Все звезды мира

С точки зрения Совершенного, все люди были на редкость хрупкими существами, если брать их по отдельности, но за моряками в целом он признавал определенное превосходство над сухопутными. Янтарь не была моряком, хотя обладала немалой сноровкой и быстро училась. Работы она не боялась. И его не боялась тоже. Однако он понимал: жизнь ее не связана с морем. В конце концов, на нем уже просто нечего украшать, он совершенен. Он Совершенный. А ей нужно что-то менять к лучшему. То ли чью-то жизнь, то ли целое колесо судьбы. Янтарь не была хрупкой. С точки зрения людей, пожалуй, она и красивой не была: мужчины ценят округлые бедра, высокую грудь, и еще, хм, всякое там… Вот как Брэшен — Альтию. Даже если у той просмолена косица, роба скрывает все изгибы, а девичий голос маскируется под ломкий юношеский. На Янтарь так не смотрели. А ведь она была хороша, как закат на древесине. Не рыжая, не медная, не золотая, то-то и имечко такое — янтарная. Он осторожно тронул пальцем пелеплетение потраченных ядом волос на своем предплечьи. Янтарь спала, свернувшись в его руке, как младенец, беспечно свесив ногу в грубом башмаке, привязанном к щиколотке. Они болтали этим вечером, стоя на якоре рядом с берегом. Дождевая река почти не колыхала корпус, спали и матросы, и капитаны, а вахта была вся на корме. Играли в какую-то азартную игру, он чувствовал удары костяшек по доскам. Янтарь вздохнула и повернула голову, щека коснулась его запястья. Ее еле ощутимое присутствие дразнило. Мысль о скором расставании совсем не нравилась кораблю. Диводрево ощущает все иначе, чем люди, но с ней всегда было сложно. И все же многое изменилось с их знакомства. То, как она отчаянно просила о жизни, и как нашла его — там, в глубине, проникла в самую суть, пытаясь осознать и погружаясь в бездну древнего… Она едва не заблудилась. Она готова была. Ради того, чтобы жить? Или чтобы жил он? Они?.. Он потрогал все еще непривычным пальцем ее ногу, потом закинул обратно на ладонь, чтобы не болталась. Вдруг затечет? Собственные руки стали не то чтобы изящнее… Просто — слегка другими. Но как изменилось лицо! Благодаря ей он мог видеть снова. Но он не принадлежал Янтарь и никогда не будет. Что-то в этой мысли показалось неправильным. Капитаны не спали. Теперь их занятия уже не пугали Совершенного, но все же вызывали изумление яркостью эмоций. И так тоже бывает с людьми? Янтарь снова чуть повернулась, плоская грубая подметка толкнулась в пальцы, и Совершенный аккуратно потянул веревку, завязанную бантиком на лодыжке поверх толстого шерстяного чулка, спасающего от ветра. Пришлось повозиться, прежде, чем шнурок поддался, башмак же почти свалился с ноги, один, потом второй, он отбросил их на бак, зная, что не промахнется. Ну вот так-то лучше. Когда она бегала по его палубе босиком, или когда стояла на его руках, лаская ладонями новое лицо, было приятно ощущать прохладу кожи и тепло жизни в ней. Ночь была теплой. Пожалуй, она не замерзнет и так. Дождя не будет еще долго, река спокойна. Он сосредоточенно склонился над резчицей, пытаясь стянуть с нее толстый чулок (и не оторвать ногу). Теперь Янтарь проснулась — мгновенно села, подобрав ноги, и с сонным недоумением взглянула на него снизу вверх. В золоте глаз отражались звезды. Для корабля всегда было достаточно света. — Что-то случилось? — Мне больше нравится, когда ты босиком. Она удивленно взглянула на лишенные башмаков ноги, для чего пришлось переместиться, и теперь сидела в его ладони, как на стуле, держась за большой палец двумя руками. Это ее доверие — она же даже страховку не использовала — обезоруживало. — Что это тебе в голову взбрело, кораблик? Он пожал могучими плечами и поддел подол шерстяной юбки второй рукой. Ищумленно уставился на ремешок, привязывающий чулок под коленкой и над ней. — Ты что, боишься воров? Ботинки ты тоже привязывала. И вот, — он указал на шейный платок с красивым бантом, на рукава со сложной шнуровкой, на жилетку — с ней же… Янтарь захихикала, одергивая юбку: — Чулки имеют свойство сползать в самый неожиданный момент, а обувь мне велика. — И тебе нравится все завязывать. — Может быть. Эй! — Возмутилась она, но корабль снова задрал подол и приподнял ногу за щиколотку. — А ну верни как было! — Я это и планирую. Дай попробовать… Мне кажется, я могу расстегнуть вот эту пряжку, хоть