Жемчужницы

      Литературные вкусы Эрика занятны.       Здесь не только составные библиотеки Оперы Гарнье, которую держали для всех детей и молодых людей, выращенных в театре. Сиротам полагалось хоть какое-то образование, кроме музыкального и танцевального. Опера на половину содержалась за счет государственных субсидий и от того, когда очередная группа сироток с предрасположенностью к искусству попадала сюда, приходилось о них заботиться. Приходилось объяснять им что за место такое — их мир.       Эрик тоже был сиротой. Своего рода...       Но здесь, в его библиотеке, во всяком случае не получалось иначе назвать эти стопки фолиантов, сложенных друг на друга на всех поверхностях, в отведенной им комнате, ко всему прочему, было кое-что из новых, купленных изданий, что-то из городских общественных библиотек, судя по этикеткам.       Потому что едва ли библиотека театра хранила бы поваренные книги, энциклопедии о физике или большие научные работы о механике полёта, устройстве поездов и прикладной оптике. Оптике Эрик отвёл целую стену от пола до потолков заставленную книгами.       Сначала Ангел Музыки учил её пению. Подправлял её угробленный навык, восстанавливал качество звукоизвлечения, как мышцы бросившего хореографию танцора, расправлял, как переломанной птахе, крылья. Переломанной или так и не выкинутой из гнезда. Отец умер прежде, чем Даае получила музыкальное образование. Значит исправлять было нечего. Призраку Оперы достался совершенно неразработанный карьер. Сиди и бейся об каменную стену неумения и незнания.       Затем понемногу просвещал о живописи, позволяя изучать свои атласы с репродукциями гравюр и фреск, подолгу рассказывая о языке символизма, заключенном в этих работах. После позволил девушке комнату за комнатой осваивать, как алмазные прииски. Просто потому что испуг не подпускал Даае к тёмным уголкам его жилища и так уж вышло, оно почти целиком было тёмным, как пещера. Мужчина однажды предложил свою библиотеку. Освещенную.       Иного способа узнать своего мастера у Кристин не было. Он никогда не говорил о себе. Никогда не говорил в прошедшем времени. Понять ход его мыслей было трудно, а уж сами мысли Даае бросила попытки разобрать на объяснимые для себя составляющие.       Кристин впервые в жизни ощутила — она глупа и необразована. Уроков, которые давали девочкам из кордебалета не хватало, чтобы помимо чувств от музыки Призрака Оперы испытывать отчетливое понимание вещей. Ей был доступен весь мир, весь свет солнца. Эрик же был замкнут в подземелье. Но его разум вмещал в себе бесконечный земной шар, очевидно и его морские глубины.       Первой неожиданной находкой в его библиотеке была книга об английской системе кроя мужского костюма. Ну, разумеется. Не мог же у него быть личный портной, а уважающий себя джентльмен не стал бы носить костюмы, по готовым лекалам отшитые в массы. Фраки сидели на Призраке безупречно. Кристин нервно усмехнулась, представив его за швейной машиной или уж тем более с портновским набором в руках.       Он однако хранил у себя отрезы тканей. Не только костюмных, но и украшенных женских. Должно быть где-то существует его учебник по кройке и шитью женского наряда. Но его Даае так и не обнаружила, только небольшие буклеты о вязании и вышивке. Что само по себе граничило с дикостью. Призрак Оперы вяжет...       Но самой необъяснимой находкой стала книга, написанная на английском языке. Единственной областью, в которой сверх программы преуспела Кристин, были языки. Они кочевали с отцом, такие вещи легко даются в детстве. Английский ей был бы полезен, к тому же многие из книг Эрика именно на этом языке и были написаны, позволяя практиковаться. Та, которая вызвала у Даае непонимание, называлась "Жемчужный промысел Персидского залива".       Зачем бы человеку, чей ум был создан ради прикладных искусств, ради музыки и изобретательства, понадобились вот такие труды? Но его библиотека была единственным способом без вреда выяснить что Ангел Музыки прятал за маской, за гримасой покоя или радости.       Ни радостен, ни спокоен он не был. Всё это было ложью, и Кристин это знала.       Осторожность, с которой девушка теперь путешествовала по этому подземному городу, была рождена страхом. Она боялась. Испугалась больше всего на свете его крика, полного бессильной ярости, когда та сняла со своего мастера маску. И ей так и не удалось оправиться. Поданная рука Призрака теперь напоминала о том, как он этой же рукой отмахнулся от неё, оттолкнул, падая на колени, надеясь спрятаться.       Словно ещё чуть-чуть и Кристин убила бы его своим любопытством.       