вонзай в меня когти

      Принять, а главное, смириться с тем фактом, что она является непроходимой идиоткой было на удивление просто — очевидно, сказались многогодовые вдалбливания Лидии Ивановны одной простой истины: и семнадцатилетняя Алиса, и десятилетняя Мира, по её скромному мнению, были позором семьи и чуть ли не всего общества в целом. По началу, Мирская приняла переезд в Тверь как ознаменование чего-то нового, решила видеть в этом новый этап своей жизни и, возможно, какое никакое, а перерождение. Будучи под крылом горячо любимой сестры, маленькая ведьма думала, что всё будет хорошо. Что бабушка, о которой ни мама, ни отец за все эти годы ни разу не упоминали, станет им со старшей семьёй. Это сейчас, по прошествии стольких лет, она поняла, что уже тогда проявляла далеко незавидные интеллектуальные «способности».       То есть, вообще никакие: избалованная безусловной любовью родителей, Мира была мягкой, словно дорогущий пластилин, из которого что хочешь, то и лепи, чем старая ведьма и воспользовалась. По началу, Алиса старалась как-то отгородить её от дурного влияния, но будучи маленькой и глупой, Мира осознанно тянулась к бабушке, не замечая озлобленности и откровенного вызова в глазах сестры.       Со смерти старухи прошло по меньшей мере уже семь лет, а она всё ещё слышит её скрипучий голос в голове и чувствует как неизбежно тупеет. Потому что иначе объяснить свой импульсивный, — в отношении шамана и чёрной псевдо-ведьмы, — поступок не может. Всегда гордившаяся своим самоконтролем, Мира поступила как сопливая девочка и дала своим потенциальным и определённым врагам увидеть свою подноготную. Дала увидеть всё то, что долгие годы в ней было скрыто. Всё то, за чем она так тщательно ухаживала, холила и лелеяла, чтобы больше никто не растоптал изнутри.       «Великовозростная тупоголовая идиотка. Чего же тебе на месте-то не стоялось, разве своих проблем мало?»       Она не металась в панике по квартире, ничего не сшибала на своём пути и не терялась в собственных рассуждениях о том, что делать дальше; закинув ногу на ногу, да свободно растекшись по всему дивану, Мира задумчиво крутила в руке бокал с красным полусладким. Её голова, на удивление, была слишком, даже подозрительно пуста. Исходя из своих недавних поступков, она искренне ожидала одного большого бум, но прошло уже, по меньшей мере, около четырёх часов с оглушительного фиаско. Такая реакция подсознания удивляла и настораживала одновременно: неужто она уже успела что-то подцепить, пока была занята тем, что подключала свои потоки к ядру Фёдорова? Неужто сучка-Игнатенко воспользовалась шансом и прицепила к ней что-то похлеще, чем банальная пиявка?       Или, что больше звучит как бред душевно больного, это Шепс-младший решил так отомстить за свою головную боль и явную мозоль на глазах. Как он там сказал? «Твои покойники меня достают постоянно!»? Странно слышать подобное от медиума, но тем не менее, она не упускала возможности такого поворота событий. Этот Олег был ещё совсем молод, — соплёй зелёной, как не постеснялась бы выразиться Лидия — молоко на губах обсохнуть не успело. Он был ещё большим импульсивным идиотом, — и, возможно, засранцем — чем сама Мира. А молодняк, как правило, зачастую, думает не той головой, которой нужно. Она знает, сама такой была, когда после смерти Алисы впала в депрессию и уныние, и пыталась бабке отомстить. Да вот незадача, зараза к заразе не липнет. Даже если и иного подтекста как такового нет.       Признаки, — да и не только их, — долбоебизма Мира относила туда же. Потому что как по ней, адекватный здоровый человек не может принимать таких решений, пользуясь именно головой: той, что на плечах, той, в черепной коробке которой находятся мозги.       