Братья по-любому. Вернуть всë

Июнь 1993-го

🎶: Юрий Антонов — 20 лет спустя       Петербург встречал закат. Дома, дворцы и храмы переливались в лучах засыпающего солнца. По реке, выпуская веселый дымок, скользил пароход. По набережной со стороны Летнего сада за руку брели Пчёлкины. Женька светилась. Светилась вся в лучах заходящего солнца, которые игриво плясали в ее карих глазах, подсвечивали их волшебным рыжим светом, делая такими янтарно-прозрачными. Будто вся душа в них нараспашку. Витя то и дело останавливался, прислонялся спиной к парапету, перехватывал жену обеими руками и заглядывал в ее глаза, впитывая этот невероятный блеск, в котором тонуть хотелось. Женька за свою жизнь не привыкла к чувству постоянной радости и спокойствия, поэтому весь год замужества так или иначе останавливала саму себя — имеет ли она право находиться в этом состоянии, не ощущая подвоха? Но рядом был Витя. Изменившийся Витя. Повзрослевший. Возмужавший до невозможности. В его руках было спокойно, его слова усыпляли тревогу. Да и вообще, кажется, все было хорошо.       — Завтра уже год, представляешь? — девушка вжалась в грудь Пчёлкина, уткнулась носом в воротник его рубашки, нагретой теплом кожи, и легонько зажмурилась, сквозь ресницы наблюдая за закатом.       — Всего лишь, — мягко фыркнул он в ее волосы.       — Как так получается интересно… Дружили-дружили, ругались, мирились, а потом раз — и поженились. Мог вот ты представить этот момент лет пять назад?       — Мог. Женька отпрянула от мужа, с легким прищуром поглядела в его синие глаза, с ноткой недоверия повторила:       — Пять лет назад? В 88-м?       — Представь себе. Конечно, о женитьбе я не думал, но…       — Но?       — Постоянно думал о тебе. И это меня очень испугало, — Витя немного нервно усмехнулся. Сейчас же ведь не так страшно рассказать, когда она уже жена? Прикурил, выпуская в теплый воздух сизую дымку. — Это ведь было неправильно — думать о тебе как о девушке, в которую можно влюбиться. Женька облокотилась на парапет тоже, поднырнула под его расслабленное плечо и с присущим каждой девчонке в такие моменты любопытством начала допытываться:       — А когда ты вдруг посмотрел на меня, как на девушку, а не на сестру? О, этот момент как отдельный фрагмент из какого-то фильма! Как сейчас все в деталях помнил: стоял в коридоре, закатывая рукава белоснежной рубашки, которую со школы носить не любил. Но как же — праздник у малой, в кепке да майке не пойдешь! Рядом Фил обувался, ложкой гремел, что-то вещал… А Женька все копалась в своей комнате и копалась. Он не выдержал, поторопил ее, и тут она вышла. Нереальная. Прекрасная. В этом серебристом велюровом платье, а не в привычных штанах и Валеркиной футболке. Волосы были не растрепаны и не зачесаны наспех пятерней, а красиво ниспадали по плечам. И макияж! Легкий, неброский, но тени и ленинградская тушь только больше подчеркнули ее огромные карие глаза. И Витя тогда не узнал не только ее, но и себя. Что-то с ним за одну секунду, за один взгляд на такую красавицу Женьку перевернулось…       — Мне было так неловко, на самом деле, — выслушав, хихикнула Пчёлкина. — Еще эти туфли… красивые, но такие неудобные, заразы!.. Я еще тогда в вас с Валеркой вцепилась, пока до школы шла… — заметив, как он улыбается этим воспоминаниям, вжалась щекой в его ключицу и задала еще один важный вопрос: — А когда понял, что любишь? Этот вопрос был посложнее. Но только потому, что осознание любви к несносной Женьке настигло его в момент их окончательного разрыва. Да и вообще все как-то странно в тот год было — и отношения их, и чувства. Детство, ребячество… Так тогда казалось. Но такое ли ребячество, когда сейчас они муж и жена?       — На Царевской даче… Когда ты влетела, как фурия, всех взбеленила, с девками сцепилась, начала трясти этим Сашкиным фотороботом… Думаю, ну какая же дура! — усмехнулся, крепче обнимая Женьку за плечо. — И тогда понял, что нельзя тебе вообще в эти дела лезть. Братство братством, но… Короче, наговорил тебе всего тогда. А когда ты с пацанами уехала, у меня в голове только твой плач и стоял. И вот тогда понял, что… что люблю я тебя, заразу, до коликов в животе. Та ночь была самой страшной в их юности. Да и последней. Юность кончилась, когда наступил рассвет на Воробьевых горах. Женька помнила все в мельчайших подробностях. Казалось, за те сутки она прожила больше, чем за несколько лет. Но сейчас, после признаний Вити, ее уже не мучила обида на него. Может, и хорошо, что все вышло именно так? Может, им нужны были эти испытания, длиною в три года, чтобы понять, что чувства настоящие? Что только они могут вытерпеть друг друга даже при самом жгучем накале и понять без слов, когда страшно говорить?       — А ты? — Пчёлкин склонился к ее лицу, провел кончиком носа по ее щеке. Девушка выгнула брови, дернула плечом. И невинно улыбнулась:       — Не помню, представляешь?       — Чего-о?       — Я серьезно! Даже сказать не могу. Не понимаю. Просто раз — и все.       — Эй, Пчёлкина, — Витя толкнул ее бедром в бок, — ну так нечестно! Я тебе тут всю душу излил, а ты!..       — А я тебя люблю, Пчёлкин. Какая разница, когда это началось? Главное, что сейчас и потом это не изменится.       — Ах ты лиса-а-а! — он поймал в ладони ее смеющееся лицо и накрыл губы поцелуем. Да права она. Главное, что сейчас и потом они будут друг друга любить. И сейчас и потом его будут так же пьянить их касания губ и ее пальцы в его волосах…       — Люди же смотрят, — мыча и смеясь, пролепетала она.       — Пусть завидуют. У нас годовщина свадьбы вообще-то!       — Завтра.       — Неважно. Питер хорош летними ночами. Воздух романтичен и свеж. Дышится легко и светло. Пчёлкины по третьему кругу шли на набережной, глядя в Неву, отправляя по воде одну за другой свои мысли, они уплывали по течению, некоторые умели плавать и держались на воде, редкие тяжелые — тонули. Дворцовый мост начал медленно подниматься, отсекая другой берег. Женька чувствовала, как крепко муж держал ее руку, как посылал по ее телу все свое тепло. И она любовалась им. Снова и снова. Его осанка, выдержка, манера говорить, сам голос — все это вместе завораживало день изо дня, увлекало за собой, заставляя забыть обо всем на свете. Есть только он и никого больше. Голова кружилась от какой-то эйфории, и Пчёлкина даже не сразу поняла, куда ее тащит Витя. Только оказавшись около теплохода, осознала: они поплывут любоваться разведением мостов под звездным чистым небом. И они пошли на верхнюю палубу. Все собрались на носу и любовались блеском и сиянием ночного города. Зрелище действительно было великолепным. Женька облокотилась на леера, ощущая, как Пчёла становится сзади, накрывая ее талию защитным жестом, и начала усиленно всматриваться вдаль, в звезды, любоваться разноцветными городскими огнями и вслушиваться в красивую музыку саксофониста. Все-таки Санкт-Петербург обладает невероятной магической силой! Все проблемы и тревоги меркнут при мощности его золотых многочисленных огней, тонут в черной зеркальной воде Невы…       — Замерзла? — ладони мужа ласково потерли ее плечи.       — Неа…       — Ну, лишним не будет, — Витя накинул на нее свой пиджак, забрал в свои объятия. Женька вжалась затылком в его грудь, ощущая, что уголки губ уже весь вечер тянутся вверх. Не останавливайся, мгновение! Длись бесконечно!       — Тут, кажется, подают шампанское. Тебе принести? — губы Пчёлкина оставили легкий поцелуй на ее виске.       — Пожалуй, от одного бокала не откажусь.       — Зафиксируйся, сейчас все будет. Пальцы окутывали прохладное стекло фужера, плечи и спину грели пиджак и руки мужа. Внутренний голос, подогретый пузырьками шампанского, уверял — ты заслужила счастье, Женька. Не сомневайся. Ты его выстрадала ранее. Теперь просто дай жизни самой расставить все по местам. Живи и люби. Пчёлкина скосила глаза на редкие танцующие пары, улыбнулась. А Витя будто прочитал ее мысли, протянул ей руку и подмигнул.       — Пойдем? Женька сунула руки в рукава его пиджака и взялась за протянутую ладонь. Пчёлкин мягко обхватил ее за талию и притянул к себе. Она прижалась к нему еще сильнее, и он начал медленно двигаться в такт красивой музыки. Кружились расслабленно, наслаждаясь прекрасным, успокаивающим моментом.       — Кстати, совсем забыл, я с утра звонил родителям и тете Оле, все в силе. Завтра они нас ждут.       — И во сколько мы вылетаем? Пчёлкин поднял руку с часами, отсчитал.       — Если быть максимально точным, то через семь часов, двадцать две минуты и сорок одна, сорок, тридцать девять…       — Как через семь часов?! Я же даже вещи собрать не успела!       — Чш-ш, — обезоруживающе улыбнулся он, — все уже собрано, погружено в машину Самары, он подъедет через пять часов во-он туда, — и кивнул в сторону медленно отдаляющейся набережной.       — То есть, мы даже не попадем домой?       — Нет, у нас сегодня другая программа. Которая плавно перетекает в поездку. Или ты что-то имеешь против?       — Я слишком редко заполучаю тебя на целые сутки, — улыбнулась и Женька, — так что нет.       — Ну вот и славно. Витя одной рукой сжал ее талию, второй ласково обхватил ее подбородок, увлекая в очередной поцелуй. Умудрился улыбнуться, когда осознал, что она не сопротивляется и не стесняется целоваться на глазах у других пассажиров теплохода, которым, к слову, совсем не было дела до их пары. Каждый был увлечен либо танцем, либо видом на ночной Петербург… Они сошли на берег уже в третьем часу ночи, и снова побрели по пустынным улицам, хотя и встречались им на пути такие же влюбленные парочки, в основном, подросткового возраста. И пусть Пчёлкины были значительно старше, но всех их, по уши влюбленных и счастливых, объединяло настоящее любовное опьянение. Хотелось обниматься непрерывно, целовать друг друга, останавливаясь через каждые десять шагов, танцевать прямо на дороге, где проезжали редкие машины. Сегодня будто бы все было только для них. Самара давно припарковался на Адмиралтейской, наконец, заметив Пчёлкиных на горизонте, вылез и машины, облокотился на капот, закурил. С мягкой и едва заметной улыбкой глядел на приближающихся Женьку и Витю. Как два юнца. Никто бы сейчас не заподозрил в этом улыбающемся, с растрепанными волосами Пчёлкине бандита с большой дороги. Он в присутствии жены будто очищался и расцветал. Наверное, так было с каждым из бригадиров. Семья очищает и заставляет хотя бы ненадолго забыть, сколько крови на руках, что неизменный пистолет за пазухой…       — Привет, Лёва! — улыбнулась охраннику Женька, когда они поравнялись около машины.       — Привет-привет! Припозднились вы, командир, — беззлобно отчитал Витю Самарин.       — Начальство не опаздывает, Лёва, оно задерживается.       — Ага. Знал бы, еще б поспал часок.       — Пожалуйся еще давай, — фыркнул Пчёлкин, распахивая перед женой заднюю дверь.       — А можно, да? Представляешь, Жень, ни минуты покоя, ни секунды покоя… Как и сна.       — Не, я не понял, ты че разбуянился? — наигранно нахмурился Витя. — Жена, не ведись, у них есть законные выходные.       — Их наличие не гарантирует высыпание, — резонно заметил Самара.       — Знаешь, как говорил мой батя? — Пчёлкин опустил окошко в дверце, закурил. — Если плохо засыпается, значит мало устал. Не проблема, найдем тебе еще работенку.       — Садист ты! Женя, как ты с ним живешь?       — Пока не жалуюсь, — хохотнула сзади девушка. — Могу выписать хорошее снотворное. Будешь спать как младенец.       — А вот это спасибо! Вот, учись, командир, как к людям подход находить. А ты все «нагрузить да нагрузить». Я, может, тоже хочу с женой по Петрограду променад совершить…       — Сейчас еще одна претензия, Лев Борисыч, и ты не то что по Петрограду, ты до дома променад совершить не сможешь. Времени не останется.       — Ладно, Виктор Палыч, я обсужу этот вопрос с вышестоящим руководством. Они обменялись лукавыми взглядами, и Женька рассмеялась.       — Да, ребят, с вами не соскучишься.

***

      Восстановленный с нуля клуб «Атлетико» снова ожил. Помимо того — разросся вдвое и, несмотря на немалые скандалы с бывшими клиентами после прошлогоднего пожара, все равно смог сохранить свою репутацию. Как-никак сейчас «Атлетико» было по-прежнему единственным местом для обильного прикорма всех желающих срубить отличные деньги за бои без правил. С утра и до восьми вечера клуб оставался поприщем для обычной аудитории, которая хотела сбросить вес на тренажерах, проработать свою программу с тренерами, расслабиться в бассейне… А ближе к ночи здесь открывала свои врата арена, на которой мужчины всех возрастов и величин дубасили друг друга на убой, лишь бы отбить с процентами хорошенькую сумму. Активист осматривал их империю: привлеченные многочисленными боями мужчины и женщины сидели на своих шикарных зрительских местах. С бригадирами был заключен договор еще в прошлом году: Головин больше не принимает участия в боях. Причина была все та же — диагноз, который поставили в больнице после нападения людей Иващенко. И как бы Кирилл не аргументировал тот факт, что до обнародования этих нездоровых аномалий он выходил в большинстве случаев победителем на схватках, Фила эти весомые доводы никак убедить не могли. Эту навязчивую и непонятную то ли заботу, то ли безопасность по отношению к себе Активист переварить не мог долго. В итоге почти даже смирился, когда начальство ввело для него своего рода санкции. Но тут Алёнка окончила школу, твердо решила поступать в архитектурно-строительный университет. Ни наличие хорошего аттестата без единой тройки, ни успешно сданные вступительные не помогли младшей Головиной пройти на бюджет. Оставался один вариант — коммерция. Сумма обучения именно на том направлении, где горела желанием учиться Алёнка, оказалась даже выше ожидаемой. И единственным вариантом, чтобы не потерять место и дать шанс младшей сестренке осуществить мечту, было принять участие в одном из боев. Ужас данного боя крылся не только в том, что Активист мог после одного неудачного удара по шейным позвонкам стать овощем, и что узнай кто из бригадиров об этом — Кирилл бы лишился головы и без вступления в спарринг. Сам бой обещался быть нестандартным и чрезмерно жестоким. И единственное, что оправдывало это безумство, — те деньги, которые платились бы сразу победителю. И вообще для Головина все сегодня складывалось удачно — ни Фила, ни Пчёлы не было в городе. А значит, путь открыт. Взгляд Активиста переключился на площадку для бокса, расположенную между клеткой для смешанных боевых искусств и рингом тайского бокса, она переливалась красным и черным цветами обивки и канатов. Гигантские прожекторы свисали с потолка, отправляя волны света на все площадки, оставляя расположенное по периметру в полной темноте… А затем Кирилл увидел, как сквозь шумную толпу зрителей Лев пробрался к жене, закрепившейся в клубе администратором, и они что-то спешно принялись обсуждать. Активисту даже не нужно было слышать их, чтобы понять, что Полина информирует Самару о намерениях друга. И четкий пронзительный взгляд Льва стрелой устремился вверх, на второй этаж, где стоял Головин. Будто само спокойствие. Будто не ощущал, как по позвонкам вверх ползет холод. Потому что страшно. Не боятся только дураки. Активист не был дураком и не верил в свою безоговорочную победу, но мотивация была все-таки сильнее любого волнения сейчас. Резкий разворот за плечо заставил Головина повернуться корпусом, но в глаза смотреть не заставил.       — Тебе сейчас в жбан дать или как? — прошипел Самара.       — Я думаю, не стоит утруждаться. Другие дадут.       — Да ты понимаешь, что это безумство? Самарин тяжело опустил руки на железное ограждение, равняясь лицами с Активистом. У того лицо было непроницаемым, как и всегда, только желваки ходили быстро-быстро и глаза судорожно бегали по рингу внизу.       — Слишком много в этой жизни было безумством, — спокойным голосом парировал он. — Я же не ради того, чтобы потешить эго и доказать, какой у нас Активист непробиваемый. Мне надо, ясно? Поэтому давай без лишних слов, ты меня только больше разозлишь, Самар… Лев понимал, что если что придет в голову друга — ничем не выбьешь. И как никто другой знал, что уговоры и нотации заставят Кирилла взбеситься и обрушить в ответ море агрессии, но не свернуть с нацеленного пути.       — У меня к тебе просьба… Заберите с Полей Алёнку к себе сегодня. Сам понимаешь, ей меня видеть не надо. Самара до боли сжал скулы. Конечно, что Полина, что Алёна прекрасно знали, чем занимаются парни. Но если Самара мог что-то утаить иногда от жены, то Активист от сестры не скрывал правду никогда. Потому что она должна быть предупреждена. Как это было с побегом от Гаго, как это было потом после переезда. Но в последние годы тайны между Головиными все-таки появились. Пусть и выражалось в мелочах иногда, а сегодня и так понятно, что это явно не тот случай, когда Алёна должна знать, на что пошел ее старший брат ради ее будущего.       — И что я должен ей сказать?       — Придумай.       — Класс! Эта твоя авантюра и так из меня последний здравый смысл вышибла, а ты еще и на мою фантазию уповаешь.       — Скажи, уехал срочно. На пару дней. Лев всегда балансировал между этими пограничными ситуациями — сказать правду во избежании осложнений или же соврать во спасение. Конечно, он до последнего собирался верить, что предстоящий бой друг вынесет и сможет обойтись минимальными травмами, но а что если все полетит к черту?       — Ты понимаешь, что ты ей снова врешь? Кирюх, подумай о сестре.       — Я о ней и думаю. Представляешь? Только за ближайший год надо проплатить дохренище бабок. А она хотела стать архитектором. Пусть будет. Так вот в чем дело, наконец дошло до Самары. Он скосил взгляд на профиль друга, затем на его покалеченную шею. Другим могло показаться, что Активист совершает полный абсурд — ведь проще одолжить необходимую сумму у бригадиров, чем вот так подставляться. Но для Льва все было ясно и понятно — друг никогда бы не стал ничего просить, тем более огромную сумму, тем более у начальства, в каких бы дружеских отношениях они бы не были. И конечно не тогда, когда всей бригаде едва удалось отмыть деньги и выйти в плюс.       — Ладно, я все решил. Головин выгнул бровь и нервно усмехнулся.       — Придумал отмазку для моей сестренки?       — Ага. Проще. За тебя выйду я, — заметив скепсис в серых глазах Активиста, Самара напомнил: — Тогда, в 90-м, помнишь? Когда я рассыпался по частям, ты вышел с той дубиной вместо меня. Теперь моя очередь.       — Ты не подходишь по весу.       — Не смеши.       — Я и не смеялся. Спарринг разных весовых категорий. Тяжеловес в приоритете, второй должен выбраться и ответить. Если успеет. В этом вся фишка. Иначе бы не платили столько бабок… Тогда в 90-м, как ты помнишь, не было препятствий, чтобы вышел я. А сейчас твоя жена сидит во-он там, в толпе. Поэтому, Самар, если хочешь мне помочь — просто забери Алёну. Это все, о чем мы можем договориться. Лев на секунду прикрыл глаза, сглатывая волну то ли раздражения, то ли желания сохранить спокойствие.       — Она же не простит ни тебе, ни себе, если что-то случится с тобой. Что я ей буду должен сказать, если ты не выберешься? — голос его прозвучал с такой тоской и обреченностью, что у Кирилла наконец вырвался тяжелый вздох, говоривший о его внутренней боли куда красноречивее слов. Но ответа он так и не выдал, только коротко улыбнулся в угол губ, благодарно обнял друга за шею и пошел по лестнице вниз, в сторону рингов. Сегодня они работали на полную мощность. Лист ожидания висел рядом с табло с отказанными заявками. Ринг тайского бокса был зарезервирован на вечер группой людей, которые выглядели жесткими и имели мастерство настоящей группы бойцов. И сегодня они были здесь не для того, чтобы улучшить свои навыки, а для того, чтобы пролить кровь. Желающих увидеть что-то новое, с перчинкой, собралось чересчур много. Видеть толпу мужских физиономий было привычно, но зато не так привычно было наблюдать и не меньшее количество женщин. Они, к слову, жаждали крови не то чтобы наравне со своими спутниками, а гораздо больше. Верещали, скандировали, кричали… Полина перехватила Головина за локоть и утащила к углу, где яркий свет не так бил по глазам. Протянула парню корсет.       — Пожалуйста, надень его. Послушай хотя бы маленького совета, хорошо? — ее глаза лихорадочно блестели в полумраке. Волновалась. Сильно волновалась. И вообще на фоне всего происходящего Полина выглядела чужеродным элементом. При свете дня и при другом контингенте она была на своем месте, но сейчас будто божий одуванчик случайно залетел в пустыню к кактусам.       — Поль, ты бы ушла лучше, м? — умоляюще выгнул брови Активист. — Не надо на это смотреть.       — Ты специально игнорируешь любые слова сегодня? — разозлилась она. Когда Самара отыскал в толпе жену, Кирилл уже был в центре ринга. А Полина с содроганием наблюдала, как на запястьях его крепкой веревкой вяжут тугой, сложный узел. Как подтягивают все тело за руки вверх, словно он не живой человек, а боксерская груша.       — Идиот! Безбашенный просто! — не сдержалась Поля, скрывая глаза в плече мужа. Ее искренние, громкие, наполненные болью слова потонули в какофонии дикого гула зрителей. Самара же молчал, крепко прижимая к себе жену, и не мигая глядел на ринг, где рефери уже объявлял двух бойцов и детали этого боя. Руки жгло, ломило в лопатках, такая поза вызывала естественную дрожь и напряжение во всем теле. Активист, поморщившись, задрал голову, чтобы оценить вязку узла и заодно свои будущие перспективы. Он знал, что перед тем, как выбраться, получит убойную дозу ударов. А так же знал, что боль вызовет злость, а злость — лучший катализатор для действия. Верь, Самара, верь, Полинка, все получится! Удар. Сразу в солнечное сплетение. Не защититься. Не согнуться. Удар-удар-удар. Толпа поддерживающе взревела. Кирилл, ощущая, как дыхание вышибло, тихо замычал, выкручивая запястья. Узел пока не поддавался. Удар. Слишком тяжелый. До ужаса больной. Будто в перчатках противника были вшиты настоящие подковы. Кровь брызнула из рассеченной щеки. И тут же смешалась с кровью разбитой губы, потому что новый удар не заставил себя ждать.       — Ну как? — тяжеловес, утирая дорожку пота над губой, осклабился. Чего говорить: такого, наполненного тягой к садизму и крови, индивида Кирилл уже встречал в своей жизни. Работал на такого. — Я могу это делать долго и с удовольствием.       — Когда начнешь-то? — максимально отстраненным тоном поинтересовался Головин, ощущая, как челюсть тяжелеет от собирающейся крови. — А то бьешь как девочка. Апперкот в челюсть через секунду вышиб кровавые слюни изо его рта и заставил голову резко запрокинуться назад, отчего всю шею скрутил дикий спазм. Парализовало будто. И это было максимально хреново — парень почувствовал, что еще несколько таких ударов, и он просто отключится. Но громкие басы и мрачная музыка пульсировали в клубе, возбуждая его кровь для действия. И он снова закрутил запястьями, параллельно начав раскачиваться. Удар в лицо. В грудь. По ребрам. Так или иначе они приводили тело Активиста в состояние маятника, что способствовало ускорению освобождения. Новый удар, уже ногой, по позвоночнику заставил Кирилла громко зарычать.       — Ну как, полегчало? — осклабился противник, снова встретившись с ним лицом к лицу.       — Гораздо! — буквально выплюнул вместе с кровью Головин, подобравшись, качнулся и врезался ногами в его грудь. Удар оказался мощным. Соперник полетел на маты. В раскаленном воздухе со всех сторон послышался взволнованный гул, зрители нетерпеливо заерзали на своих местах. Когда противник, взревев, подскочил на ноги и бросился в атаку, Кирилл перехватил ногами его за шею и скрестил стопы до хруста. Так и не понял, что захрустело громче — его кости или шейные позвонки соперника, взятого на удушающий. Тот захрипел, наотмашь нанося удары перчатками по всем участкам тела Активиста, куда мог попасть не глядя. А сила верёвки по-прежнему никак не слабела.       — Лёва… Лёв, он же не может высвободиться, — громко прошептала Полина. — Мамочки, да что это, а! Самара быстро оценивал взглядом крепление и саму веревку. Затем пробежался глазами по зрительному залу, по рефери, по диджею, настраивающего музыку на нужную громкость для усиления эффекта от зрелища. Поля кротко охнула, когда муж отпрянул от нее и, не говоря ни слова, скрылся за широкими спинами близстоящих мужиков. Девушка не знала, куда смотреть — вслед Самаре или на ринг, где счеты между Активистом и его противником пока не были понятны. Лучше, конечно, не смотреть туда вовсе. Не только громкая музыка, но и багряные капли крови на светлых матах усиливали впечатление и нагнетали атмосферу. Но как только волна возбуждения от зрителей начала нарастать, Самарина подошла ближе к рингу. Люди также придвинулись, а атмосфера сгустилась от видимого напряжения. Музыка загромыхала так сильно, что заболели уши. Полина поморщилась, покосилась на диджея. И тут же увидела, как Самара отделился от него и пулей устремился на второй этаж. Следила за ним одними глазами, боясь лишним поворотом головы выдать его окружающим, наблюдая, как тот выбирает удачную позицию для выстрела. Догадка пришла в ее голову сразу, поэтому она быстро перевела взгляд на ринг, где противник сумел высвободиться из хватки ног Кирилла и уже с особой жестокостью нанес ему удар по выступающему седьмому позвонку на шее. Этот удар мог быть фатальным… И тут верëвка оборвалась. Активист рухнул на маты, быстро скооперировался, вскочил на ноги и, отходя назад от соперника, резко и быстро принялся раскручивать узлы. Веревки упали к его ногам, когда противник уже был близко. Головин молниеносно сорвал с поясницы плотный корсет, который не был виден под борцовкой.       — Вот спасибо, Полька… — с улыбкой отблагодарил он тихим голосом и, отбросив защиту в противоположный угол, бросился на соперника. Удары у него были своевременными, но защиту его противник продолжил пробивать апперкотами, хоть и успел значительно выдохнуться и не мог справиться с такой активностью, у него не получалось нанести ни одного хорошего удара. А Активист просто дубасил на убой, беспорядочно, всем, чем получалось — кулаками, локтями, ногами… Времени на раздумье о правильных ударах просто не было, поэтому он сделал резкий выпад ногой и одновременно изящным апперкотом ударил соперника в живот. И это был заключительный удар. Тот рухнул навзничь и больше не вставал. Что-то хранило Активиста в этот день. Вот о чем он подумал потом, отойдя от сильного шока, что ему удалось. Именно поэтому только спустя пару минут заметил, что бой окончен и он… выиграл.       — Ты чертовски сумасшедший сукин сын! — выдохнул Самара, обхватывая его за мокрые и окровавленные плечи уже за пределами клетки.       — Прикинь, я в какой-то момент вообще не поверил, что реально выберусь, — нервно усмехнулся Кирилл, утирая пот и кровь с лица протянутым Полей полотенцем. — Воды дайте по-братски…       — Ну ты же смог! Активист прикрыл глаза, вливая в себя жадные глотки холодной воды и просто не видя, как Самарины переглядываются и как Полина кивает одними ресницами мужу, намекая, что все он сделал правильно.       — Боже… Что с утра с твоим лицом будет, — замычала Самарина, прикладывая к лицу друга лед. — Нет, Головин, это был последний раз, понял? Никаких больше боев! С тобой же поседеть можно! Кирилл встретился взглядами с Самарой, затем пересчитал полученные деньги.       — Больше, видимо, и не будет… Алëнка открыла дверь как всегда с улыбкой, той самой, которой привыкла встречать брата каждый вечер. Но улыбка эта тут же потускнела, потому что на пороге стояли Самарины. Тревожный взгляд не означал, что она не рада их видеть. Просто реалии их жизни заставляли такие поздние визиты расценивать с волнением.       — Привет! — сразу выдала Полина, не давая девчонке подумать о чем-то плохом. И улыбнулась для пущего эффекта.       — Привет, — Головина растерянно поглядела ей за спину, будто брат мог быть там. Но его действительно не было. — Ребят, что-то случилось?       — Ничего не случилось, — пожал губами Самара. — Дружеский визит, не более.       — А где Кира?       — В отъезде Кира. Не успел тебе сообщить, ты уж его прости. Алёнка с подозрением оглядела их двоих.       — У меня же завтра день рождения… Он обещал, что… Конечно, Кирилл не мог этого забыть. И нельзя упрекнуть его в том, что он об этом не думал. Но бой перенести было нельзя, поэтому пришлось смещать приоритеты, хотя так или иначе все было ради Алëны.       — Вот чтобы ты не грустила одна, мы решили тебя забрать, — подмигнула Поля. — Отпразднуем у нас, и Тëмка про тебя спрашивал, тоже соскучился. Ты же не против? Активист, скрючившись, привалился к стене соседнего подъезда и наблюдал, как сестра садится в машину друзей, как Лев оборачивается к месту его пряток и незаметно для девушек стучит костяшками по лбу. Но пропустить день рождения сестры не так страшно сейчас, как все остальное. Когда автомобиль Самариных исчез со двора, Головин, еле передвигая ногами, кое-как доплелся до своего подъезда, взобрался на третий этаж и, едва закрыв за собой дверь, буквально распластался в коридоре, ощущая, как разрывается от боли все тело. Но сильнее всего голова. До слез. Парень замычал и только и смог что облокотиться на стену. Сил встать или хотя бы доползти до кровати просто не было. И только сейчас, осознав, насколько он обессилен и изнеможден, позволил себе слабость — глаза его наполнились влагой и он тихо-тихо завыл в тишину квартиры.