Значит забраться под маску не удастся. Да и стоит ли? Зачем восстанавливать память? Ей уже не забыть раны на его лице. Были ли они ранами или то врожденные увечья? Что нужно было пережить, чтобы заработать такие отметины? И какие в итоге отпечатались на его рассудке?       Разобраться можно было только так — поглощая работу за работой то, что читал мужчина. Возможно это позволит ей хотя бы на шаг стать ему ближе, перечеркнуть то, что испугало Эрика в её близости, когда Даае сняла с учителя маску. И было достаточно художественной литературы в его коллекции, но Кристин была от чего-то уверена — каждая необъяснимая книга в библиотеке Призрака имела значение. Была подсказкой к чему-то сокрытому.       "Жемчужный промысел Персидского залива". В устрице "Pinctada Radiata", обитающей в Персидском заливе, зарождаются жемчужины самых разных, необычных цветов и оттенков: белого, розово-кремового, зелено-золотого, голубого, серого и даже черного, химический состав вод залива и его температура создали идеальные условия для обитания жемчужниц. В этих местах ныряльщики добывают жемчуг высокого качества, который поставляется в Европу и Северную Америку, поэтому Персидский залив именовали жемчужным.       Но ничего помимо тонкостей такого промысла не было описано в книге. Она совсем новая — выпущена в этом году. "От самых высоких родов до самого низкого раба для всех нас один господин — жемчуг". Эту фразу вынесли эпиграфом книги.       Однако никакой связи с Эриком впервые за несколько месяцев употребления нечеловеческого количества литературы, штудируя по меньшей мене по книге в день, почти отказавшись ото сна, не прекращая работу в театре, Кристин так и не нашла в этом "Жемчужном промысле".       Ангел Музыки продолжал понемногу пробираться вглубь Даае, своей музыкой распространяясь через её кровоток до самого мозга.       Он пообещал никогда не выпустить её на свободу. Угрожал даже, наверное...       Но возвращаясь домой после занятий в театре, выступлений, Кристин не испытывала гнёта принуждения. Ей просто больше не спалось в своей съемной комнатке. Ей даже не сразу пришло в голову, что спуск в подземное жилище Эрика она звала "возвращением домой".       Вот что бывает с людьми без родины. Цепляешься за всяких...       Размножение жемчужниц носило паразитарный характер. Материнская особь выбрасывает личинок в воду и те для взросления должны прикрепиться к покровам рыбы. Рыбки "гольяны" — крошки не более двадцати сантиметров в длину. Они вскоре после нереста погибают, но будущие жемчужницы дарят рыбе-носителю нечто. То нечто, что позволяет моллюскам жить сотни лет. Пренебрежимое старение.       Не найдя связи владельца и книги, Даае продолжила изучение двустворчатых моллюсков. Отправилась в свой выходной в городскую библиотеку и взяла несколько книг о них. Пренебрежимое старение предполагало нулевую корреляцию между старением и вероятностью смерти. Иначе говоря — это "нестарение". Особь развивается до определённого возраста и на этом прекращает физическое изнашивание организма. Гипотетически такие существа бессмертны.       Этим бессмертием паразиты продлевают рыбам-носителям жизнь. Гольяны переживают несколько нерестов прежде, чем те открепляются и становятся самостоятельными жемчужницами. Позитивная паразитарная деятельность.       Но всё таки связи Кристин так и не обнаружила. Она торопилась в жилище Призрака. Вот-вот истечет примерный срок, после которого Эрик её скорее всего изгонит наверх.       Мужчина стал делать это, замечая что-то в Даае, и отпуская её против данного слова лишить её свободы.       Будто цветок увядал в одной части дома и его относили в другую комнату на поправку, на более солнечную сторону.       Возможно из-за того, что однажды девушка вернулась чуть не плача от злости. И не плакала она только потому что выплакать всё успела по дороге сюда. Её дорогие подружки-танцовщицы поступили в точности как и всегда. Доложили. Им нравились сплетни, нравились подробности деликатных историй, происходящих с молодыми девушками их положения не редко. А если соседка сопротивлялась, не делилась всем в мельчайших деталях, они превращали это в скандал, и уж тогда узнавали все и всё, предав жертву опале.       Кто-то обратил внимание, что Даае по ночам дома не появляется. Директора сделали выговор.       Эрик знал как это бывает. Бесконечное множество маленьких женщин были лишены репутации и будущего из-за таких слухов. Он в ужасе настоял на возвращении своего ангела домой. Наверх. Им удалось выдержать какое-то время врозь, но он не справился и с парой недель, чтобы не пригласить её в своё жилище снова.       