечноцветущие сады бегоний. Сын весело рассмеялся, когда звездное сияние врат охватило их, понесло через космос и вселенные и мягко опустило на свежескошенную траву прямо перед поместьем. — Тетя! — громко закричал Ичиго и кинулся прямо к крыльцу.       Куукаку, сидевшая перед костром и размешивающая угли рукой, вскинула голову, лучезарно улыбнулась, поднялась и распахнула объятия. — Племянник! — поприветствовала она ребенка, рассмеявшись. — Что ты делаешь, тетя? — спросил ее ребенок, с любопытством подходя к костру.       Женщина ухмыльнулась, оттащила племянника за ворот традиционного японского одеяния от костра и щелкнула по носу. — Разжигаю пожары. — Она взлохматила рыжие волосы племянника. — Когда-то пепел после них осядет и на еще более плодородной земле вырастут новые деревья.       Ичиго поднял на нее полные восхищения глаза: — Я тоже так смогу? — Конечно! — к ним подошел Ишшин. — Твои пожары точно будут самыми яркими и яростными! А пока беги к Гандзю, уверен, что он скучал. — А я нет! — звонко крикнул ребенок. — Что ты там сказал? — крикнул другой мальчик, выглядывая из-за полуоткрытых седзи.       Ичиго громко рассмеялся и принялся удирать от дяди босяком прямо через сады, петляя между кустов бегоний и безвременника. Гандзю — мальчишка немногим старше самого Ичиго, кинулся за племянником, оставляя подпалины там, где касались его босые ноги травы. — Гандзю! — закричала Куукаку. — Ты опять спалишь весь сад! Идите носиться в дом! — Куукаку, — отсмеявшись, сказал Ишшин, — вообще-то я хотел взять Ичиго на рынок. — Рынок? — тут же подскочил непонятно как услышавший это ребенок. — Там, где много всего блестящего?       Ишшин задумчиво почесал подбородок, чуть улыбнулся и кивнул. — Поищем тебе камень, пора начинать учиться. — Рынок! — радостно воскликнул Ичиго, принявшись носиться кругами вокруг отца. — Рынок! Рынок! Рынок!       Там, где ступал ребенок, появлялись небольшие подпалины на земле, и маленькие язычки пламени начинали танцевать по траве вокруг семьи. Куукаку лишь закатила глаза и устало вздохнула.       Они, выйдя за пределы поместья, оглянулись на резные ворота, улыбнулись друг другу и пошли по еле-еле заметной петляющей тропинке, пересекая золотые пшеничные поля. Вокруг них стрекотали сверчки, порхали бабочки, а над золотой землей палило солнце — на небе не было ни единой тучки, лазуревая бесконечная голубизна простиралась над их головами, такая, какую в редкий день можно было увидеть в мире смертных, если духи раздували облака, расчищая небосвод.       Впереди уже виднелся небольшой город: с разномастными рядами лавок, домами, громоздящимися один на другом, дымом всевозможных цветов, поднимающимся над рынком. Торговцы, жившие здесь, принимали только золотые монеты да самородки, меняли их на камни, подходящие больше всего духам, пришедшим за ними, да отдавали потом золото земле, получая неограненные самоцветы: малахит, яшму, алмазы да изумруды с рубинами.       Ишшин подошел к одной лавчонке, так и сверкающей на солнце от обилия драгоценностей, выложенных на прилавке. Они с хозяином обменялись рукопожатиями, дух огня выложил пять золотых монет торговцу и отошел от узенькой витрины, позволяя осмотреться сыну. — Выбирай тот, — сказал Ишшин, — что тебе по душе.       Ичиго долго разглядывал рассыпанные по шелковой скатерке самоцветы, пока наконец не присмотрелся к искусно ограненному желтому топазу, сверкающему всеми гранями на солнце. — Можно его? — спросил ребенок.       Ишшин кивнул, но нахмурился: в его семье обычно выбирали красные камни, и сам он думал, что сыну подошел бы рубин или гелиотроп. То, что было как раз нужно для того, чтобы научиться разжигать маленькие костерки да концентрировать силу в камне. Желтые же обычно выбирали духи цветов, которые купались в солнечных лучах да ласково рассыпали свет, одаривая растения теплом.       Продавец покивал с озадаченным видом да отодвинул одну золотую монетку в сторону Ишшина: — Сдача, — пояснил он.       Но тут Шиба заметил, что взгляд Ичиго полностью прикован к монетке; ребенок поднял взгляд на отца и попросил: — Можно я возьму и ее?       Ишшин кивнул, смотря, как сын бережно прижал монетку к груди, оглядел ее, вспыхнули багровые искры света в его мягких карих глазах, да сунул он монетку в маленький кармашек одеяния. Дух огня быстро перевел взгляд на лавочника — благо тот ничего не заметил, фальшиво улыбнулся, и они с сыном отправились обратно в поместье.       