***

🎶: Гузель Хасанова — Не плачь       Дунаев так и не принял окончательное решение. Вернее, не озвучил его ни разу за год. В сентябре прошлого года, когда все дружной компанией перешли на пятый курс, с Миленой они сблизились, но сказать, что вошли в отношения, не могли. Андрей понимал, что эта связь передружбы стала для него хронической. Передружба с Женькой. Передружба с Тошей. Передружба с Миленой. И осознал, что ему просто трудно перешагнуть этот невидимый, самолично установленный рубеж и дать себе шанс быть счастливым. Когда-то он думал, что все это дурость, когда человек не может сделать шаг к тому, чего он хочет. При огромном желании преграды не покажутся помехой. Но впервые споткнулся с Женькой. Когда он горел желанием дать ей все, она отказывала ему. Когда же она предприняла попытку с ним сблизиться, Дунаев понял, что это неправильно. И слава богу. Потом была Тоша. Да, он купился на её нежность и незыблемый интерес к нему, потому что в год их встречи она была единственной, кому Андрей был необходим каждый день как воздух. Но когда он почувствовал тягу к ней, жизнь снова отвесила ему смачную оплеуху. Милена была рядом все это время. И когда Дунаев страдал по Женьке, и когда страдал от Тоши. Она была тем странным человеком, с которым можно и нажраться до зелёных чертей, и поцеловаться, потому что тело требует этого, и помолчать, потому что она поймет эту тишину. Андрей не был в настоящих отношениях ни с одной из тех, кто так или иначе завладевали его душой. Но однако, даже не состоя в отношениях, но состоя в связи с Тошей, он изменял ей. Эмоционально. И именно с Миленой. И это было так странно и неправильно, наверное, но Дунаев ничего не мог с собой поделать. Просто вся беда в том, что не голова решает, что чувствует человек. Чувства возникают самостоятельно. И если люди себе их запрещают, это не значит, что они не появляются. Появляются. Просто человек игнорирует их проявления, запихивает куда-то в глубину. Они там копятся-копятся… А потом они выскакивают. Получается, как в кино: вот герой стоит и разговаривает, а потом — бац! — и следующий кадр уже в постели. Как так получилось? Голова не в курсе, герой просто сорвался. Напряжение накопилось и разум погас. Вот это и было у Андрея и Милены. Оба нуждались в отклике. Оба нуждались в ласке моральной и физической. Поэтому именно эта потребность вышла наконец на передний план, и Дунаев перестал запрещать себе сопротивляться. Он же живой! Его ладонь легла на внутреннюю сторону бедра девушки, сжимая, впиваясь чуть грубо в её кожу. А затем устремилась вверх, под юбку, ныряя между ног. Губы уже покрывали поцелуями все её пылающее лицо. Милена простонала настолько тихо, насколько могла, и молилась небесам, чтобы ребята в соседней комнате ничего не слышали. Когда его руки нежно, но уверенно обхватили её за талию и усадили на письменный стол, Милена утонула, замерла на месте и, кажется, не дышала. Всё было словно в замедленной съёмке. Он впервые не останавливался и не собирался этого делать. Такое маленькое расстояние между ними, и Милена на секунду снова словила себя на мысли, что не понимает сейчас, о чём Дунаев думает? Чего он хочет? О чём мечтает и чего боится? Она старалась как можно дольше не отводить взгляд, до последнего пытаясь понять. Пока его поцелуи не захватили её в плен вновь, а руки не потянули вверх футболку. Губы его скользнули по её шее, к ушам, горячо выдыхая в курчавые волосы. Руки Милены невольно вцепились в талию парня, а дыхание стало учащенным. От нежных прикосновений она таяла, будто пломбир на жарком солнце. Хотелось раствориться полностью. Её ладони суматошно огладили шею Дунаева, спускаясь всё ниже. Ловкие пальцы дотянулись до пуговиц рубашки. Шорох ткани коснулся слуха. Затем щелкнула металлическая пряжка ремня.       — Чш-ш, не торопись. Я никуда не сбегу, обещаю… — шепча пообещал он. Её губы расплылись в довольной улыбке, когда она расстегнула молнию, а затем плавно юркнула рукой под край нижнего белья. Андрей замер, прикрыл глаза и прошипел, почувствовав тепло её руки по всей длине. Сдержав тихий стон, он ласково прикоснулся к её щеке. Медленно провёл губами по её губам, чувственно углубляя поцелуй. Она готова была обмякнуть в его нежных руках, которые вызывали мурашки по всему телу, даже несмотря на то, что прикасались лишь к одному определённому участку. Его рука аккуратно огладила ткань бюстгальтера. Придерживая второй рукой девушку за шею, Дунаев склонил голову и оставил влажную дорожку из маленьких поцелуев от уголка губ до её груди. Милена запустила пальцы в его волосы, чуть сжимая их, будто боялась, что он вновь отдалится, поэтому крепко придерживала его, не давая возможности отступить. Перенимая её чувства, Андрей огладил поясницу девушки, спускаясь ниже, а затем резко подхватил ее под ягодицы, отрывая от стола. Пара шагов, и разгоряченная девичья спина коснулась прохладного одеяла и покрылась мурашками от такого контраста. Дунаев быстро избавился от брюк, освобождая девушку от томного ожидания, и расположился между её ног. Мягкие поцелуи коснулись живота, и Милена заёрзала на постели, чувствуя щекотливую и будоражущую волну, окутывающую весь позвоночник. Андрей изредка прерывал поцелуи, чтобы оценить быстрым взглядом реакцию девушки. И когда они встречались взглядами, парень продолжал задуманное, а Милена тонула в этом моменте всё глубже. От нежных ласк и прикосновений она давно стала влажной. И, закусив губу, тихо постанывала, ощущая горячее дыхание всё ниже и ниже… Языком он вывел узор на коже. Девушка не смогла сдержать протяжный стон. Задрав подбородок, она вперилась взглядом в потолок, мысленно умоляя Андрея никогда не останавливаться. Ладонь Дунаева скользнула вниз по ее ноге и обхватила лодыжку. Влажная дорожка из поцелуев не прерываясь очертила путь от бедра до щиколотки. Он опустил её себе на плечо и, глядя в лицо Милены, едва слышно спросил:       — Мне точно не останавливаться?       — Дунаев… — промычала она, скрывая улыбку. — Если ты еще раз прервешься, я стукну тебя по голове. Он же улыбки не скрыл и повторил свои действия в обратном порядке: спустил ногу с плеча, провел языком от косточки на щиколотке до бедра, коснулся пальцами заветной точки, поднялся к животу и припал губами к груди. Милена не сомневалась, что Андрей нежный. Но такой нежности к себе она не ощущала никогда. Его касания рук и губ вызывали только одно желание: оказаться еще ближе, еще теснее друг к другу.       — Откуда в тебе столько нежности, я не понимаю… — на выдохе простонала девушка. — Откуда ты вообще такой…       — Мама-папа родили, — довольно ухмыльнувшись, Дунаев подхватил её ножки и закинул их себе на плечи. — Только ты меня переоценила. У неё перехватило дыхание, когда он крепко сжал её бедра и резко притянул к себе ближе. Остаток дыхания смешался с пронзительным стоном, когда он вошёл в неё. И крышу снесло окончательно от резкого перехода от нежности к страсти. Движения постепенно ускорились. Стоны сдерживать становилось всё сложнее. Андрей, заключив лицо Милены в свои ладони, прильнул к её губам, срывая каждый стон с кончика её языка. Комната закружилась от нахлынувших чувств. Ноги, закинутые на крепкие плечи парня, задрожали. Волосы разметались по подушке, грудь вздымалась в такт глубокому проникновению. Язык и губы Дунаева словно дотрагивались до каждого нерва, Милена была почти на пределе. И спустя несколько мгновений, когда все её тело сотряслось от удовольствия, она сладко, громко простонала. Несмотря на то, каким был Дунаев в жизни, в постели он казался совсем другим. Он мог подчинить, и, признаться, Милене это только больше сносило крышу. Это было так просто — быть податливой и обнаженной, утопать в страстных глубоких поцелуях, терять голову от ритмичных движений. Их сбитое дыхание разрезало звенящую тишину комнаты и приглушенные голоса в коридоре. Дунаев уткнулся лбом в её грудь, дрожа всем телом, и девушка замерла, не смея пошевелиться и вздохнуть, жадно впитывая представший перед ней образ. Что бы ни случилось завтра, через неделю или через год, она должна была запомнить, увековечить этот момент в своей памяти. Медленно придя в себя, Андрей приподнял голову, и его челка с очаровательной небрежностью упала ему на глаза.       — Прости. У меня давно не было… — признался он, вглядываясь в лицо Милены затуманенным взглядом. Кажется, слишком быстро все произошло.       — Все было отлично… — едва восстановив дыхание, признала она. — Мы оба успели… Андрей улыбнулся уголком губ, поднялся, подставляя её взгляду покрасневшие следы от ее ногтей на спине и бедрах. Отыскал салфетки на письменном столе, снова опустился рядом с девушкой и аккуратно стёр свои влажные следы с внутренней стороны её бёдер. Милена склонила голову, наблюдая за ним, ожидая, когда он вновь заговорит. Очень хотелось верить, что он не жалеет об этом. А еще хотелось наконец услышать, что он ей скажет о своих планах, о которых она сегодня уже имела честь вскользь узнать от других людей.       — Ты прости… Я не должен был, наверное… — запрокинув голову к потолку, наконец подал голос Дунаев.       — Тебе было хорошо?       — Да.       — Тогда не вижу смысла об этом сожалеть.       — Не привык я так… Мы ведь так ничего и не обсудили толком… И не знаю, сможешь ли ты подождать меня снова.       — Мне не привыкать. Андрей скользнул осторожным взглядом по её лицу.       — Мы на той неделе прошли медкомиссию с Велосипедом. И…       — Я знаю, — призналась и Милена. — Вы уходите в армию… Глаза его чуть округлились. Откуда?       — Лешка Юльке сказал, — пояснила она. — Она, соответственно, мне… И я стала ждать, когда ты сам мне в этом признаешься.       — Ну вот, считай, признался. Поэтому и переживаю, имел ли я право тебя обнадеживать… Да и себя тоже. Ты не подумай, что я ханжа или древний какой-то, просто для меня это серьезно. Милена мягко улыбнулась в ответ, подтянулась к нему и легонько провела кончиком носа по его плечу.       — Я знаю, какой ты. Поэтому… Вы служите, мы вас подождем. Не думай ни о чем сейчас, Андрюш. И не порть момент грустными мыслями. Иди спать. Завтра ведь Женька возвращается, вам ещё предстоит разговор. Я помолюсь за твои нервы, — и легонько рассмеялась, прекрасно зная, что Пчëлкина не оценит новость об армии так же спокойно, как оценила она. Андрей кивнул одними ресницами, поцеловал девушку в уголок губ.       — Ты чудо, Милка. Просто помни об этом всегда.