В этом ведь не было никакого смысла! Уроки музыки продолжались независимо от того, где ночевала Кристин, но ночи в подземелье и без того никогда не были приятными, когда же мужчина вошел во вкус, привык работать тише, лишь бы не разбудить это дитя, стало невыносимо жить, не ощущая на себе пристального взгляда наблюдающей за ним перед сном Даае.       Она внимательно слушала его рассказы и читала его книги, иногда вслух, по просьбе Эрика. Суховатые воспоминания о восточных странах были ей сказками на ночь.       Ночные кошмары Призрака были сказками. Надо же.       И теперь Кристин притихла снова, в этот выходной даже не зашла к нему. Должно быть нельзя было отпускать её одну, возможно этот выскочка де Шаньи перехватил её где-нибудь в городе, сейчас развлекает беседой или красочностью собственной жизни. Жизнь же Эрика цветов не имела. Любое количество черного, некоторое количество белого. Красный, если обстоятельства требовали от него заметности и запугиваний. Перламутровый перелив света свеч, отраженных водой подземного озера.       Черный, белый, красный, перламутр. Последнее даже цветом не является.       Но он оказался не прав. Пропусти девушка ужин, он бы поверил — Кристин где-то наверху, где-то там она весела и беззаботна. Но Даае упрямо продолжала подчиняться его потребности в ней. Она не стучит на входе в залу, где Эрик работал за чертежным столом, ей не нужно давать знать о себе, чтобы мужчина поднялся, помогая ей снять плащ.       Кристин держала в руках плоскую деревянную коробку. Совсем небольшую. Эрик обратил внимание, но спрашивать не стал, не находя что сказать. Это выходной день. Навязывать ей музыку даже в дни заслуженного отдыха мужчина не находил целесообразным. Они поужинают и возможно это чувство тревоги, обваривающее внутренности кипящим ядом, можно будет унять хотя бы вот так. Примитивно и механически.       Призрак не успел даже поднести столовый прибор к тарелке, когда тот деревянный ларец кладут ему под руку.       Кристин делает вид, что ничего не сделала, что ничего не было — ему показалось. Но когда ладонь мужчины накрывает деревянную крышку, всё же не может оторвать взгляда от его руки, пальцев, расправляющихся с простым замочком.       Это не подарок, конечно же не подарок, ну, что за глупости? Эрик не наивен и не беспомощен в своём помутненном рассудке. Не станет он считать это подарком, подарком ведь то самое и не являлось. Она просто принесла это, молча положила на его сторону стола, и не прекращала терзать взглядом, пока наставник не стал открывать ящичек.       Перламутровые краски. Мелкого помола пигмент в баночках. Перетертые в пыль ракушки сложных, нежных цветов.       Он в недоумении поднимает на Даае глаза. Но и в них Кристин не находит ответа. Что её учителя связывало с жемчугом?       Тот коротко кивнул в благодарном жесте, и Даае сделала то же самое в ответ. Мастер живописью грешил.       А она продолжила штудировать весь раздел городской библиотеки, в котором могла бы отыскать о моллюсках хоть что-то. Почему-то ей казалось — дело не в жемчуге. Не только в нём по крайней мере.       Когда же Рауль всё таки набрался наглости снова потребовать от Кристин свидания, она согласилась. Но настояла на часе и месте. Минералогическая галерея Парижа, час дня.       Виконт в ступоре следовал за молчаливой Даае, поглядывая на неё, а та, будто ища ответа в формах разложенных мертвых раковин под стеклами, глядела на рамы и столы с экспонатами, чуть сведя брови. Её серьезность вынуждала думать дважды прежде, чем снова пробовать отвлечь её внимание.       "Пинктада Радиата", ракушка, живущая в Персидском заливе, имела бесконечное множество родственниц там были пинктады "имбриката", "фуката", "стерна", "максима" и множество других имён одного семейства на латыни. В сущности же, в раскрытом виде они все напоминали перламутровых бабочек разной степени "пернатости", разных оттенков от черного до синего с фиолетовым, серебра и золота.       Самого разного размера и форм, все безобразно красивые и безобразно физиологичные. В этом было что-то отталкивающее. Нечто, притягивающее взгляд, как гипноз. Уродливая черная скорлупа и её изумительные внутренности, рождающие жемчужину за жемчужиной.       Рауль сопроводил Кристин до Оперы. Даае прошлась неспешно до жилища Эрика, ожидая возможно скандала. Возможно она сама на это напрашивалась, соглашаясь на приглашение де Шаньи. Не от жестокости или узколобого кокетства, ставшего родителем желанию вызвать у наставника ревность. В такие моменты Призрак приоткрывал запертые створки своего мира. Выпуская наружу гнев и страх, лишаясь маски терпения и покорности, он становился собой. Да, всего лишь тенью того, кем на самом деле являлся, личиной мучителя, за которой скрывал боль и боязнь. Но это было куда честнее его сдержанности или уж тем более доброжелательности.       