Закулисье художественного мира

Лучи восходящего солнца проникли сквозь тëмные ткани штор, освещая своими бликами расписной ковёр на полу, опустевшую бутылку от вина с такими же пустыми бокалами на столе. Постепенно, с движением светилы лучи частично перешли на двухспальную кровать с тёмно-синим комплектом белья, откуда из-под одеяла доносятся сопения спящего мужчины, уткнувшегося правой щекой в подушку. И ровное дыхание проснувшейся несколькими минутами ранее женщины, что лежала рядом с ним. Ровно на спине, поджав похолодевшие ноги под мягким и тёплым покрывалом. Это действительно было настоящим удовольствием в ранее морозное утро: пока до полуденного времени было далеко, можно себе полёживать и нежиться. А широкая для женского тела чëрная рубашка, что без конца сползала с плеча, обнажала его и половину ключицы, дополнительно ласкала голую кожу. И на воротнике сохранился остаточный аромат мужского терпкого одеколона, который был неким благовонием. Сейчас Лида задумчиво смотрела на потолок, нервно теребя края рукавов мужской рубашки, и подавляла в себе желание всхлипнуть. Останавливала себя фактом своего нынешнего места нахождения: само действие ужасно глупое и нелепое для взрослой женщины. Однако всё рано не могла не чувствовать тягостные противоречия, что поглотили еë душу и разум целиком. В то время как тело сковывало непривычной, постепенно ушедшей болью после чередующих то нежных, то грубых поцелуев, этих ласк, прикосновений, про ощущения которых она забыла за годы своего существования. Ведь 11 лет паузы; с учитыванием биологических факторов, один из которых как физическое и даже психическое восстановление после давних родов. У тела и не такие ощущения будут. Однако и перечить себе не может: боль была таки приятная, как и все остальные продемонстрированные действия Михаэля. Поэтому Лидия не сдержалась и легонько сейчас улыбнулась. Хотелось даже посмеяться, но свой смешок она тут же подавила, прикрыв ладонями рот. «Прекрати! Ведёшь себя как только что потерявшая девственность дурочка, которой уже под сорок. И вдобавок — ещё и мать одиннадцатилетнего ребёнка!..» — скомандовала себе Романова, однако еë улыбка напротив становилась шире. И чтобы успокоиться, решила повернуться лицом к мужчине, посмотреть на него… Нет. Просто полюбоваться — совсем как картинами в Эрмитаже, не трогая их руками. И вместе с внимательным вглядом хотелось ещё немного предаться воспоминаниям о вчерашнем дне с таким итогом, как в любой любовной литературной истории, где всё вспыхивает одним махом. Что как раз и произошло в отношении с Штокхаузеном. Покорил он? Громкое слово. Заинтересовал… Михаэль заинтересовал её по-настоящему. Исходило от него властностью, но нет вспыльчивости. Уверенный, с долькой тщеславия, но всё же не без чувств. Стоит только вспомнить нечастые вопросы по поводу еë состояния в моменты возбуждения, показывая, что ему не всë равно на партнëршу, не забывая и про своё удовольствие. В самом деле, постарался, чтобы им обоим было хорошо. И Лиде действительно было хорошо: принимала его поцелуи, объятья, ласки, тепло и отвечала взаимностью со всем наслаждением… От того и стало плохо ей на душе. Ведь таки поддалась, не остановила себя, не смогла: «В первый день знакомства с мужчиной и уже с ним на койке. А мне казалось, что этот этап давно пройден в лихие студенческие годы…» — бесстрастно говорил внутренний голос. «Чëрт, я превращаюсь в своего отца — в того алчного ублюдка, бросившего меня и мать на произвол судьбы… Правильно говорят, что дурь — она наследственная…» — панически лихорадил другой. «А с другой стороны, к этому всë и шло. То, как он смотрел на меня… Эти их взгляды… Они у всех мужчин практически одинаковы. С самого начала было ясно, что я для него — всего лишь временное развлечение, чтоб потешить собственное самолюбие. Все его слова и жесты — они продуманы. С его-то личностью, скорее, выучены наизусть и меняются лишь имена да прилагательные, чтоб других очаровывать. А для учëных так и нет этого литературного и гуманного понятия любви: есть лишь научные термины, как очередной дофамин, не раз названные химические реакции и биологические потребности…» — вмешался ещё один внутренний голос, успокаивающий второй. «И всë же Штокхаузен — очаровательный мужчина, весёлый, в достатке… Да, мне стыдно за свой проступок. Но мне не нужны конфликты, и вместе с тем лишние другие проблемы. С ним особенно не хочу ссориться (если только Михаэль сам меня не спровоцирует). К тому же, мои родные далеко и не знают ничего. А если Штокхаузен так меня хотел и терпеливо шëл к исполнению своей цели — что ж, он этого достиг, и теперь успокоится. Город большой, у меня намечены дела, времени для повторных встреч с ним не останется. У него будут ещё сто таких как я и даже лучше: с его-то харизмой таких проблем точно будет. Я ему в подмётки не гожусь… Вот две недели пройдут, его отпуск закончится, мы разойдёмся, и друг друга не вспомним, а этот момент и подавно… Всë логично…» — и эта мысль