она и маленькая, — Совершенный белозубо улыбнулся и склонился еще ниже. С верхней частью тонкого ремешка, жесткого от соли, он справился быстро, а потом ткань чулка сползла с острой угловатой коленки, золотой, как имбирный пирожок. Потом Янтарь пнула его по подбородку второй ногой и поджала обе под себя, так, что подол прикрыл даже мыски. — Прекрати. Мне это не нравится. Завтра я снова буду ходить босиком, если ты хочешь. Она была хмурой. И она совсем пропадала — он видел ее, ощущал птичий вес в руке, но внутри было пусто, ее мысли, ее ощущения, все испарялось, как роса с планира поутру на солнце. Это было обидно. Она не была так уж открыта и раньше, но все-таки он знал, что ей спокойно и хорошо, а теперь — теперь Янтарь и сама напоминала кусок древесины, мертвой обычной древесины, не несущей ни драконьей памяти, ни обычной, людкой. Потом пришла злость. Он не сделал ничего дурного. Зачем она прячется? Зачем ударила его? Пусть неощутимо — все равно! Он дернул ее руку и поднял вверх, но это оказалось неудобной затеей. Пожалуй, он скорее разорвет ее, чем добьется желающего. Люди такие хрупкие! Янтарь зажмурилась, когда он переместил ее, сжимая в кулаке — так, чтобы не раздавить, и оказалось непросто поймать нужную руку, но стянуть с нее перчатку вышло легко — подцепи под край и потяни. Серебром сверкнули вдруг пальцы, и откуда-то из глубины пришел… Голод? Янтарь замерла, прекратив извиваться в бессмысленной попытке вырваться: если бы она упала, она упала бы в отравленную воду Дождевой реки. Сейчас та была мутной, но до ядовитой белизны было далеко. Ее удалось бы выловить… Если бы вахтенные услышали и быстро сообразили бросить конец. Но скорее, стремительное течение лишит ее шанса на спасение. Янтарь не умела плавать, он помнил это. Оттого-то и ценил еще так оказанное доверие, с котором она вверяла себя его рукам. С трудом он оторвал взгляд от луной искрящихся пальцев. В медовых теплых глазах он боялся прочитать презрение, ужас или отвращение, но все оказалось страшнее. Янтарь вовсе не смотрела на него. Подняв руку, он приблизил ее к своему лицу, бережно обхватил ее запястье, поднимая сжатую в кулак кисть выше, к самому рту. — Я совсем не чувствую тебя. Это нечестно, прятаться от меня. Это нечестно, — обиженно сказал он, хмурясь. Попытался поддеть ее подбородок, но она зажмурилась. Вдруг он причинил ей боль? Люди хрупкие, слишком хрупкие, этот страх оказался разом сильнее обиды — и он, подставив руку, осторожно разжал пальцы другой, позволяя ей сползти и сесть как удобно. Он даже пожалел об отброшенной на бак перчатке, но вернуть ее не сумел бы. Мог только перенести туда саму Янтарь, но эгоистично не хотел. Что, если она больше не придет к нему?! Янтарь снова поджала ноги, подсунув подол юбки под колени, чтобы его не раздувало на ветру. Блузку у нее перекосило, и какое-то время она молча оправляла складки. Вдруг быстро провела запястьем под глазами и встала. Один чулок все-таки съехал до щиколотки и держался теперь только за счет складок. — Я просто хотел… Ощущать тебя, — попытался Совершенный снова. Оправдываться и объяснять было тяжело, но теперь показалось важным. Она могла покинуть его. Она собиралась бросить его! Уехать на свой север, к своим друзьям. Что, если она бросит его — вот так, не оставив после себя даже части памяти? Для него? Вместо ответа она протянула руки вверх — и он послушно поднял ее выше, снова к самому лицу. Крошечные ладошки на древесине ощущались теплом солнечной жизни. Она вся была жизнью. Но за солнечным, медовым, за теплой древесиной, за ласковыми умелыми руками, подарившими ему глаза, за всем этим прятался лютый холод, злой, колючий, поглощающий, которого корабль не ощущал еще никогда. И страх. И слишком много боли для такого маленького существа. И надежда — столь огромная, столь великая, что прочь отступали и холод, и ужас, и оставалось только солнце, золотой радостный поток, полный света и крыльев. Она касалась его не руками теперь, и, прижимаясь лбом к его щеке, соприкасалась чем-то большим, чем просто суть. Не сиюминутные желания и порывы, но что-то гораздо более глубокое. Честное. — Тебя ждет тот, у кого мое лицо? — Глухо спросил он, бережно трогая ее волосы в подобии ласки. Она пожала плечами и отстранилась, но теперь он не ощутил обиды. Он был ребенком, выпросившим яркую