Но ничего подобного не происходит, хотя на секунду, оказавшись в его руках, Даае показалось — вот сейчас это и произойдёт. Он убьёт её.       Кристин по рассеянности чуть не оступилась на той части пути, что вела по отвесной скале над подземным озером. Путь в целом безопасный, но если идти по середине тропы, и упасть вбок, центр тяжести может сыграть злую шутку, уволакивая несчастного вниз, в чёрные воды.       Стояла влага. В туфлях подскользнулась, и Даае не грозила смерть — она всегда, как мастер и настоял, двигалась вдоль стены, но мужчина подхватывает её под лопатками, появившись из неоткуда, как делал всегда.       Кристин могла ощутить его дыхание на своей щеке, его ладони стискивали её платье под локтем и на талии, вжимая девушку в себя. Мужчина глядел на неё строго, даже холодно почти, будто в нём для неё уже даже злобы не осталось. Эрик снимает перчатку, чтобы приподнять лицо Даае за подбородок, вздергивая к себе ближе.       Единственная допустимая для них близость.       Он в перчатках, видимо был снаружи, наверху. Солнце ещё высоко, значит надобность была чрезвычайной — он за покупками выбирался лишь к закрытию лавок, то есть вечером, либо ранним утром, надеясь не попадаться прохожим на глаза.       Призрак следил за ней.       Эрик всё видел.       Но никакого гнева на девчонку не хватает. Мало того, что она почти ни словом с Виконтом не обмолвилась, расхаживая между рядами морских раковин, ещё и ушла от него пасмурнее, чем стояла погода сегодня. А теперь, как недополучивший ласки зверек чуть сдвинула подбородок, укладывая щёку в чашу его ладони, закрывая глаза.       Ему ничего не стоит свернуть девушке шею. Ничего не стоит схватить покрепче и разбить череп о скалу, как яичную скорлупку. Он был груб, кричал громко и выражался несдержанно, а это создание продолжало верить ему. Даае великолепно понимала чем может обернуться его рука вблизи с её горлом, но откуда-то знала — ей ничего не будет.       В действительности же Эрик перед ней беспомощен. Безобидный, слабый раб.       Захочет — не сможет ничего сделать. От этого он зол ещё больше, подхватывает девушку на руки, и уносит прочь от плотоядного света дня. Сегодня солнце имело совесть — не показывалось из-за туч, не касаясь его Кристин. Рауль совести не имел, даже видя на барышне обручальное кольцо, которое Призрак ей с той целью и всучил — храни. Храни, а они все пусть боятся, шугаются, дважды думают прежде, чем глядеть на обрученную невесту.       Европейские жемчужницы в отличие от персидских имели яйцевидную форму, гладкую поверхность, острые, ровные края, почти черный цвет раковины. Сбившись с пути в поисках, Даае решила начать с начала, перечитывая "Жемчужный промысел Персидского залива".       Процесс выращивания устрицы длится несколько лет. После этого раковины вскрывают и извлекают созревшие жемчужины. На этом жизнь моллюска закончена.       Жизнь жемчужницы закончена. Её драгоценности изымают, расходуют, а существо местами отталкивающей наружности, с пугающе завораживающими внутренностями, странным образом жизнедеятельности, погибает. Оно не кричит. Его уж не оплакать — мессы по паразитам, моллюскам, уж тем более двустворчатым не устраивают.       Чтобы от боли, навязавшей Призраку Оперы маску, не умереть и не утратить жажду к искусству, ему разумеется потребовалось несколько десятилетий. Должно быть мучительных. Должно быть маска касается тех пугающих ран, ему наверняка больно даже теперь.       Чтобы заглянуть в душу учителя нужно снять этот перламутровый покров. Извлечь жемчуг. Убить своего наставника тем самым. Эрик умрёт.       Девушка в ужасе отпрянула от книги.       Она получала даром величайшую драгоценность — музыку ночи. Господином всех смертных был жемчуг, господином Кристин — Эрик. Его произведения. То, чего никогда не услышат люди, кроме Даае.       Его вкусы в литературе были девушке приоткрывающейся пастью скорлупы наставника — этой безобразной маски. Тончайшей работы вещь. Почти перламутровая, если начинаешь сходить с ума, наблюдая за образом Призрака Оперы, видя в недобром огне его глаз что-то от святости и небесного. Собственно, иллюзии, что строила Кристин в скорби по отцу, сравнивая их, равняя их, превращая Ангела Музыки в духа отца.       Ангел или отец? Друг или фантом?       