Мрак. Фарфоровая девочка

Я живу в очень красивой коробке. Она розовая и мягкая внутри. Она стоит глубоко в большом шкафу, и слугам запрещено к ней прикасаться. Но даже если любопытство привело бы их к нарушению запрета, они бы не нашли меня, потому что обычно я нахожусь снаружи. Рядом с Тутти. Как и должно быть. Тутти нельзя оставлять одного, нет-нет, нельзя. Но Суок совсем этого не понимает. Она уходит рано утром и возвращается поздно ночью, и не подходит к нему, и не целует. Я бы хотела сказать ей, но Тутти запретил мне ей такое говорить. Тутти её жалеет, но она не жалеет Тутти. Она отадала его на растерзание нашим опекунам, и упорхнула… Опекуны три горы, а глаза их — шесть точек, едва крупнее бусин на моих юбках. Как бусины они не двигаются и не смыкаются, и смотрят лишь прямо. Губы их будто никогда не должны размыкаться и каждый раз отрываются с трудом друг от друга, но когда отрываются, пытаются убежать далеко. И мне всегда кажется, что однажды они съедят нас с Тутти. Тутти очень им нужен. Тутти — наследник. Тутти всем будет владеть. Но они почему-то очень хотят, чтобы Суок тоже всегда была на виду у них. Поэтому, всегда на виду у них — я. И Тутти, конечно. Знаю, что для него это невыносимо. Всё, что они говорят ему, все, чем заставляют заниматься, все, чему учат. Но он не может уйти. Не сможет забрать свое, и не сможет жить без всего. Я слишком глупая кукла, чтобы понять, почему. Но знаю одно: Тутти всегда говорит, что нужно ещё подождать. А значит, так оно и есть. И я готова ждать, сколько угодно ждать. Всегда. И он благодарит меня. Благодарит, как никого. Он позволяет мне быть с ним, быть его. Позволяет делать все, чтобы он был счастлив. Так бывает только ночью. Он всегда сам берётся за сложные завязки на моем платье, вытягивает каждый шнурочек, гладя меня сквозь ткань. Он не позволяет себе пошлости, и руки его никогда не проникают под юбки, и никогда не сминают моей груди прежде, чем она окажется освобождена. Он любуется, он дорожит. Каждый его поцелуй от кромки чулок до мыска узких туфель — трепетен. И полон восторга его взгляд, когда, разметав светлые кудри по подушкам, он сжимает мои бедра. Он никогда не спешит. Этого мне и не нужно. Мы сливаемся и это длится вечно, вечно, вечно, до нового утра. Вот так. Медленно вверх — медленно вниз. Так течёт наша жизнь от ночи до дня, и от дня до ночи.