Духи не были меркантильными, не питали особой любви к деньгам и драгоценным металлам, камни им были нужны только разве что для учебы, да и цвет глаз… Ишшин потер переносицу: их народец был известен отнюдь не обычной внешностью, например в роду Шиба дети славились темными волосами и темными глазами, точно застывшая магма, выходцы семьи Кучики обладали холодной внешностью и повелевали сменой времен года. Но из духов ни один не славился багровыми глазами, кроме… — Папа, — окликнул его сын, — что-то не так? Я выбрал не тот камень? — Ты молодец, — слабо улыбнулся Ишшин, — все в порядке, я просто грущу из-за отъезда твоей матери. — Она скоро вернется, — успокоил его ребенок, лучезарно улыбнувшись.       В тот вечер, вопреки тому что они обычно гостили у Куукаку пару дней, отец и сын решили вернуться домой, и, укладывая ребенка спать, Ишшин заметил край небольшой коробочки, торчащей из-под кровати. Чтобы не разбудить Ичиго, он присел, выдвинул коробочку, приоткрыл и уставился в шоке на россыпь золотых сверкающих монет на ее дне. Аккуратно он закрыл крышку, встал пошатываясь и тяжело опустился на стул у кровати.       Обычно, согласно старым преданиям, драконы любили спать рядом со своими сокровищами.

***

      Однажды, когда Ичиго было лет шесть, а за окном шел снег и крупные мягкие, сделанные словно из ваты хлопья падали на подоконник их дома, он ждал отца, который должен был пожелать ему спокойной ночи — мать укладывала тем временем близняшек, и Ичиго готов был поклясться, что те вцепились маленькими, но такими хваткими пальчиками за волосы мамы и не желали ее отпускать, громко плача. Самому Ичиго держать на руках сестер еще не доверяли: матушка мягко улыбнулась и пообещала, что как только Ичиго исполнится семь, то она позволит ему попробовать подержать близняшек, но только если сын будет вовремя ложиться спать и обязательно есть овощи.       Ичиго торжественно поклялся и намерен был соблюсти их соглашение, а потому лежал в кровати и готовился потушить ночник, как в его комнату зашел отец. Отец улыбнулся, но эта улыбка так и не коснулась глаз. Мужчина присел на стул напротив кровати и произнес: — Хочешь я расскажу тебе сказку?       Ичиго торопливо закивал: он был уже взрослым, и сказки ему рассказывали не так часто, но он с нетерпением каждый раз ждал новой истории от родителей. — Ты когда-нибудь слышал о драконах? — тихо спросил его отец. — Нет, — задумался ребенок, — тетя Куукаку как-то говорила, что миром правит великий небесный дракон! — Верно, — кивнул Ишшин, — с древних времен миром духов правил великий дракон, он был силен и могуч, жил в великом небесном замке. С его помощью и духи и смертные жили в мире, он поддерживал грань между нашими мирами и твердо верил, что каждое существо ценно и достойно жизни. Под его мудрым правлением царил вечный покой, луна и солнце делили одно небо, пока однажды у него не появился сын, который завидовал своему отцу. Драконы пусть и мудры, но жадны: в отличие от духов, любят они драгоценности и золото, спят на своем богатстве и копят его. Сын хотел заполучить самое драгоценное, что было в мире, — трон. Попытался он взлететь к замку раз — и пронзила его страшная боль. Во второй раз лишился он своих крыльев. А в третий — почил, хотя злые языки говорят, что уснул он лишь мертвым сном. Но с тех пор Король прибывает в печали из-за жадности своего сына, а потому луна и солнце отныне лишь дважды в год стали встречаться на небосклоне. Ибо слишком сильно это напоминает Королю о тех грустных временах. — Это так печально, — хлопнул рукой по одеялу Ичиго. — Почему сын не мог понять, что самое главное сокровище — семья?       Ишшин тяжело вздохнул и пожал плечами: — Никто не знает. — Он замолк, погладил ребенка по голове и добавил: — Зато ты это знаешь.       Ичиго рассмеялся, закутался посильнее в одеяло и лучезарно улыбнулся: — Конечно!       Лишь через пару лет после этого, уже после смерти матери вспомнился ему этот разговор, когда он снова гостил у тетушки Куукаку. В тот солнечный день он заприметил на земле гладкий блестящий камень; восхищенный, он поднял его, не заметив, как к нему подошел дядя Гандзю, который внезапно опустил руки на его плечи и спросил: — Ну-ка, что это у нас тут?       