Хотя, как показывает опыт и практика, такие случаи тоже бывают весьма распространены.       Обидно, но прекрасное, чуть терпкое и с кислинкой вино просилось наружу. Мира уже и вспомнить не может, когда в последний раз ощущала такую реакцию на алкоголь — лет в шестнадцать? Да, именно тогда. Наплевав на все свои планы и рьяное стремление закончить одиннадцать классов, она забрала свой аттестат с тремя тройками и спешно умотала в спокойную, безопасную и любимую Москву. В первые недели было туго: одна, в ставшим чужим большом городе, без копейки в кошельке, да ещё и проживающая в квартире, сплошь набитой призраками из прошлого. Нахождение там пробуждало болезненные, но такие тёплые и желанные воспоминания, что в плачь удариться хотелось. И гадай, от счастья, что у неё есть что вспомнить о семье, настоящей и, когда-то, реальной, или от горя и тоски.       Последнее преобладало. Не выдержавшая давления, Мира, едва получив свою пенсию по потере кормильца, запёрлась в ближайший захудалый магазин и с дурости набрала водки — «хорошей», крепкой и, что самое главное, дешёвой. Денег-то тогда было в обрез. Лишённая всех других поступлений и относительно бесплатной еды из чужого холодильника, ей приходилось жить в режиме жёсткой экономии и этот денатурат был единственным выходом в её весьма бедственном положении и неуёмном стремлении напиться. Так, чтобы ничего не помнить. Размазаться до соплёй и отпустить накопившееся. Отпустить-то отпустила, вот только вспоминать свое жалкое, вызывающе отвращение состояние на следующее утро, когда она поняла, что отравилась, было до сих пор стыдно — Мира изо всех сил старается забыть этот период собственной слабости, ну или на худой конец, случайно не проболтаться. Такого с ней, конечно, не случается, но кто знает.       Если уж она взялась помогать никчёмным и убогим, жертвуя при этом своей конфиденциальностью и спокойной жизнью, без всяких преследований и летящих в спину проклятий, то и такой исход событий вполне вероятен.       А ей не нужно, чтобы на следующее же утро, после «вечера откровений» по всем СМИ разлетелась новость о том, что участница самого масштабного проекта российского телевиденья могла умереть ещё до момента своего триумфа просто потому, что в дебильные шестнадцать чуть не сдохла из-за употребления дешёвой водки и последующего пищевого отравления.       Приняв весьма здравое, — удивительно! — решение, Мира оставила бокал в сторону и с тяжким вздохом покинув столь удобный диван, поплелась в ванную. Ей жизненно необходимо избавиться от токсина из организма, пока сосуды окончательно не закупорились и в голову не ударило — тогда хоть блюй, хоть не блюй, один хрен на утро с кровати встать не сможет. А этого сейчас ну вот прям вообще никак нельзя: проклятые люди, — она едва сдерживала в себе глупое желание сказать пару ласковых в их адрес, — кто их вообще научил составлять такие дебильные графики проведения испытаний? Почему нельзя было дать экстрасенсам хотя бы один выходной перед тяжёлыми месяцами бесконечной работы, чтобы настроиться и привыкнуть к ощущению чужой энергии под боком?       Фыркнув, Мирская встряхнула подурневшую голову. Её нытье было бессмысленным по двум причинам. Первая и самая главная — всё равно никто не услышит и не узнает, о чем она думает. Дома кроме неё никого нет, и в ближайшую сотню лет не будет, а делиться своими мыслями ни с кем не собирается, не настолько ещё с ума сошла от одиночества. И вторая, но не менее важная, практически ставящая точку — никто не примет её слова во внимание. Ну и что, что за ней носились два года, в попытках затащить на это дурацкое шоу? Ну и что, что её рекомендовал один из победителей предыдущих сезонов Битвы? Тот самый, который теперь ходит в немилости основной части зрителей. Прекратив думать над тем, что её не касается и над чем она бессильна, ведьма склонилась над унитазом, сунув два пальца в рот, наконец-то освобождая жалобно урчащий желудок, явно не оценившего пятилетней выдержки. А жаль, вино было хорошее, и весьма дорогое: положа руку на сердце, Мира была готова признаться, что потратила на него почти четверть от своего прожиточного минимума.       