Какая к Дьяволу разница, если этими поползновениями под его кожу, Даае могла навредить мужчине, который убоявшись её испуга, чуть не умер, захлебнувшись в страхе? Его музыке можно было врастать нервными сплетениями в её рассудок и кости. Так с чего бы Кристин, а ведь даже она понимает их неравенство, её очевидную заурядность по сравнению с ним, было бы позволено то же, что и ему?       Даае убрала книгу, бросила чтение о двустворчатых, а когда Рауль в качестве ухаживаний отправил ей шкатулку с парой жемчужных серёг, через не могу выдавила из себя записку "Не смейте, дорогой друг! Вашу любовь я бы хотела видеть в дружеской доброте, но не в отражении зеркала. Как если бы мы были равны и только этой симпатией могли бы сообщить друг другу о своей привязанности". Очередной тошнотворный, слащавый бред. Лишь бы отправленная ему обратно шкатулка не выглядела швырянием букета неугодному поклоннику в лицо.       Кристин оставалась всего лишь девушкой, воспитание ей скандальности не позволяло.       Но глаза б не видели...       Дело было не в жемчуге. Но её пугали такие, как Рауль. Те самые "от богатейших до рабов", что делали это не ювелирного искусства ради, не приоткрывая створки осторожно, чтобы тонким крючком извлечь жемчужины, оставляя устрицу в покое, возвращая ту в воды, чтобы заживить пустоты, в которых прежде были драгоценности, но вламываясь в раковину, раскрывая её жабрами наружу, размозжив внутренности грубыми пальцами, выдавливая жемчуг.       За чтением Кристин узнала, что смерть — не обязательный исход для жемчужниц. Если медлить, если быть бережным, моллюск мог жить ещё сотню лет после тебя. Плодоносить жемчугом десятилетиями без насилия.       Раулю бы это и в голову не пришло. Он сказал в Минералогической галерее "Поразительно, как что-то неодушевленное рождает нечто такое же неживое". Жизни в двустворчатых по его мнению не было. Очевидно мидии и устрицы, которых тот ел — это крашенные куры, измельченные и скатанные в шарики, засунутые между раковин увеселения ради, и поданные в сливочном соусе. Желе с солью. Ха!       Имбецил. Имбецил, имбецил, имбецил!       Собственная ярость напугала Кристин. Она никогда не думала о людях плохо. Короткий комментарий Виконта о раковинах уже мертвых существ, о которых тот толком и не знал ничего, да и не обязан был, привел её в бешенство. Даае от того так спешила домой, от того была рассеяна, подскальзываясь на тропе.       Эрик тогда спустил её с рук только дома. Заперся с органом и терзал инструмент своим "Триумфатором" про Дона Жуана. Горестные партии. Яростные и печальные.       Кристин за ужином накрыла его не напряженную, но собранную в кулак ладонь своей. Коротко и бесцельно. Возможно чтобы приободрить. Возможно потому что держаться за руки хотелось, но уж точно не с Раулем.       Ни с кем в целом. Эрик не в счёт.       Она с ума сходит — бегает от людей сюда за глотком покоя, порядка и свободы. Свободы! В подземелье...       Эрик чуть разжал руку, развернул кисть ладонью вверх.       Странные руки. Музыкальные и грубые вместе с тем. Его пальцы не были тонкими, пястье изящным или кожа мягкой. Единственное, что могло бы выдать в нём музыканта — их движения. Огрубевшие от жизни, которую и жизнью назвать явно нельзя было, эти руки преображались только в работе, жестикуляции. Носить перчатки, взбираясь на крыши и статуи — самоубийство. Собственная кожа более цепкая, больше поддается контролю, чем овечья кожа перчаток. От этого руки мастера были руками человека, вкалывавшего на рудниках, в кандалах, на каменоломнях, под командованием угнетателей, превративших ему хребет в крошево плетьми и прутьями.       А спину держать ровно наставник умел. Сутулился изредка, когда не думал об этом, а значит существовало нечто, мешавшее осанке естественной. Ну, разумеется. Осколки позвоночника ведь не могут не причинять вред плоти и коже, впиваясь. А иначе надзиратели на тяжелых выработках себя не ведут.       Выработки.       Каменоломни.       Рудники.       Жемчужный промысел Персидского залива. — Откуда ваши раны, сэр? - негромко спрашивает Даае, не отнимая руку, не поднимая глаз.       Она и не сидела с опущенными, но глядела куда-то ниже их уровня. В никуда. Дело могло быть не в жемчуге и не в ракушках, но в месте их добычи.       Эрик молчал. Он смотрел на неё — Кристин чувствовала, уже обгорела на половину. Будто испытывал её. Уберет руку, переведет тему, и он окажется прав — её можно проклясть. Она всего лишь любопытная девчонка. И не смеет смотреть или даже думать о том, что "страннее, чем казалось". О том, что он прячет за собственной раковиной. — Я бежал из дома ребенком. Скитания и последствия дурных принятых решений привели меня на восток. Турция, Персия, разумеется прибрежные Каспийскому морю страны, - заговорил мужчина на удивление бесстрастно. Без угроз, - На самом деле Каспий не является морем. Там нет выхода в океан. Вообще нет никакого выхода. Дело не в странах разумеется.       