Братья по-любому. Вернуть всë

      Вадим медленно, через силу поднимался по лестнице вверх. Ноги замирали перед каждой ступенькой, будто их утягивало в болотную топь. Нет, издевательство все это какое-то. Может, проклятие? Едва ли все пришло в норму. Он давно напрочь забыл о Яне и причине их развода, забыл о том, как взращивал внутри себя новый стержень. Крепкий, прочнейший, чтобы ни одна живая душа не разломила его. И даже влюбился снова. Крепко. И что теперь? Благодаря Женьке и ради ее успокоения ему снова пришлось пройти по кругу и вернуться в исходную точку. О Яне Малиновский ничего давно не слышал. За ненадобностью. Как-то в один вечер ему удалось с корнем вырвать изнутри все, что было к ней, заморозить почву, чтобы ни один шальной росток не попробовал вырваться наружу. Съехала обратно к родителям под заботливые крылышки? Или осталась в Ленинграде? Какая разница, собственно. Но после созвона с бывшей женой Вадим вдруг испытал тонкое чувство удовлетворения — никуда Яна не уезжала. Обосновалась в Выборгском районе в безликой шестнадцатиэтажной башне, выделявшейся из длинного ряда точно таких же обшарпанных громадин разве что номером да тремя закопченными оконными проемами на пятом этаже — там, где дотла выгорела квартира какого-то предпринимателя. Сверяясь с числом, начерченном на тыльной стороне ладони, Вадим огляделся на лестничной клетке и кивнул сам своим мыслям. Стоял он напротив нужной квартиры. Кнопка звонка вихлялась под пальцем, уворачиваясь, как живая, но в конце концов из недр квартиры донеслось надтреснутое дребезжание, и спустя несколько секунд обшарпанная дверь распахнулась. Малиновский вошел в тамбур, с трудом заставив себя не обращать внимания на сырой земляной дух, исходивший из стоявшего по правую руку от него дощатого ларя с картошкой.       — Рада тебя видеть, — Яна слишком контрастировала на окружающем фоне. Слишком живая и яркая.       — Я бы мог ответить тем же, но мама меня учила девочек не обманывать, — ехидно подмигнул он бывшей жене. Она посторонилась, пропуская мужчину в квартиру, и он шагнул в пахнущее дымом дешевого табака и разогретыми остатками вчерашнего обеда тепло, сразу же зацепившись носком ботинка за отставшую половицу.       — Можешь не разуваться, — бросила ему в спину Яна и подтолкнула вперед под лопатки. — Проходи. Вадим прошел в темноватую, загроможденную всяким барахлом гостиную, перегруженную безделушками и разрозненными собраниями сочинений. В углу у окна мерцал и бормотал телевизор, а на диване в небрежной позе сидел патлатый и бородатый субъект двадцати пяти лет от роду, обряженный в рваные джинсы и шерстяную тельняшку.       — Не туда, в комнату, — снова послышался за спиной голос.       — О, — субъект на диване обернулся и расплылся в хмельной улыбке, — это к нам, Янусь?       — Ко мне. Не отвлекайся. И было, конечно, от чего. На экране ощеренная толпа с какими-то самотужными плакатами в руках пыталась опрокинуть омоновский заслон. Омоновцы в касках с опущенными забралами укрывались за прозрачными пластиковыми щитами и оттуда остервенело охаживали толпу по чем придется резиновыми дубинками. Малиновский удивленно покосился на часы. Судя по его хронометру, программе «Время» давно пора было закончиться. Экстренный выпуск? Вряд ли… Только сейчас он заметил в темном углу справа от телевизора зеленый огонек индикаторного окошечка и понял, в чем дело.       — Кстати, Вадь, тебе видик не нужен? — потирая острый кончик носа, будто вскользь поинтересовалась Яна. — Пристроить никак не можем. Ну не смотри так. Каждый вертится сейчас, как может.       — Странные у вас развлечения, — кивнул Вадим на экран, где два омоновца волокли к распахнутой дверце «воронка» расхлюстанную девицу с окровавленной щекой. Запись была любительская, и потому вместо серьезного, хорошо поставленного голоса диктора за кадром раздавались голоса участников событий — во всех подробностях и безо всяких писков, маскирующих наиболее откровенные выражения.       — Какие развлечения? — переспросил индивид с дивана таким тоном, словно разговаривал с умственно отсталым. — Изучаем тактику ОМОНа.       — Для грядущих боев, надо полагать? — не удержался Вадим. Парень не удостоил его ответом, демонстративно уставившись в экран и поигрывая пультом дистанционного управления. Яна фыркнула:       — Проходи, говорю… Половицы под ботинками заскрипели, и вдруг из-за угла слева навстречу Малиновскому вылетела девочка. Красивая, к слову, девочка. Медово-русые волосы беспорядочно расплескались по плечам. Белая футболка с длинными рукавами подчеркивала ее бледную кожу. Ее пастельно-голубые глаза расширились, а с губ сорвалось:       — Папа?! Малиновский замер как вкопанный, и его брови сами собой поползли на лоб. Яна шикнула на дочку, схватила ее за руку и легонько тряхнула.       — Сколько раз тебе говорить — папа у тебя Толик, и он сейчас в гостиной. Провела бы время с ним, а не сидела бы сутки напролет в своей комнате. Маугли, честное слово…       — Он не мой папа, — прошептала девочка, отрицательно качая головой, а затем снова устремила свой наивный взгляд в сторону Вадима. Что-то защемило у Малиновского в груди. Стало элементарно жаль эту маленькую, хрупкую девчонку, которую в семье явно держали в черном теле. Яна нисколько не поменялась — любить, кроме себя, она никого в этой жизни не умела. Даже родную дочь. Он опустился на корточки около девочки и обезоруживающе ей улыбнулся, протягивая руку к ее ладошке.       — Давай знакомиться. Я — Вадим. А тебя, принцесса, как зовут?       — Вадим? А я тоже Вадимовна… Ксюша.       — Юбочка из плюша, — фыркнула снова Яна. — Иди к Толе, я тебе говорю. Нельзя так с ним, понимаешь? — заметив активное сопротивление дочери, она снова надавила на нее голосом: — А ведь потом будешь ныть, что он так к тебе относится!       — Достаточно легкомысленно с твоей стороны обвинять маленькую дочь в том, что она не может найти общий язык с твоим новым хахалем, — низко, громоподобно бросил ей на ухо Малиновский.       — И как же я без тебя девять лет жила, — прищурилась Яна. — Будут свои дети, их и воспитывай.       — Вот именно по этому поводу я и пришел.       — А я думала — соскучился.       — Помечтай еще пять минут. Яна осклабилась, метая в бывшего мужа молнии, подтолкнула вполне ощутимо дочь к залу:       — Иди, говорю, побудь с Толиком, — и распахнула дверь в спальню, махнув ладонью, пропуская первым Малиновского. Вадим шагнул за порог, инстинктивно задрав голову и осмотрев потолок, затем само убранство комнаты. Приглушенный полумрак, мятая-перемятая постель, разбросанные вещи на прикроватном коврике. Стоячий запах влажного белья и легкий флер пота дали в мозг сигналы, которые легко считались подкоркой. Прям бордель на дому. Лихо…       — Присаживайся.       — Постою, — хмыкнул он и медленно отошел к окну. Отодвинул темную штору и присел одним бедром на подоконник. Яна пожала плечами, расправила ладонями помятые простыни, выгибаясь в этом нехитром процессе, тем самым заставляя Вадима не приковаться взглядом к ее изгибам, а отвести глаза за окно. Женщина вальяжно расположилась на кровати, перекинув весь свой вес на локоть и подперла кулаком голову. Кивок подбородком призывал начать диалог.       — Ксюша чья дочь? — сразу выдал он. Напряжение давало о себе знать. Хотя бы вот этими настороженными и блестящими в тусклом свете торшера синими глазами. Яна неожиданно резко рассмеялась, глядя в его серьезные глаза. Знала, чем выводить Вадима из равновесия.       — А ты с какой целью интересуешься?       — Чья. Она. Дочь?       — Не твоя.       — Не сомневался. Только вот по всем документам выходит, что моя. Как ты это объяснишь?       — Откуда такие познания?       — Боже мой… — промычал Малиновский, устало растирая напряженное лицо ладонями. — Уволь меня от длительного разговора с тобой. Я знаю, что она носит мою фамилию и мое отчество. Почему?       — А тебя напрягает такая мелочь? По-моему, я за эти годы ни разу к тебе не обращалась, на алименты не подавала. Претензия в чем?       — В том, что из-за этой «мелочи» у меня могут быть личные проблемы.       — М-м-м… — высоко интеллектуально отозвалась Яна и без зазрения совести распласталась на кровати, уставившись в потолок. — От меня ты что хочешь?       — Правды. Кажется, на правах бывшего мужа я заслужил ее услышать, хоть и спустя девять лет. Пока я по больницам валялся, ты залететь успела. И судя по подсчетам, ровно в тот же месяц, когда все произошло.       — Пристыдить меня пришел? — ее темные глаза сверкнули в полумраке.       — И в мыслях больше нет.       — Какой же ты благородный… — ничуть не скрывая язвительности, прошипела Яна. — Твою нынешнюю от этого еще не тошнит, нет? А что мне делать было? Сидеть и ждать, когда ты на ноги встанешь, если вообще встал бы? Я молодая девчонка, хотела нормальной жизни…       — У нас разные мерки «нормальной жизни». По крайней мере, твои родители ее таковой не считали.       — И были правы. А я, дура, за тебя поперлась.       — Не уходи от моего вопроса. Его лицо не выражало ни осуждения, ни удивления. Абсолютно ничего. Камень. Ранить который уже точно было нельзя. Яна вздохнула, опуская ресницы:       — Да, у меня был другой, даже уже тогда, когда мы с тобой поперлись в эту чертову Москву, где все случилось. Я тебе еще тогда сказать хотела, но ты же сначала меня защищать бросился, потом с переломами этими… Как бы я тебе сказала?       — И решила просто уйти по-английски шляться дальше? Ладно, это твои личные половые проблемы, — Малиновский склонился над кроватью и уперся кулаками в перину. — Почему тогда отец ребенка не соизволил записать девочку на себя?       — Сбежал. Не все могли вынести прессинг моей мамочки. Ты один как-то два года справлялся.       — И долго я оленем ходил? Яна долго молчала, прежде чем ответить.       — Не очень. Чуть больше полугода. Вадим кивнул своим мыслям, выпрямился и медленно навернул круг по комнате, предоставив бывшей жене любоваться своей выпрямленной до состояния кола спиной.       — А зачем замуж вообще выходила? Я тебя силком не тянул.       — Именно что тянул… Хотел же все по классике, по-джентельменски. Отвоевывал меня у родителей, поручался за меня… Любил, я же видела. Как я могла отказаться? Я все-таки не бессердечная… А надо было не идти. Вадим обернулся через плечо, зафиксировав взгляд на кончике ее носа. В глаза не хотелось смотреть вовсе.       — Несчастный ты человек, Яна. Один раз в жизни поступила красиво, благородно — и не могла мне этого простить.       — Ну конечно! — отозвалась она прежним злым голосом и дернула плечами. — Ты всегда хороший, я всегда плохая. Ты не попрекнул, а я вечно изменяла. Так радуйся, ты же в хорошем свете остался, а я брошенка с ребенком.       — Такая уж ли брошенка? — фыркнул Малиновский и кивнул на стенку, за которой была гостиная. — Кажется, у тебя все в порядке. Ну, насколько это можно назвать порядком в целом. Тебе нравится. Только дочь чему учишь? Развлекаешься прямо за стенкой в ее присутствии? Растишь себе подобную? А тебе вообще самой каково было — из одной постели в другую скакать?       — А ты меня не совести! — прорычала девушка. — А что до Ксюши… Она моя дочь, не твоя. А если тебя так напрягает, что с твоей фамилией и отчеством существует один маленький человек — так ты не бойся, будет время — я это исправлю. Все? Узнал, что хотел? Вадим сунул ладонь в карман пиджака, и раздался приглушенный короткий щелчок. Любезно одолженный у патологоанатома диктофон сработал по делу.       — Благодарю, Яна Александровна. Всех благ.