Выпито было совсем не много, от силы полтора бокала, да и алкоголь не успел даже и коснуться расслабленого мозга, но хоть убей, а Мира не помнит ни как избавилась от давящей на плечи парадно-выходной одежды, ни как забралась в кровать и, с головой укутавшись в одеяло, скоропостижно уснула. Зато отлично запомнила хмельное отвратительное утро, наступившем слишком рано, на её вкус. Предусмотрительно заведённый на полшестого утра будильник был как нельзя кстати — проспи она ещё хоть на минуту дольше, и всё, плакало бы её почётное место в шеренге,        — На камчатке, — как ехидно бы отозвалась та вторая псевдо-ведьма.       и стопроцентная победа в тройке, или, быть может, четвёрке «сильнейших» эзотериков сезона. Мира бы попросту не смогла оторвать голову от подушки: ни через час, ни через два, и даже ни через десять. Едва соскребая себя с хлопковой простыни, ведьма с едва скрываемым раздражением всмотрелась в свое помятое лицо, с ярко выделяющими синяками под глазами. Казалось бы, на смуглой коже не должно было быть видно последствий тяжёлого вечера, со светлой все смотрелось бы куда более хуже, но нет. Она выглядела как недобитый мертвец: глаза казались куда более глубоко посаженными, на щеке алел след от скатавшейся наволочки, да и в целом выражение лица было довольно зверское.        — Ебаный ты Гаргамель, — шепчет она собственному отражению, и тяжело вздыхает.        — Тебе не на Битву надо, а на кастинг в новый сезон «Вампиров средней полосы», сладкая моя, — насмешливо отозвался внутренний голос. И Мира с ним согласилась. Не в первый раз, и по такому унылому поводу.       Куда катится её жизнь?       Очевидно, далеко не в райские сады. ________________________________________________       Белого конверта ей не видать — Мира приняла это тяжело и с большим неудовлетворением.       Глядя на до безобразия довольную своим триумфом Игнатенко и расплескивающую в разные стороны свои флюиды Романову, Мира с трудом удержала в себе очередную порцию необоснованной, — хотя её нутро было готово привести тысячу и ещё одну тысячу причин, что она была более чем обоснована! — агрессии, подавляя желание подойти и плюнуть каждой в лицо, а дальше с удовольствием наблюдать за звереющими псевдо-ведьмами. Ощущать их бьющую через край силу, которую те бы направили против неё, в тщетных попытках если не уничтожить, то хотя бы мелко напакостить. Всё равно ни у одной из них ничего бы не получилось: она не знала как и чем заслужила, но испытывающий к ней абсолютную любовь Пётр окружил её настолько сильным энергетическим полем, что порой к ней притронуться спокойно нельзя было. И Мирская была готова воплотить свои желания в реальность: тело инстинктивно подалось вперёд, готовое покинуть насиженное место и направиться к действующим ей на нервы объектам. Потерять она бы ничего не потеряла. С первой конфликт разгорался лишь сильнее и война шла уже по всем фронтам, с того момента, как сучка почувствовала себя всемогущей и прицепила пиявку, тем самым сделав её должницей шамана. Со второй же ситуация обстояла иначе: ни Мира, ни Марьяна ничего не знали друг о друге, но ведьма решила действовать на опережение и узнать вероятного раздражителя раньше, чем тот начнёт жужжать под ухом. Так или иначе, но Башаров всё равно бы столкнул их лбами. Так зачем тянуть?       