игрушку, или любовником, укравшим нежеланный поцелуй, или — нет, Совершенный не знал. Его вопрос вызвал череду образов, ни один из которых не был по-настоящему четок, но эта нагота чужой золотой души, всей Янтарь — там, внутри — оказалась слишком… Невыносимой? Желанной? Прекрасной? Может быть, страшной. — Я могу взять твою боль, — медленно сказал он. — Ты слишком маленькая для такого… — Нет! — Она отпрянула так резко, что он едва успел подставить вторую ладонь — иначе она все-таки упала бы, теперь же вновь опустилась в сложенные лодочкой ладони, больше не касаясь его. — Кораблик, не нужно. Это все… Мое. Это я. Я не хочу потерять себя, ни части себя. Это не было тем отказом, который вызывает боль. Скорее облегчение. Она не была его семьей. Поколения ее предков не питали его дерево своей кровью. Действительно ли он сумел бы помочь? А может быть, сотворил вместо этого что-то страшное? — Я ощущаю тебя. Ты больше не прячешься. Но ты другая, — тихо сказал он, снова пытаясь погладить медное золото волос, в ночи не такое яркое, как на свету, но все еще сияющее в его глазах. Янтарь медленно устало кивнула, закрывая глаза. На ресницах ее блестела влага, но на лице читалось облегчение, а не обида или тоска. — Ты не злишься на меня? — Он должен был знать. Она открылась ему, но было ли это ее желанием — или незаслуженным подарком, тем, что она не хотела отдавать? — Мне никогда не доставало мудрости… И все-таки я знаю, как ценны друзья, Совершенный. Ты мой друг. Этого нельзя изменить парой необдуманных поступков или слов. — На севере у тебя тоже друзья. Тот, с моим лицом, — корабль поднял голову. Сквозь кроны гигантских деревьев просвечивали звезды и громадная луна. — Он ждет тебя… Но ведь когда ты отправишься к нему, ты бросишь меня. Янтарь снова вытерла глаза запястьем и свернулась калачиком, обнимая колени. Он чувствовал ее усталое сожаление и цветущую золотом надежду, он чувствовал мягкую щеку на своем пальце, и то, как ее волосы подвижны на ветру. Он слышал, как часто стучит маленькое сердечко, вместившее так много всего. — Я не знаю, ждет ли он меня. Но он будет рад меня увидеть. А я… Я снова заставлю его пройти через боль. Снова подвергну его опасности. Я не могу объяснить тебе… И ему тоже не могу, — тихо добавила она. — Он никогда мне не верил до конца, и, наверное, это то, что и делает его собой. Никогда не был ведомым. Столько развилок, столько путей… Ненавижу холод, — пожаловалась она, все также не открывая глаз. — Ты можешь остаться со мной. С нами. Мы будем перевозить и переправлять твои изделия. Мы отправимся на остров Пряностей и еще дальше, потом мы вернемся домой и отправимся в новый путь, и путей в море больше, чем ты можешь вообразить. Я… Вспомню все дороги, которые видел раньше. Сверху. Огромный мир, Янтарь! У тебя будет своя каюта. Столько пространства, сколько захочется. Мы… Можем поплыть на север. Потом. И ты увидишь и своих друзей. И его тоже. И тебе совсем не обязательно заставлять его делать что-то. Ты увидишь все звезды мира. Их гораздо больше, чем кажется! Янтарь? Янтарь! — Он замер, глядя на сжавшуюся фигурку, замолчал, опустив лицо. Она жмурилась, совсем крошечная, невесомая, солнечная, сжимала кулаки — посеребренные пальцы рядом с сердцем — и молчала так долго, что ему показалось: не ответит. И показалось: согласится! И показалось: высмеет наивную надежду. И… — Не искушай меня, Совершенный. Мне будет… Сложнее отказываться от всего этого. От тебя. Но мне придется. Иллюзия выбора. Но у меня нет выбора. И дело здесь не в пустых желаниях, но в необходимости, и я знаю, что должна сделать. Я знаю… Но я хотела бы плыть с тобой. И увидеть все звезды и все земли… Спасибо тебе. — У всех есть выбор. Я выбрал. Я выбрал — хотя мой путь был один, огонь и смерть. Я выбрал и потому, что ты… Вот оно что. Теперь тебе нужно быть где-то, где тоже нужен будет выбор. — К кому-то, — глухо согласилась она. — А потом? Ты вернешься? — Тихо спросил он. И холод на мгновение заслонил золотое солнце, бесконечный белый лед, и темные и лазурные крылья, но радости больше не было, как не было и надежды. — Если я смогу, — шепнула она. — Если смогу, мой Совершенный. Звезды прятались в ветвях над головой и отражались в реке. Все звезды мира стоили бы того, чтобы солнце никогда не гасло. Но этот выбор предстояло делать не Совершенному.