***

      В Михайловском саду, одном из самых известных и благоустроенных парках Ленинграда, трудились техники, устанавливая свет, оператора возили на тележке между деревьями, словом, шла обычная суета, сопровождающая рождение каждого киноэпизода. Вокруг толпились любопытные, несмотря на то, что их периодически просили отойти подальше. Режиссер, не выпуская мегафон из руки, ходил по площадке и всех спрашивал: «А где Ирма, не видели?». Все ее только что видели, хотя никто толком не знал, где она. Хотя «выдающаяся» актрисулька благополучно попивала кофе в своем вагончике и нисколько не торопилась на съемку эпизода. Есть сравнительно немного явлений, которые воспринимаются во всем мире одинаково. Среди них не последнее место занимает киносъемка. По своему влиянию на поведение человека она даже превосходит неполное солнечное затмение и выигрыш любимой футбольной команды. Магнитное поле, возникающее вокруг проходящей на натуре съемки, настолько велико, что притягивает все живое, находящееся в радиусе двух-трех километров. Возраст, пол, занятость на работе роли не играют. Эта сила прямо пропорциональна количеству снимающихся любимых актеров, мастерство же режиссера значения не имеет. Готовый фильм может быть хорошим и плохим, интересным и неинтересным, а съемки — интересны всегда. Более того, съемки будущего плохого фильма практически ничем не отличаются от съемок будущего гениального. Это, может быть, не очень справедливо, но что поделать, кино — не юстиция, на справедливость тут и не рассчитывают. В живописи еще хуже. Маленькая акварель, которую художник при жизни не мог продать даже за ужин, после его смерти иногда кормит наследников много лет, причем три раза в день. Хождение на съемки — занятие опасное. Оно порождает разочарование. Эпизод, производящий при съемке неизгладимое впечатление, причем не один, а несколько раз, в кинозале можно вообще не увидеть. А если и увидишь, то расстроишься — тогда он казался таким значительным… Мы вообще склонны думать, что все, что происходит при нас, имеет особое значение. Вторая опасность, подстерегающая зрителя на съемочной площадке, — несоответствие живых кумиров тому облику, который они имеют на экране. Когда выясняется, что Он мал ростом и кривоног, а Она — дылда и ее снимают поэтому всегда сидя, нервное потрясение бывает столь велико, что наиболее слабонервные вообще перестают ходить в кино и переносят свою нерастраченную любовь на домашних животных. Дунаев и Женька как раз урвали свободные пять минут, чтобы перекусить. Пока девчонка суетилась и плескала в чашки кипяток, Андрей уже без зазрения совести тянулся к глубокой тарелке с сырниками.       — Подожди, не ешь ты всухомятку! — тараторила подруга.       — Не могу… Етижи-пассатижи! Передай теть Оле, что я за ее сырники готов Родину продать…       — Чаевничаете? — оба даже и не заметили, как дверь в ординаторскую распахнулась, и в проеме показалась голова Лизы.       — Мы в домике! — парировала Женька, отпивая из чашки. — Здесь твои чары бессильны, походы откладываются.       — Не то что бы дело срочное, просто все остальные на выезде… — Лиза вошла в помещение, прикрывая за собой дверь. — Вы это… знаете такую артистку — Ирму Завьялову? Андрей с набитым ртом активно закивал.       — Ага. Моя любимая. Девушки синхронно выгнули брови и переглянулись.       — Ну… — откашлялась регистратор. — На вкус и цвет, как говорится. Короче, допивайте свой чай и дуйте в Михайловский сад, там съемки идут и с этой Завьяловой что-то случилось. И, Дунаев…       — М?       — Не выкинь там ничего в своем стиле, пожалуйста.       — А че я? — развел руками Дунаев. — Я ничего.       — Язык свой попридержи.       — Блин, Лиз… — Андрей отряхнул ладони и скуксился. — Я сегодня в ударе чувств, и думаю, и мыслю по-иному…       — Чего?       — Слова классика, сам бы я не посмел. Короче, если не хочешь проблем, пошли кого-нибудь другого. Вон, Кото, например.       — А Кото ваш уже там, другого пострадавшего осматривает. Поэтому не отвертитесь. И никому о произошедшем. Пылинки с нее сдувайте и до больнички довезите.       — А на ручках ее не донести? — фыркнула Филатова. — То же мне, звезда нашлась. Актрисулька так себе, и грудь у нее искусственная…       — Филатова, а ты у нас кто? Трансплантолог, чтобы так с ходу понять, какая у нее грудь? Или кинокритик, чтобы судить о таланте? А, по-моему, вы просто забыли, кто у нее муж. Надо будет — и на ручках донесете, — отчеканила Лиза. — Нам проблемы не нужны. В общем, без самодеятельности. О, сырничек… — она ловко выудила один из тарелки и целиком забросила в рот. — Супер, вкусно. Все, по коням, молодежь! Едва за ней хлопнула дверь, Андрей покосился на суетящуюся Женьку, которая бурчала себе под нос, что и трансплантологом быть не нужно, чтобы отличить хорошую вещь от подделки.       — А че за Завьялова? Филатова удивилась:       — Ты ж сказал — твоя любимая.       — Кареглазая, любимая у меня Тоша, ну и ты, когда спишь зубами к стенке. Это во-первых. А во-вторых, переставай смотреть по телеку всякую дрянь. Когда Михалыч домчал их на «скорой» до Михайловского сада, Кото и Велосипед уже были на месте и осматривали травму молодого паренька, который по сценарию должен был играть хулигана-похитителя сумки у героини Завьяловой. Типичная идиотская мизансцена во вшивом сериальчике, продюсером которого выступал как раз-таки муж пострадавшей актрисы. Пока Велосипед утирал с лица паренька льющуюся кровь, Кото осматривал его голову. У мальца, к слову, были шикарные светлые волосы, густые и шелковистые, по самые плечи. Рядом мельтешила его мама, которая пришла посмотреть и поддержать дебют сына.       — Скажите, а волосы вы же не тронете? — чуть ли не со слезами в голосе обратилась она к юным фельдшерам.       — Мамаша, волосы — не зубы, отрастут, — успокоил в своей манере Кот.       — Налысо брейте, доктор! — обратился к нему пострадавший. — Для шлема — самое то.       — Сыночек, но мы же так долго их отращивали!.. В руках Кота завибрировала машинка, и вся троица парней посмеялась, выкрикивая «Да здравствует свобода!», пока мать чуть ли не рыдала, наблюдая, как на мокрый асфальт летят золотистые сыновьи локоны. Стоило Дунаеву и Женьке выскочить из кареты «скорой» и обменяться приветствующими кивками с одногруппниками, к ним уже подлетел полноватый и усатый крепыш.       — Так, ребят, вы врачи? Ну наконец-то! Давайте быстрее, там Завьялова вас ожидает… Давай-давай, за мной. Друзья, вооружившись чемоданчиком, покорно проследовали за мужичком в маленький вагончик. Ирма Завьялова, на вид дамочка слегка за тридцать, развалилась на кушетке, подперев ушибленную голову рукой, приняла страдальческий вид и при появлении фельдшеров наигранно жалобно застонала. Дунаев подмигнул подруге, ловко приземлился с актрисой рядом и кончиками пальцев убрал с ее колена несуществующую соринку.       — Что вы делаете? — глаза Завьяловой расширились, но в голосе сквозила нескрываемая заинтересованность.       — Как что? — тон Андрея был таким, что не поверить в его искренность было просто невозможно. — Сдуваю пылинки. Ирма расплылась в восторженной улыбке, поглядывая на усача и Женьку.       — Ну вот! Наконец-то! Настоящий джентльмен! А то все приехали и начали заниматься этим кретином… Он меня так изуродовал! Дунаев поджал губы и сделал настолько прискорбное лицо, что Филатова едва ли сдержалась, чтоб не хрюкнуть. Сочувствующий Пьеро Васильевич, не иначе.       — Давайте я осмотрю. Он уже протянул руку, когда Завьялова резко перехватила его за запястье.       — Вы уверены, что готовы увидеть такое?       — Ваша боль — моя боль, Ирма Карловна.       — Нет-нет, — актриса смущенно опустила глаза и затрясла ресницами. — Можно просто Ирма. Женька уже откровенно откашлялась и закатила глаза, изучая вагончик. То, что Дунаев дурака валяет, но очень профессионально — она не сомневалась, сомневалась, что выдержит этот спектакль еще пять минут.       — Вы знаете… — Ирма понизила голос и перешла на откровения, видимо, игрой Андрея все же прониклась: — когда я увеличила грудь, все были в восторге. Но мне кажется, это увеличение щеки… Не очень…       — Не очень? Но вы позволите? Наконец, осмотреть Завьялову удалось. Ничего серьезного в ее ушибе не было, мальчишке на велосипеде, обритому под ноль, досталось куда больше и серьезнее.       — Ну… как?       — Ничего, — пожал плечами Дунаев, — пара недель — и вы снова в кадре. Жень, давай…       — Нет-нет! Подождите! Я звонила своему личному врачу, так вот он мне сказал, что мне непременно нужно сделать этот… рентген, чтобы исключить вероятность, что задет мозг.       — Ну, такую вероятность я подтверждаю, мадам. Филатова покрутила пальцем у виска, но Дунаев едва ли успел это заметить и спохватиться вовремя, поскольку Ирма тут же запулила в молодого врача холодным мокрым полотенцем, с которым сидела все это время.       — Да вы издеваетесь!       — Андрюх, ну че тут, показатель на лицо? — в вагончик без всяких церемоний вошел Кото. Завьялова заверещала пуще сирены:       — Вы кто! Пошли вон отсюда! А вдруг это репортер?! Уберите его! Дунаев, осознающий, что еще минута — и его нервы рядом с этой прелестницей просто взорвутся, схватил здоровяка Кота за шкирку и вытолкал на улицу, приговаривая: «А ну пошел вон отсюда! Ах ты шпион! Ах ты негодяй! Да как ты смеешь!.. Со звездой!..». Дальше послышались характерные удары по чему-то твердому. Женька прикрыла глаза, смеясь бесшумно, зато Ирма была явно довольна произведенным на нее эффектом.       — Спасибо, что не убил… — откашлялся Кот, беспечно покуривая, пока Дунаев для вида дубасил ладонью металлический корпус вагончика.       — Я б ее убил, если б не вышел оттуда сейчас. Женька же продолжала слушать причитания несчастной и побитой актрисульки.       — Какой тяжелый день!.. Какая травма!.. Вы че стоите, как истукан? Сделайте уже мне укол успокоительного! Чаша терпения Филатовой лопнула в тот миг, когда полотенце, до этого летевшее в Дунаева, теперь угодило ей прямо в лицо. Будучи на взводе уже неделю девушка сама себе удивилась, что сдержала все порывы ответить зарвавшейся звезде экранов. Усач, который, по всей видимости, был ее помощником, поспешил ретироваться из вагончика и проверить, не переубивали ли там друг друга фельдшеры. Женька лопнула горлышко ампулы и покосилась на Завьялову.       — Вообще-то «Феназепам» вам должен прописывать врач.       — А ты кто?       — Я? — Филатова затянула жгут на ее руке максимально сильно. — Фельдшер. Ирма выгнула бровь:       — Типа ветеринар, что ли?       — Ну, все мы животные в какой-то степени, — весело отозвалась девчонка. — Просто кто-то дальше ушел в развитии, а кто-то…       — Да что ты себе позволяешь?! — звезда вырвала руку и почти что испепелила Женьку взглядом. — Какая дрянь, а! Ты хоть знаешь, с кем разговариваешь?!       — Знаю, — отчеканила Женька. — Со звездой.       — Вот то-то!       — Кулаком работайте. Завьялова, уверенная, что после этого она достаточно самоутвердилась в глазах молодой девчонки, запрокинула голову назад и прикрыла глаза. Но спокойствие ее длилось не долго, потому что в следующую минуту она ощутила быстрое и холодное скольжение по руке: Женька без зазрения совести разрезала рукав ее шелкового платья.       — Ты… Ты! Ты что! Обалдела?! Да я тебя!.. — ругань и угрозы доносились и до ожидающих на улице около вагончика парней. Дунаев воздвиг вверх указательный палец, обращая внимание Кото:       — Все, пизда допизделась… Усач напряженно оглядел молодого врача, и Андрей тут же постучал ладонью себе по губам:       — Простите, звезда зазвездилась.       — Вот скотина какая! — продолжала истошно вопить Завьялова, не справляясь с крепкой хваткой Женьки. Та в свою очередь выставила перед ее лицом шприц, и острая иголка оказалась в опасной близости от ярко накрашенных глаз:       — Дернитесь — и вен не досчитаетесь. Укол сделаю — тогда наооретесь. Понятно? Ирма только головой закачала и язык прикусила, когда иголка проткнула ее вену. Женька едва ли успела собрать чемоданчик и покинуть вагончик, прежде чем ей в спину полетели еще более грубые оскорбления и вещи, все, что попадались Завьяловой под руку.       — Ты отомщен, — фыркнула Филатова, всучив чемодан в руки Дунаева. — Валим отсюда. Но свалить далеко у ребят не получилось. Уже около машины «скорой» Женьку толпой окружили все работники со съемочной площадки. Кто-то что-то невнятно скандировал, и только помощник режиссера вышел вперед и спросил заговорщическим голосом:       — Признавайся, что с Завьяловой сделала?       — Ничего, — посмотрела на него исподлобья Филатова. — Платье порезала и коровой назвала. Я сама тактичность, вы не переживайте. Еще пару секунд царила тишина, и Дунаев уже продумывал план отступления от предполагаемого буйства разъяренной толпы, когда вдруг все вокруг взорвалось аплодисментами. И пока Женька пребывала с приятном шоке, Андрей хохотал у нее на плече:       — Ну, кареглазая, поздравляю с дебютом! Когда путь к карете «скорой» был уже открыт, следом за Филатовой бросился режиссер — элегантно-небрежный и напористый.       — А… Вот вы! Я вас обыскался! Целую ручки. Извините, не знаю имени… Женька обомлела.       — Женя. Филатова Женя.       — Очень приятно. Я учился во ВГИКе, в Москве, но уже давно. Вас тогда, наверное… Вы давно снимаетесь?       — Я не снимаюсь.       — Как? Уже?       — Вы что-то спутали.       — Что спутал? Что я мог спутать? Я же вижу вас. Мои глаза еще ничего не путают.       — Я не актриса. Я фельдшер.       — У вас приятный юмор. Я тоже иногда говорю себе, что я никакой не режиссер.       — Нет, но я…       — Да-да, я вас понял. Вы у кого учились? Я всех у вас знаю.       — Вы ошиблись, я не актриса.       — Ну и что? Сейчас в кино много непрофессионалов. Возьмем нашу вот… пострадавшую. Или вот Горбачев из Ленинграда. Дай бог, как говорится. Дунаев с изумлением прислушивался к их беседе, но подойти не решался. Женька взглянула на него, как бы призывая в свидетели:       — Но я не снимаюсь! Поймите. Я не актриса. У меня совсем другая специальность. Но режиссер не сдавался:       — Актриса — это не специальность. Это — божий дар. Или он есть, или его нет. Вместо вашего лица я не сниму диплом киноинститута, мне нужно ваше лицо. Ваши глаза. Ваш тип. Очень выгодный контракт. Два месяца, и все дела. Ах да, я не сказал, кажется, я после этой мыльной оперы принимаюсь снимать «Месяц в деревне», поверьте мне — это ваша классика. Мне нужна Вера. Мне вы нужны. И картина в кармане. Идемте.       — Куда? Я занята! Дунаев!       — Идемте, идемте… — режиссер почти потащил ее в парк, туда, где белели ротонды и садовые скульптуры. Малиновский, разминувшись в клинике с Женькой на пять минут, выведал у Лизы адрес вызова и направился прямиком в Михайловский сад. Он завернул к кованным воротам парка, закрыл машину и стремительно двинулся к уже знакомой газели «скорой». Дунаев покосился на него, стоило мужчинам поравняться.       — День добрый, Вадим Юрич.       — И вам, Андрей Васильевич. Что происходит?       — Режиссер украл нашу кареглазую, — весело фыркнул Андрей. Затем откашлялся, будто извиняясь за свой тон, но Вадим и ухом не повел — наблюдал, как режиссер, не выпуская Женькиной руки, ходил по площадке и всех спрашивал: «Где Володя, не видели?» и каждый раз извинялся перед Филатовой, говорил, что задержит ее еще на минуту, и все повторялось до тех пор, пока не обнаружился Володя — фотограф. Потом Женьку ставили около ротонды, просили стянуть белый халат, сажали в плетеное садовое кресло, набрасывали на плечи газовый шарф и делали фотопробы, хотя девчонка каждый раз пыталась объяснить, что она не собирается сниматься. Но ее никто и не слушал, словно бы она была частью декорации. Дунаев и Малиновский стояли в стороне, в толпе ассистентов режиссера, и не знали, что им делать: то ли спасать Женьку, то ли любоваться ею — уж больно хороша она была, освещенная юпитерами.       — Все хорошо. Еще некоторые формальности — утвердить все это у руководства, но здесь нет проблем.       — Послушайте, — не выдержала наконец Женька. — Вы что, глухой? Не слышите, что вам говорят? Я не собираюсь сниматься, я обычный фельдшер на «скорой помощи»! Я студентка, понимаете вы это или нет?       — Ну, хорошо, я договорюсь, — режиссера ничем нельзя было смутить. — В институте или в больнице? С кем? У меня множество знакомых. Устроить вам академический отпуск — нет проблем. Филатова вздохнула, словно говорила с тяжелобольным, и сказала тихо и внятно:       — До свидания. Как ни странно, но эта простая фраза подействовала. Режиссер вдруг сообразил, что Женька действительно уходит. И его лицо сразу стало растерянным и грустным. Он бросился вдогонку:       — Но как же? Вы не понимаете. У вас талант, я вижу! Это ваш шанс! Его нельзя упускать. Вы потом этого себе никогда не простите!       — Однажды она уже слышала нечто похожее, — раздалось слева, и Женька, и режиссер обернулись на Вадима. Он по-свойски взял девушку под руку, привлекая к себе: — Оставьте свой контактный номер, и Евгения сама с вами свяжется, как все обдумает.       — Это другой разговор! — просиял режиссер и быстро протянул свою визитку, которую будто всегда держал наготове. — Только звоните обязательно!       — Спасибо… — прошептала Женька Вадиму, но через пару шагов отстранилась от жениха и выпрямила спину. — Мужики — хуже репея…       — Я не репей. Малиновский остановился, заставляя сделать Филатову то же самое. Дунаев вскинул вверх кулак, мол, держись, и юркнул в газель «скорой». Девчонка тяжело вздохнула, поежилась от налетевшего ветра, поправила воротник халата. Нервничала.       — Пойдем в машину. Нам нужно поговорить. Ну что ты замерла? Что с тобой?       — Ничего. Со мной ничего, Вадь. Со мной все в порядке.       — Значит — со мной?       — Нет. И с тобой все в порядке.       — У меня к тебе разговор. Хочешь ты того или нет — выслушать меня придется. Но если приняла решение, что все — расход — то…       — Ты так легко меня отпустишь? — Женька вскинула голову и наконец встретилась с Малиновским взглядами. Он только хмыкнул, постукивая носком ботинка по каменной плитке садовой дорожки.       — Я не насильник, малыш. Если ты не захочешь — я никогда не стану держать тебя силой. Недавно, как сегодня, я уже выслушал подобный упрек. Что слишком все правильно делал в этой жизни. Пусть. Но я по-другому не умею. Выслушаешь и решишь. Идем? Она, видимо, надеялась задеть его. А задела себя. Потому что он лишь дернул уголками губ и кивнул, веля следовать за собой. В салоне автомобиля было тепло и комфортно. И дело даже не в работающей на полную мощность печке. Рядом с Вадимом тепло. Пока Женька слушала запись разговора с Яной, впитывая в себя эти «не твоя… не твоя…». Крепкая ладонь нежно поглаживала ее колено, и жар руки посылал по коже сотни приятных иголочек сквозь тонкий капрон.       — Удовлетворена? — когда диктофон щелкнул и остановил запись, спросил Вадим. Он за все это время ни разу не взглянул на девушку — смотрел прямо перед собой, на зелень в парке, только правая ладонь его покоилась на ее колене.       — Ты ради этого пошел к ней? — он молчал. — Думал, что я тебе не поверила?..       — Не думал. Знал.       — Вадь, ты прости… Но пойми и ты меня!..       — Свадьба в силе или как? Женька весело фыркнула, опустив голову. Взгляд ее скользил по его длинным, испещренным венами пальцам, которые нежно, но крепко сжимали ее ногу.       — Я ведь не знаю, есть у меня гепатит или нет… Как мы… Малиновский вздохнул, потянулся во внутренний карман своего плаща и выудил свернутый вчетверо листок.       — Конечно, все это можно было обставить как-то иначе, но раз уж сам повод есть, то вот твои анализы. Девчонка подобралась, выпрямилась и развернулась к мужчине. В глазах бегущей строкой читался страх.       — Гемоглобин — тринадцать. Это хорошо. Лейкоциты и эритроциты — в норме. Количество…       — Малиновский! — всплеснула она руками и легонько стукнула жениха в плечо. — Не трави душу! Покороче…       — Покороче… Короче, — он раскрыл ее ладошку и вложил результаты в ее кулачок, — пляши, Малиновская, нет у тебя никакого гепатита. Она прикрыла глаза, и на кончиках ресниц показались слезинки. Женька судорожно втянула воздух через нос и прошептала:       — Это правда?..       — Ну, если ты не доверяешь моей квалификации…       — Вадька! — Филатова, разом позабыв про все недомолвки и обиды, кинулась Малиновскому на шею и покрыла каждый сантиметр его довольного лица поцелуем. — Прости меня, дуру… Пожалуйста, прости. Я просто так…       — Чш-ш, — он медленно провел ладонью по ее позвонкам, и от одного этого нежного прикосновения по спине Женьки будто пустили электрический ток. Сладкая боль разлилась по каждой клеточке. — Я знаю. Все знаю. Главное, никогда не сомневайся во мне. И я не подведу тебя. Обещаю.