О востоке он говорил, как об изумительном хищном создании. Ты не можешь не опасаться за свою жизнь и отвести глаз не можешь. Не можешь просто игнорировать его великолепие, а не замечать жестокость — значит быть глупцом. Возможно только так им и удавалось выживать в тех землях. Бесконечные степи, все природные зоны от ледников до пустынь. Ни минуты покоя, резкий и переменчивый климат, воинственные горцы и жадные до своих тайн султаны, пугающая в своём размахе популяция колдунов и чародеев. — Однако же я бы предпочел не пугать барышню рассказами о моих увечьях.       Кристин не знала, что лицо не было увечным. То врожденные травмы, а Эрик не знал откуда она узнала про все остальные. Многочисленные рубцы на его теле. Даае не знала. Просто догадывалась по тому, что сковывает наставнику спину. Не стеснение же и не сутулость.       Персия значит. Жемчужины, жемчужницы, жемчужный промысел Персидского залива.       Осколок жизни её Ангела Музыки. Всего осколок и сколько времени было на него потрачено... Удовлетворение от сложенного паззла отравляло беспокойство — она состарится прежде, чем сумеет разобраться с остальным.       Но в тот вечер Даае уснула почти сразу же, не было даже десяти вечера. Эрик привычно накрыл её чем-то, что должно было защищать от естественного холода подземного жилища с озером, и продолжил работу.       Но иногда он бывало тоже спал. Очень редко при Кристин. Она засыпала — Призрак ещё работал, просыпалась — он уже.       Часы определять в подземном доме было невозможным ни по ощущениям, ни по свету уж тем более — они сюда просто не добирались. Биологические часы врали. Стояла абсолютная тишина, молчали даже инструмент и грифели карандашей.       Даае выбралась из спальни, неслышной поступью приближаясь к мастерской мужчины. Кровать-гроб в дальнем конце подземного города пустовала — Кристин проверила.       Прикладываясь ухом к двери из толстого среза дерева, затаиваешь дыхание и слушаешь. Не находишь признаков жизни, пугаешься, отворяешь дверь, и так же не дыша ищешь того, чьё дыхание тебе жизненно необходимо слышать.       Но за секунду до испуга, до того как дернуть ручку двери, Даае слышит.       Звук не животный и не человеческий. Ухающий всхлип, как если ударить в солнечное сплетение лежачего.       Кристин заглядывает внутрь. Половина свечей потухла, оплавившись. Полумрак совсем не рабочий, и Эрик не бодрствовал. Должно быть сам себя замучил и прилег на минуту на софу, случайно заснув. Маска оставалась на лице. Конечно же мастер с ней не мог спать, он же не безумен. Не совсем по крайней мере.       К тому же он заснул на правой стороне лица. Такова уж привычка — даже во сне прятать лицо хотя бы в подушках. Но подушки не было, только пухлый подлокотник софы.       А от того, от давления, маска сдвинулась, чуть отстала от лица, менее, чем на дюйм, но выглядело это...       Кристин приближается незаметно даже для себя самой, становясь у изголовья. Наверное тем самым этот звук и был. "Ухающий всхлип, как если ударить в солнечное сплетение лежачего". Голоса мужчина не подавал, но сон был беспокойным. По дыханию поняла. По дыханию, стиснутой челюсти и сложенным на груди рукам, прячущим тело скорчившегося на боку человека.       Девушка опускается на колени, склоняя голову на бок.       Каким было бы его лицо в состоянии покоя? Без этой маски. И бывает ли оно спокойным вообще, если его преследуют даже во снах?       Он в самом деле слишком сильно напоминал о море. О том, без выхода в океан. Огромное озеро, как это подземное. Солёное и чёрное, притворяющееся морем. Через него добираться от турецких султанов до прибрежных стран кочевников и горцев, затем до самой Персии. Персидский шах закажет архитектурное сооружение-ловушку и чтобы никто не узнал секреты такого дворца, нужно убить архитектора. Архитектор станет искать свободы, бросившись в море, всплывая где-то на другом берегу. Так далеко от Франции и ещё дальше от океана.       Вскрой раковину — жизнь моллюска кончена. Жемчуг был единственным господином, и им Эрик разбрасывался как мог, не вставая из-за инструмента, не отходя от рабочего стола.       Жабры наружу, грубые руки, размозжить чтобы выдавить больше.       Вот как всё было в Персидском заливе. Вот так и выглядел жемчужный промысел. Немые двустворчатые и никакой мессы по ним.       