Напитавшаяся собственной решительностью, Мира уже схватилась цепкими пальцами за спинку переднего сидения, но невольно остановилась, с раздражением выдохнув. Этот укоризненный и обидчивый взгляд откровенно действовал на нервы, заставляя мучиться от желания изменить свои планы и плюнуть в лицо уже не псевдо-ведьмам, а наглому щенку, возомнившем о себе слишком многое.       За последние полчаса, младший Шепс проделал в ней, — по меньшей мере, — пять дыр и, очевидно, не собирался останавливаться на достигнутом. Щенок провалил испытание, оказавшийся не готовым к реальной конкуренции и теперь сидел надувшись, как мышь на крупу и бесил своей постной миной не только уже прошедших в следующий тур, но и тех, у кого было ещё всё впереди. Простыми словами, нагнетал обстановку и Мира бы не удивилась, если бы тот же Исаков выбил из Олега всю дурь, чтобы перестал нервировать людей своей аурой мрачности и недовольства. Не исключается и такой вариант, в котором она присоединяется к нему.       К собственному удивлению, Мира не могла объяснить, откуда вообще в ней взялась эта антипатия по отношению к золотому, — хотя, как выяснилось, не такому уж и золотому, раз самонадеянный наглец сейчас сидел и парился по поводу своей неудачи — мальчику. Точнее, знала конечно, но принять это было гораздо сложнее, чем свою неадекватность и импульсивность. С ними она живёт, как никак, уже двадцать шесть лет и вполне ужилась. Тут же, совершенно другая ситуация. И лишь по этой причине, Мирская так тщательно взращивала в себе всё то тёмное, что в ней есть, активно подпитывала и, не ощущая никаких угрызений остатков совести, направляла в сторону Олега.       Он был слишком ярким и запоминающийся, на её вкус. От него так и веяло аурой добродушного и вполне самоотверженного мальчика, и никакая маска мрачности и уныния не могла этого скрыть. Олег притягивал к себе внимание и, практически сразу, оставлял заметный след. Игнатенко вон, глаз оторвать не может от младшего Шепса, стараясь просчитать все ходы за ранее. Кем-кем, а круглой дурой она не была, явно понимая, что её тактику «идти напролом» в этом случае, никто не оценит. Мира же экспериментировать была не готова.       Ей было, буквально, жизненно необходимо заранее обрубить всё на корню.       От Олега Шепса исходила угроза. Всё её нутро буквально кричало о том, что этот мальчик принесёт ей только несчастья, а своему чутью ведьма привыкла верить. Он был не столько опасностью её силам или возможностям, не столько её безопасности или желаниям, да стремлениям. Его внутренний свет мог разрушить так долго возводимую, и долгие годы тщательно укрепляемую стену, и вытащить настоящую Мирославу наружу, явить её миру, а после, как и все, составить разбираться со всеми вытекающими последствиями в одиночку.       Шепс мог стать гибелью Мирской. В этом заключалась истина.       В духе Миры было бы обезопасить себя за ранее, да вот только высшие силы не давали ей причинить мальчику хоть какой вред, и она искренне не понимала почему. Обычно не отказывающие своей любимице ни в одной её мелкой прихоти — потому что заслужила; потому что верно исполняла свои обязанности перед магией и стихиями; потому что почитала давших ей возможности жить и пользоваться своими способностями, — сейчас, натягивали поводок на шее, оттаскивая в противоположный от Олега конец. Даже желание дать щенку профилактический, родительский, если можно так сказать, подзатыльник подавляли, и Мира этого боялась. Боялась так, как никогда ещё ранее.       Её смущала эта помешанность высших, и всё Мирино нутро орало как в не себя, что всё это дело пахнет керосином и рано или поздно, мальчик зажжёт спичку и бросит к ведьминым ногам, наблюдая за тем, как она заживо горит и не сделает ничего, чтобы помочь.        — Что бы ты не хотела сделать, не советую, — не дёрнув ни единым мускулом, Мира невольно вынырнула на поверхность, потревоженная надоедливым шаманом. С одной стороны, она была ему благодарна — одолевшие её мысли были далеки от радостных, или, хотя-бы, нейтральных. С другой же, контактировать с ним не хотелось. Закатив глаза, ведьма изо всех постаралась игнорировать присутвие Фёдорова. Получалось плохо. — Прекрати вести себя как ребёнок.        — Прекрати вмешиваться в мою жизнь, и моё «ребяческое» поведение перестанет тебя ебать, — довольно грубо отвечает она, в нелепой надежде, что мужчина не оценит её тона и благоразумно отстанет. Но, как она того и ожидала, тот лишь сильнее раззадорился и бесцеремонно подвинув девушку ближе к окну, уселся рядом. Ещё и присоединился к наблюдению за раздражающей картиной довольных жизнью Игнатенко и Романовой. Одно спасибо — взгляд Шепса перестал нервировать: шаман весьма удачно скрыл Миру от чужих глаз.        — Так и будем молчать?        — Так и будешь доёбываться?        — Не вежливо, — укоризненно качает головой мужчина, в тщетной попытке вызвать в Мире хоть каплю вины.        — Кристаллически насрать, — пожимая плечами, отвечает она. Между ними воцаряется молчание и Мира замечает, что оно довольно… комфортное. С раздражением передёрнув плечами, ведьма в неприязненном жесте отодвигается ближе к окну, и вспоминает, что скоро на испытание вызовут шамана, а следом пойдёт и она. Ох, увидеть бы того гения, который составлял очерёдность выхода экстрасенсов… Руки бы оторвала.        — Не растрачивай силы по напрасну, — с мягкой улыбкой советует шаман и в неуместном — болью отдающемся в левой части грудины — отцовском жесте сжимает девичье плечо. Смотрит на неё проникновенным взглядом голубых глаз и Мира чувствует, что теряется. Ещё никогда она не испытывала такого, и теперь ей было не по себе. Даже больше, чем после умозаключений о её отношении к щенку Шепсов. — Ты выше, и, самое главное, сильнее всего этого.        — Катись к дьяволу, — сипло выдаёт она, и с недовольством смотрит на усмешку мужчины.        — Проклясть что ли его? — мысль покидает её также быстро, как и появляется, а после ухода Максима, в груди будто образовывается дыра, давя своей болезненной пустотой на весь остальной организм. И даже вновь вернувшийся прожигающий взгляд щенка не помогает ей вернуться в прежнее состояние.       Пришёл и взбаламутил все мысли, а потом ушёл, как ни в чем не бывало — разве так делается? Но у Миры нет ни сил, ни, — что удивительно, — желания сказать вслед удаляющемуся мужчине пару ласковых, или какое-то лёгкое проклятие, которое снять будет делом пары секунд, даже новичку в эзотерике. Кажется, у неё появилось ещё несколько тем для размышлений, чтобы отвлечься от происходящего вокруг пиздеца и хоть немного настроиться на работу. Чтобы всякие щенки не путали своей проклятой двуличной энергетикой и не доводили людей до ручки.

— Процесс запущен, и его уже никак не обратить вспять. Нет силы, которая могла бы совладать с этим странным механизмом: Судьбой.

В лунном небе светло, Звёзды еле видны. Мёртвым взглядом в стекло Смотрит череп Луны. За окном над плетнём Тёмный слой облаков. Проступают на нём Лики Чёрных Богов. Проплывают в тиши Тени дам в неглиже. На стене бьют часы - Вот и полночь уже. Здесь, при свете свечей, Я начну ворожбу И сложу из «мечей» Чью-то злую судьбу. Знак абстрактной беды, Воплощённой в аркан, На дороге судьбы Превратится в капкан. Нанесут силы Зла За ударом удар. Станет жизнь не мила, Превратившись в кошмар. Льётся адская трель В полуночной тиши. И пророчит Бармель Гибель чьей-то души.