ты говоришь — было

«не забывай меня». холодная кухня сталинки и сквозняк по ногам из открытой форточки. прижаться лбом к подоконнику и повторять про себя — не было, не было, не было. вот уже который день его мучают сны. снится то, чего в реальности не было и никогда быть не могло. или могло? если бы.. отрезает сразу — «не если бы. не могло». с возрастом внутренний голос становится строже. сдерживает от перехода условной черты, переступать за которую раньше было страшно и неправильно, а теперь он не имеет права на такой шаг. начатая сигарета греет руку и держит в реальности, не дает окончательно упасть в ворох мыслей и фантомных ощущений. перед глазами мелькают образы: вот его прохладные руки, светлая макушка на коленях, полевые цветы в волосах и за ухом, вот его сухие губы — в улыбке, а потом очень-очень близко, дыханием где-то под мишиным горлом.. зажмуриться с силой, до пятен и звезд под веками. выдохнуть. ещё раз и медленнее прокрутить, словно отдельные кадры, и мысленно штамповать тяжелым «не было». вот уже год подсознание лепило его личный кошмар. обычно снилось отрывочно, раз в пару недель. проснешься — и ничего толком не помнишь. только остается, как послевкусие, ощущение чужого присутствия. слово вертится на языке, но никак его не вспомнишь. а временами, как сейчас, снилось много, ясно, каждую ночь. и всегда тяжело и больно в груди. даже во сне михаил знает, что это неправда. почему так отчетливо снится то, чего не было? он ведь помнит — коля умер. погиб на его глазах, разбился железной птицей об землю. а во снах его продолжает мучить ларин. называть его по фамилии — отгораживаться, не принимать слишком близко. помогает. как и горький дым в легких — лишь на время. там, во снах, они всегда вместе. поднимают в воздух самолет, сидят в окопе плечом к плечу, крепят медали на пиджаки в солнечной квартире, смеются и грустят о чем-то — вместе. всё пропитано близостью и щемит сердце. кажется, что ночью он проживает другую жизнь. из мыслей выдергивает звонкий смех с тёмной заснеженной улицы. скрипит табуретка, рука тянется за пачкой сигарет. надо же, пустая. смять и усмехнуться про себя: каждый раз обещает себе бросить, но «каждый раз» длится ровно до следующего мучительного сна. ему с утра жить, строить новую жизнь, любить семью. но прошлое в виде конкретного человека хватает за руки, просит обернуться, посмотреть в последний раз. прошлого ему хватает и на допросах, во всех деталях. отчего ты меня не отпустишь? фая, конечно, всё видит и знает. ему снятся кошмары про войну. и ей снятся, и всем вокруг, что поделать, милый, надо жить дальше, былое не исправишь. она не знает только, что михаил бы многое отдал за сны с войной, какая она была. вместо этого к нему приходит коля и он видит иные сюжеты их жизни. в одном — бежит с мишей из лагеря, в другом — умирает у него на руках. он пробует спать на кушетке, возиться с детьми перед сном, но ничего не избавляет от болезненных грёз. личный кошмар, заколдованный круг. первый раз ларин приснился ему ещё в лагере, когда был жив. а теперь что? говорят, чтобы мертвые не беспокоили, надо сходить на могилу. а что делать, если нет могилы? она в памяти — моментом взрыва. бычок из пепельницы крошится под пальцами. для своего отца коля остается героем, для володи, ивана, ребят, следователей — предателем. а для него? небо за крышами светлеет на тон. остатки окурка летят в морозный воздух, за ними дрожит стеклом закрытая форточка. михаил потягивает затекшую спину, оглядывает кухню, будто не узнает. сегодня наваждение сбросить особенно тяжело. пройти пару шагов в сумерках коридора, не шумя. взгляд цепляется за большое гардеробное зеркало. в отражении на секунду мерещится знакомое лицо и желудок простреливает страх. внимательней всмотреться — нет, привиделось в полутьме. он разглядывает человека напротив — кажется, что в своих чертах проступают чужие, которые он помнит даже без фотографий. щетина царапает ладонь, в висках — седеешь, старина. запоздало наваливается усталость. он касается пальцами своего отражения и замирает. как бы сейчас выглядел ты? фая уснула, не дождалась. на его половине растянулась измятая подушка — порой во сне он так вцепляется в иллюзорного ларина, что просыпается с сжатыми кулаками. михаил садится на край кровати и подставляет лицо, ожидая первого луча солнца. он уже научился не греметь посудой от обиды, не скрывать бледных слёз и закушенных губ — смирится и жить со снами о нём. ведь для чего-то они есть. наверное, так будет весь долгий февраль. на сегодня отмучился, но завтра вновь — возвращаться к нему.