***

      Михалыч высадил Женьку прямо около клуба «Атлетико». От слишком распирающих эмоций, полученных за сегодня, девчонка вряд ли бы смогла спокойно работать дальше. Поэтому Дунаев, как всегда, взялся прикрыть свою напарницу и стартанул к клинике один. Филатову на входе встретил крепыш и стал сухо объяснять, что клуб сегодня закрыт, когда в поле зрения в этот момент как раз появился Космос. Был он несколько подшофе, но взгляд его в таком состоянии фокусировался довольно остро. Он вразвалочку достиг пост охраны и небрежно отпихнул здоровяка от Женьки.       — Ты че, боец, своих не узнаешь? — гаркнул он на скалу. — Сестру нашу чтоб знал в лицо. Если пришла — значит, пускаешь. Понял?       — Космос Юрьевич… Холмогоров резко подпер его чугунный подбородок горлышком бутылки и прищурился:       — Повтори, что я сказал.       — Сестру вашу знать в лицо, — сипло отозвался здоровяк. — Если пришла — значит, пускаю.       — Ай, маладца-а-а, — Кос склонился к молчавшей все это время Женьке. Она лишь сканировала его напряженным взглядом с головы до ног. Давно она не видела лучшего друга таким. — Малая, я так тебе рад! Так рад!..       — Кос, ты чего так наклюкался?.. Он обвил рукой ее за шею, клюнул носом в макушку по привычке и поволок Филатову за собой.       — Вообще — жизнь прекрасна! Ты знала? Тебе эти орангутанги, кстати, хоть клуб показывали? Нет? Гаденыши, еще братцы, ептать…       — Кос!       — Да все под контролем. Я радуюсь жизни! Выпьешь со мной? Ну чуть-чуть. Эти скотобазы отказываются, прикинь! Один в бумажках зарылся, второй все груш да Активиста пиздит…       — Давай я сначала кое с кем поговорю, м? — подмигнула ему Женька, параллельно удерживая друга за спину, сохраняя и свое, и его равновесие. — Покажи мне пока, что тут у вас… Они вошли в просторный, погруженный в полумрак зал, который был полностью специально спроектированной ареной. Она приветствовала девушку толстым черным бархатом, покрывающим все четыре высокие стены. По периметру находились места для зрителей, представляющие собой темные диваны и роскошные кушетки. Каждый диван был на отдельном возвышении с боковым столиком и маленькой лампой, напоминающей светлячков в темноте. Вдалеке слышались гогот, смех и мужские баритоны.       — Смотрите, кто к нам заглянул в гости! — пробасил Холмогоров на весь зал, когда двери распахнулись.       — О, да вы, я смотрю, сударь, уже нажрались в своем кабинете, — недобро фыркнул в его сторону Фил, стукнув облаченными в перчатки кулаками друг о друга. — Женек, а ты чего тут? Случилось что? Филатова помогла Косу приземлиться на маты, опустила на его плечо ладошку в знак поддержки.       — Нет, просто прогуливаю практику.       — Пользуешься будущим законным положением тамошнего светилы?       — Ага… — удостоверившись, что Космос никуда дальше пола не съедет, еще раз окинула его взглядом и встретилась глазами с Активистом, стоявшим все это время в спарринге с ее братом. Кирилл будто без слов понял посыл, кивнул одними ресницами и двинулся к Холмогорову.       — Кос, завязывал бы ты… — мрачно кинул другу Валера. Видимо, подобные вечера в компании горячительного напитка стало уже нормой для Космоса. А Женька даже не знала. Но судя по тому, какую реакцию это вызывало у брата, было ясно — заботиться о его состоянии здесь не будет никто.       — Сейчас разберемся, не кипишуй, — отмахнулся Головин и ловко подхватил Холмогорова под лопатки, вытягивая вверх. — Давай, брат, двигай за мной…       — Так ты чего здесь? — снова уточнил Фил, косясь на сестру и махнув Самаре, чтобы занял место Активиста.       — Может, соскучилась.       — А серьезно? Женька бросила быстрый взгляд на весь зал. Пожала плечами.       — А Витя здесь? Фил издал странный звук по типу усмешки.       — Где еще быть офисному планктону? Зарылся в своих сметах и отчетах.       — Мне бы с ним поговорить.       — Я провожу, — оживился Самара и очаровательно улыбнулся девушке. Скинул перчатки и кивнул Филатову: — Я сейчас вернусь. Пойдем. Он кивком потянул ее следом за собой, уже на лестнице, ведущей к кабинету Пчёлкина, равняясь с Женькой и быстро оценивая ее взглядом. Свой личный пазл в его голове складывался.       — Я Лёва, кстати. Будем знакомы.       — Женя, — он улыбался так легко и искренне, что Филатова сама не смогла сдержать улыбки. Впервые за долгое время она видела настолько очаровательного человека в окружении брата и ребят. — Очень приятно.       — Пацаны говорили как-то, ты на «скорой» работаешь?       — Да. Прохожу практику. А вообще хочу быть хирургом.       — Достойно. И очень несовременно.       — Есть такое.       — У тебя усталый вид. Я Витьку закинул в ящик отличный чай, наверняка забыл про него, так попроси заварить. Скажи — я передал. Женька легонько рассмеялась.       — Он тебя слушается, да? Удивительно.       — Я бы сказал, прислушивается, но это ровно ничего по счету.       — Ну… Не скажи, — покачала головой она. — Заполучить спокойный тон Пчёлкина не так уж легко.       — Доверюсь знатоку и сочту это за комплимент, — подмигнул ей Самара. Пчёлкин, сидевший уже более часа в одной позе за усеянным папками и документами столом, даже не оторвал голову от бумаг, когда раздался стук.       — Да, войдите, — громко ответил он, не отрываясь от чтения.       — Витя Палыч, к тебе гостья.       — Красивая?       — Да, в моем вкусе, — весело фыркнул Лев. Пчёлкин оторвался наконец от бумаг и взглянул исподлобья на замерших у порога. При виде Женьки брови его расслабились, складки на лбу расправились.       — Сюрприз-сюрприз. Заходи. Самара подмигнул девчонке напоследок и тихо прикрыл за ней дверь. Филатова медленно двинулась к Витиному столу, осматривая убранство кабинета. Небольшой, но обставленный со вкусом. Ничего лишнего. Все по-пчёлиному.       — Уютно у тебя тут… — без капли лести отметила она.       — Стараемся, — Пчёла откинулся на спинку кресла и глухо простонал. Каждая мышца закаменела. Рука потянулась к пачке «Самца». — Соскучилась?       — Как вы сегодня все прозорливы.       — Ладно. Не будем терять времени на вводные конструкции. Случилось что-то?       — Я присяду? Он согласно моргнул, чуть щурясь от окутавшего его голову облачка сизого дыма. Девушка смотрела на него, не зная, с чего начать разговор. Витя же смотрел на нее с вежливо-равнодушным интересом, и в голову Женьки прокралась мысль, что она, вероятно, зря пришла сюда.       — Женёк, ты говори уже. У меня очень много работы.       — В общем, я поговорила с Вадимом…       — Угу, — снова затяжка. Глубокая. Пчёлкин задержал в легких горьковатый дым, ощущая, как он едва ощутимо печет гортань.       — Он мне все объяснил. Даже доказал.       — И ты ему поверила? Филатова вдруг подалась вперед, облокотилась на крышку письменного стола и совсем неожиданно для Пчёлкина взяла в ладони его свободную руку. Он даже, кажется, вздрогнул. Слишком нежно. Слишком тепло. Слишком она рядом. Снова.       — Поверь, я понимаю, что у каждого есть темные стороны. Да, Вадим не ангел, но он хороший человек. Попробуй ему доверять.       — Нет, — непоколебимо отозвался Пчёлкин. И не успела она даже взглядом его прожечь, добавил мягче: — Но я доверяю тебе.       — Спасибо. Надеюсь, никаких палок в колеса больше не будет? Витя поджал губы, выражая наигранную обиду. Закачал головой и легонько вырвал свою ладонь из ее рук.       — Я все еще тогда сказал тебе. Готова принять — вперед и с песней. Женитесь, разводитесь, топитесь… Нева рядом.       — Ну спасибо. Ей, вроде, даже стало легче — ничего не изменилось. Они по-прежнему Пчёлкин и Филатова. Те же. С своими подковырками, словечками и обидами. Как будто так и надо.       — Это все? — уточнил он напоследок. Женька повела бровью. — Ты домой?       — Домой.       — Самара подбросит тебя. Спорить с ним желания не было. Да и против она ничего не имела. Почему-то в душе поселилось стойкое убеждение, что на этом все попытки Пчёлы уличить в чем-то Малиновского закончены. Что ж, пусть хотя бы она верит в это.       — Позовешь его? Иди пока одевайся. Едва Женька вышла, Лев появился в поле зрения Пчёлы. Если девушка не замечала или делала искусный вид, что не замечает состояние Вити, то Самарин видел его очень ясно. Хотя бы по тому, что Пчёлкин курил уже четвертую сигарету подряд на сплошном автопилоте, ничего не замечая. Только гипнотизируя взглядом одну точку в кабинете.       — …Та самая девчонка, за которую ты постоянно переживаешь… — донеслось до его слуха, и он наконец повернул к Самаре голову:       — А?.. — и осознал, что все давно услышал и понял. Кивнул. — Да.       — Красивая. Но еще дурит. Угадал? Витя покосился на Льва, но не согласиться не мог. Поэтому снова только кивнул.       — С детства. Этим и берет. — И тут же вдруг спохватился, будто позволил кому-то добраться до самого сокровенного. Фыркнул недовольно: — Ты что, блин, рентген?       — Раскрыл мои карты, — тот как всегда обезоруживающе улыбнулся уголком губ. — Такую девчонку необходимо направлять по жизни. Только не агрессивно. С церемониями, — Самара повел бровью, и вид его был таким, будто он знал все таинства взаимоотношений Филатовой и Пчёлы. — Из той породы, что это она — голова. А ты будь шеей.       — Если что-то не по ее, она эту шею вмиг сломает и не поймет даже, как сильно.