Дядя задумчиво оглядел камень, забрав его из рук возмущенно закричавшего Ичиго, поднес поближе к лицу, а потом небрежно выкинул его за спину. — Обычный хрусталь! — воскликнул он. — Зачем он тебе! — Сокровище! — ответил Ичиго. — Он так блестел!       Гандзю недоуменно посмотрел на него, даже обошел вокруг почему-то, и удивленно спросил: — Зачем? Мы же не драконы.       Ичиго не нашелся, что ответить, забрал камень, а потом, вернувшись домой в мир смертных понурый, автоматически сунул камень в коробку под кроватью, а потом так и замер, смотря на нее: полную золотых монет и блестящих камней. Он опустился на колени перед ней, высыпал все монеты перед собой, разглядел каждую, тяжело вздохнул и снова переложил их в коробку, но вот ее убрал уже в шкаф.       В ту ночь он ворочался и никак не могу уснуть. Сонный, утром он медленно ел кашу и даже чуть не опоздал в школу, а тем же вечером история снова повторилась. Он ворочался, вертелся с боку на бок и даже попробовал поделать пару упражнений, но ночью он все же встал с кровати, пробрался к шкафу, достал коробку и почувствовал небывалое облегчение, когда взял ее в руки. Он положил ее на прежнее место под кровать, лег сам и уснул крепким сном. — Папа, — на утром спросил он, — правда, что драконы спят только на горах своих сокровищ? — И никак иначе не могут, — рассеянно ответил Ишшин, продолжая заполнять какие-то бумаги.       Ичиго замолчал, медленно заканчивая завтрак, а, вернувшись после школы, сразу же поднялся в свою комнату, не отвечая на оклики ни сестер ни отца, да так и замер перед зеркалом, смотря на себя — копию дяди Кайена. Он посмотрел на себя в профиль, улыбнулся, скорчил рожицу, но ничего не изменилось — даже глаза и те были мамины. — Да не может быть! — топнул он ногой.       Как вдруг внезапно вспыхнул свет звезд, точно что от меловой линии, и сам Ичиго почувствовал, что он будто парит, а открыв глаза увидел — комната стала больше, намного больше, а из зеркала на него смотрел… маленький черный дракон.

***

— О ночная мгла, — пробормотал Ишшин, закрывая лицо руками и не смея смотреть на ребенка.       Чей это был ребенок? Что за существо пробралось в его дом? Кто все это время носил личину их с Масаки чада, лучезарно улыбался и выбирал сегодня камушки? Мужчина потер подбородок, взглянув на мальчика — так похожего на него самого и жену. Подкинули? Прошептали пару слов, окунули подкидыша в зелье да подбросили в кроватку Ичиго, а самого сына забрали?       Нет, мотнул головой дух огня, жена бы точно заметила; пусть и была духом всего на четверть, но непременно поняла бы, что с сыном что-то не так. Ведь подкидыши — капризные, наглые, злые и вечно голодные, так отличались от нормальных человеческих детей, да от детей духов тоже.       А значит — это был дракон. Третий за всю историю миров.       Никто не знал, как эти создания рождались. Поговаривали, что сами богоподобные существа теплых чувств к родственникам отнюдь не питали и сказка о горевавшем отце-Короле была не более, чем сказкой. Второй дракон всего лишь родился из излишек силы первого, а потом просто был оставлен на произвол судьбы.       Но чей тогда это был ребенок? Короля или же его сына? И что должен был делать сам Ишшин с явно чужим ребенком, попавшим к ним домой?       Дух спрятал лицо в ладонях, вспомнил, как подбирал имя младенцу, завернутому в пеленку, как впервые отвел его за меловую линию и передал на руки Куукаку, как улыбалась она, гордо и счастливо, и как провозгласила: «Вот он! Будущий наследник!» Как радовались они первым зажженным искоркам на ладони подпрыгивающего вокруг них с сына. Как Масаки напевала колыбельную, как…       Все это время рядом с ними был дракон.       Ишшин посмотрел на рыжую макушку, торчащую из одеял, руки его дрожали, когда он неловко погладил ребенка по голове. — А еще, еще, — пробормотал он выдыхая, — это мой сын.       Поэтому, когда через пять лет он открыл дверь комнаты и вместо сына, одетого в школьную форму, так и не ответившего на его вопрос об обеде, увидел маленького черного дракончика, беспомощно хлопающего крыльями на полу, он подбежал, торопливо, но аккуратно поднял его и мягко произнес, смотря на вот-вот готового заплакать ребенка: — Все хорошо, Ичиго, все хорошо, — повторил он, — мы разберемся с этим.