Подлокотник вместил бы две головы. Эрик спал с краю. Кристин опустила голову рядом, валетом ему, продолжая глядеть на отставший край маски. Почти перламутровой белой маски. Из белых ракушек делают краски как те, что она ему подарила.       Говорят Индийский океан, выхода в который у Каспийского моря так же нет, очень теплый. Слёзы у Даае горячие. Она даже не морщится и брови не сводит. Они просто идут, у них по крайней мере есть выход.       Она итак рискует, находясь здесь, итак сглупила, положив голову рядом с головой мужчины, он мог проснуться в любой момент, слух Призрака был чутким. Ещё бы. Не от музыкальности, а от невроза. Но ничего поделать Кристин не может, поднимая руку, касаясь изгиба края маски там, где линия повторяет его линию роста волос, центр лба, переносицу, нос, выступ носогубной складки и обратно. К губам она прилегала плотнее всего сейчас, тревожить мастера не хотелось.       Даае так и заснула. Касаться его лица не казалось допустимым. Призрак всякий раз одергивает её руку за запястье, стоит приблизиться к коже или маске.       Эрик, маска, скитания по Азии.       Не отвести глаз, не избавиться от страха.       Его даже не услышать, хотя сон Даае и был поверхностным. Прямо как Рауль. Великолепная мысль для того, чтобы быть первой при пробуждении, ну, разве же нет? От собственной зарождающейся неприязни к окружающим начинала голова побаливать. Или от неестественного положения шеи полночи напролет. Хотя проснулась Кристин, уложенная на софу, где прежде спал Эрик.       Её разбудил шелест страниц книги. Должно быть мужчина заметил, что "Жемчужному промыслу" девушка стала слишком много времени уделять. Он наверняка всё понял.       Призрак встретился взглядом с подопечной. Его был нелегким и недоспавшим, тусклым против зажженных в огромном множестве новых свечей. Её просто осоловелым и заспанным. — Доброе утро, - подает голос Кристин. — День уж, - ответил Эрик, кивая на часы за софой.       Книгу он отложил, подавшись вперед, упираясь локтями в колени, но взгляда от девушки не отвел. Того самого — для неё в нём нет теперь даже злобы. Разумеется и дружбы в этом взгляде маловато.       Но это при поверхностном анализе и так уж вышло, поверхностность сегодня ещё с пробуждения стояла на повестке, в очереди на искоренение. На деле же мужчина выглядел обессилевшим, сдавшимся в некой борьбе, длившейся слишком долго. — Завтрак? - дежурно предлагает он. — Обед уж, - отвечает Даае, но затем качает головой.       От морской качки собственных снов подташнивало.       Пятница. Вечером выступать. Раулю опять отговорки выдумывать, а лучше вообще избегать его, пользуясь ходом за зеркалом в её грим-уборной, сразу направляясь к Эрику. Он ведь скорее всего станет присутствовать, мастер её концертов не пропускал. Может статься — они вернутся в жилище у подземного озера вместе. — Возвращайся домой, - вдруг говорит он, - Хватит. Ты не обязана...       Но больше он не находит слов, а потом и вовсе замолкает. Уходит, оставляя Кристин наедине со своей мастерской.       Нужно было репетировать. Мужчина её на лодке переправил через озеро, довёл до тайного хода и отпустил наружу.       Рауль после концерта в самом деле ломился. Его осадила только мадам Жири, брезгливо покосившись на букетик с вялой вежливой улыбкой, выдавленной по той же причине, по которой Даае не швырялась ему этими букетами в лицо — мадам же её и воспитывала, воспитание было строгим и опять же, спеси и дури не позволяло.       Балетмейстер и опекун расплетала её сценическую прическу, косясь на зеркало-ход. Похвалила сдержанно, но искренне, а затем ушла.       Опять поползли сплетни о том, что дома Кристин не ночует. Это уже утомляет. Наверное правда хотя бы ради проформы надо вернуться в съемную квартирку и примелькаться там пару дней или недель.       К Дьяволу!       Костюм Сафо Кристин тоже бросила в угол кресла с чертыханиями, убирая распущенные волосы в привычную прическу со злобой, будто чем-то собственные кудри провинились. Долбежка крови в висках оказалась стуком в дверь. Осторожным, настойчивым, но несмелым стуком. Вот ещё немного и записочку же под половичок протолкнет с витой подписью "Рауль"! Вензеля, украшения и крючочки.       Да, от неприязни к окружающим в самом деле раскалывается голова. Кристин молча уходит за зеркало, оказываясь в одном из тайных коридоров Оперы.       Есть путь короче. Тайный, безопасный ход. Но использовать его — значит выйти из гримерной и улыбаться де Шаньи, как идиотка, клясться в любви и дружбе, разговаривать с директорами и подружками, которые тогда точно с неё глаз не спустят. Поэтому зеркало. Путешествие по скалистым тропам, тёмным коридорам и гротам.       