погасила панику полностью. Ещё немного посмотрев на спящего немца и убедившись, что спит крепко, Лида начала потихоньку отодвигать от себя одеяло, чтобы также тихо подняться с постели. Намечены следующие действия — быстренько переодеться и покинуть комнату бесшумно, пока спит не только Михаэль, но и все остальные жильцы гостиницы. Осмотревшись, Лида нашла свою одежду на сидении кресла, ибо ночью перед сном, будучи ослабленной, чтобы дойти до своей комнаты, сама её туда отнесла: её внутренний перфекционист не позволит оставлять вещи скомканными, особенно на полу. «Наверное, другой любовник меня бы откровенно засмеял в тот момент, ей-богу… После интима — бегом складывать шмотки! Только Лидия Викторовна Романова так может!» — пронеслось в голове, на что она не сдержалась и фыркнула смешком. Но поняв, насколько это было рисковано, быстро посмотрела на мужчину. Тот лишь перевернулся на другой бок, продолжая сопеть как ни в чём не бывало. — Хм, а вот он не засмеял… Ибо сам тоже так поступил ночью. Педантичность не только затрагивает научную работу, — прошептала себе Лида, с улыбкой поглядывая на Штокхаузена. И, подойдя к креслу, начала растёгивать пуговицы на рубашке, потихоньку обнажаясь и тут же содрогаясь от внезапно ударившего холодка по её коже. Снятую рубашку аккуратно повесила на подлокотник, после чего для начала с неохотой надела лифчик, ибо грудная клетка только недавно вздохнула спокойно, и опять по новой. А следом через голову своё платье, которое… к подоспевшему ужасу, не смогла застегнуть до конца: бегунок для молнии заел на середине. Незастёгнутая часть платья на её спине сейчас походила на подобие свисающих кривых крыльев. — Ой, чёрт с этим платьем: всё равно потом переодеваться! — шепнула себе она и, прихватив туфли с поясом, поспешила к двери. Но стоило дёрнуть ручку и обнаружить, что механизм не поддался, Лида злобно фыркнула. — Замечательно… Не хватало ещё электронный ключ по всей комнате искать. Куда ты его положил? «Более интересно — зачем вообще закрыл?» — добавил вопрос внутренний голос. «Сама как думаешь?.. Твою ж дивизию, угораздило же меня с развратником и каким-то собственником в одном оказаться!» — пронёсся ответ, и Романова, не то паникуя, не то злясь, начала вспоминать детали, как и тогда Михаэль воспользовался ключом на её глазах. «В кармане пиджака. После моего прихода, когда дверь за мной закрыл, он руку в карман потом убрал…» — поблагодарив свою память, женщина едва слышно зашагала к креслу, где со вчерашнего вечера на спинке висел пиджак. При этом продолжала периодически бросать взгляд на Штокхаузена, вдруг подумав, а что было, если бы проснулся прямо сейчас и увидел, как гостья в его вещах копается? «Ты лучше спроси, с какой стати он дверь вообще запер! Или надеялся, что я его умолять буду нежным и кокетливым голосом, как вчера на кровати?» «Хватит думать про эту мольбу и чёртову кровать! Уходи к себе! Быстро!» — командует себе она и спустя несколько секунд нащупала в кармане ключ, который без замедлений поднесла к скважине, положила его на перво попавшуюся полку… И одним широким, но тихим шагом, переступила через дверной проём, глухо ступив на коридорный мягкий пол. Но к несчастью, Лидия покинула комнату Штока в тот самый момент, когда из другой соседней комнаты чуть впереди неё спокойно вышла знакомая горничная с рыжими волосами, что не могла не поймать её пристальным, чуть удивлённым взглядом — Марья Фёдоровна. И невольно Романова почувствовала себя ребёнком, которого поймали на шалостях. А шалости-то были и ещё какие. — Доброе утро, — осипшим голосом произнесла Лида, кивнув, вытянув улыбку и идя медленно в сторону к двери своей комнаты. — Доброе утро, Лидия Викторовна. Хорошо вам спалось? — спросила непринуждённо Марья Фёдоровна, сохраняя свою вежливую рабочую улыбку, которая выбивала женщину из колеи и заставляла испытывать стыд. — Да как вам сказать-то лучше?.. — Вижу, что прекрасно! — и снова эта тонкая улыбка. — Вы ведь понимаете, что произошло, раз я выхожу под утро в спешке не из своей комнаты? Верно? — серьёзно начала проговаривать Романова, выплеснув всю прямоту. — Сказать откровенно, Лидия Викторовна, нам, как работникам гостиницы, всё равно на происходящее в номерах. Нас не интересует личная жизнь каждого. Главное, что никакого насилия и прочих диких ситуаций, несущие вред окружающим. И потом… — продолжала невозмутимо пояснять горничная. — Товарищ Штокхаузен уже долго у нас проживает, но таким расслабленным по-настоящему я его увидела только вчера. А счастье гостя этой гостиницы — для нас большая заслуга. — Да он ведь вино заказывал. От того и счастливый такой, — произнесла саркастически Лидия, остановившись у двери своей комнаты. — Вынуждена с вами не согласиться, уж извините, — и на том горничная всё также спокойно закончила беседу с женщиной, пойдя в сторону к лестничной площадке. «Счастливый гость, ну конечно же. Я тоже такая счастливая!..» — изрёк внутренний голос. То ли с негодованием. То ли… с трепетом.