Холод подземелья остужал лихорадочно горячие щеки. Обувь даже своя собственная была слишком нарядной для таких увеселений. Эрик грешил тасканием Кристин на руках, лодкой управлял сам, Сезара выкрал в лучших цыганских традициях, отвозя девушку к себе на коне. Но боль в и без того стоптанных ступнях от чего-то сегодня приносила Даае недоброе удовлетворение. Ей чтобы добраться домой против приказа Призрака — возвращаться из оперы в свою съемную квартиру, перебороть страх ослушаться своего мастера, нужно было чем-то подкреплять свою волю. Злоба была второсортным топливом, но её было достаточно, чтобы добраться неровной, но быстрой походкой до жилища Призрака Оперы.       Кое-где ободрались чулки от спотыканий и падений. Это ничего. Что-то из одежды есть в доме под оперой. Эрик и этим баловался — видел красивые вещи и преподносил их своей возлюбленной.       Возлюбленная... Он говорил, что любит её. Из любви пёкся о её репутации, карьере, счастье, даже о "кружевах-булавках-бантиках". Её сейчас порадовало бы даже накричи он на неё за то, что не послушалась, лишь бы их всех не слышать. Бог с ними — с чулочками и баловством.       Каблуки тем временем отбивались о камень, а когда нужно было отвязать лодку от пристани, Кристин к тому же поняла откуда свежие мозоли на руках мужчины. Канат прочный и грубый. Другое дело — гребля. Здесь проще сразу броситься за борт. Но злоба опять таки — эффективное топливо. Как Призрак управлялся один, с присущей ему грацией ещё и арии исполнял почище любого тенора оперы, с лёгкостью и абсолютным контролем голоса и дыхания, Даае отчаянно не понимала.       Когда нос лодки ударилась о преграду, пришлось ещё какое-то время управляться с замками и решетками, припоминая как устроены эти механизмы. Когда девушка отчаялась, они заскрипели сами, пуская её с неясно кем разбуженным гостеприимством. Лодка тронулась сама, Кристин даже качнулась, потеряв равновесие, когда остаток пути до берега, судно преодолело мелкими рывками, будто...       Ох, нет...       Рывки были работой пары рук, тянущих лодчонку за другой канат. Эрик стоял в воде по щиколотки, он её явно не ждал. Волосы встрепаны, маска посажена наспех, поверх рубахи ни жилета, ни уж тем более фрака, рукава закатаны — он работал. Теперь же мужчина вытаскивает Даае из этого ужаса, сам всё глубже оказываясь в воде. По колено, по пояс, лишь бы как можно скорее оказаться ближе, вытащить её из проклятого корыта и бросить весло, возможно разломать его. Как ей это вообще взбрело в голову?!       До берега он дотаскивает лодку уже больше тем, что держался за Кристин, почти ещё в воде забирая её оттуда на руки, ставя на ноги на берегу. Не замочить туфельки не вышло, он и сам по грудь вымок.       Она заметно замученная, со сбившимся дыханием, выбившейся прической. Хотелось усадить у камина и отогреть, но не выходит. Что-то не в порядке с ним, он и сам не знает что именно. Возможно эта нездоровая фантазия, навязавшая Эрику мысль, будто она хотела вернуться сюда. Но быть этого конечно же не может. Это злит. Призрак и злится: — Я же сказал идти домой! — Вот я и пришла! - повышает голос Даае. Впервые на его памяти.       Да чего уж там. Впервые в жизни наверное...       Ноги её не удержали, Кристин осела наземь, утянув за собой мужчину. Она даже отдышаться ни себе, ни ему не дала, заговорив: — Если приоткрыть устрицу распоркой всего на сантиметр или полтора, можно рассмотреть где сформировалась жемчужина.       Воздуха всё таки не хватает, придется глотнуть его и снова продолжить прежде, чем сбитый с толку мужчина вставит хоть слово поперек: — Инструментами в виде тонкого резака и металлической петли на ножке можно подрезать мантию моллюска и вынуть жемчуг. Это не вредит ей. Плоть от такого быстро заживает. Распорку вынимают, устрица закрывается, и её возвращают в воду.       Эрик удерживает её чуть ниже плеч, пытаясь сообразить о чём это Даае говорит. — Знали? - спрашивает она, подаваясь вперед, - Знали, что их не нужно убивать? Что не все их убивают, чтобы добыть драгоценности? Что можно иначе?       Мужчина глядит на неё ещё какое-то время, но затем кивает, поджимая губы. — Я тоже знаю, - Кристин замолкает, окончательно растеряв запал, ослабнув в руках мастера, опуская голову ему на плечо, - Вы же мне верите?       Эрик обеспокоенно глядит на девчонку, кажется немного тронувшуюся умом. Она его с ног сбила ещё своим "Вот я и пришла". Домой. Она звала это место домом. Безумие. Должно быть спятила.       Призрак какое-то время держит ладонь в дюйме от затылка подопечной, но в итоге прикасается к горяченным от этого марш-броска кудрям, в успокаивающем жесте гладя Кристин по голове. — Разумеется верю.